Противостояние. Том I

Повисшую тишину нарушил Джордж Ричардсон:

– Я должен ехать в больницу. Лори, Дик. Вы оба мне понадобитесь.

Вы же не собираетесь оставить нас наедине с этой мумией? – едва не спросил Ларри, и ему пришлось крепко сжать губы, чтобы сдержаться.

Все трое направились к двери, и Люси подала им куртки. Температура воздуха упала до шестидесяти градусов [195] , и поездка на мотоцикле в рубашке с коротким рукавом удовольствия не доставляла.

195

По Фаренгейту; примерно 15,7°C.

– Можем ли мы что-нибудь сделать для нее? – спросил Ларри Джорджа.

– Насчет капельницы Люси все знает, – ответил Джордж. – Больше ничего. Сам видишь… – Он замолчал. Разумеется, они все видели. Оно лежало прямо перед ними, верно?

– Спокойной ночи, Ларри, Люси, – попрощался Дик.

Они вышли. Ларри вернулся к окну. Снаружи все поднялись на ноги, наблюдая. Она жива? Умерла? Умирает? Может, поправляется с Божьей помощью? Она что-нибудь сказала?

Люси обняла Ларри за талию, и от неожиданности он вздрогнул.

– Я тебя люблю, – сказала она.

Он обнял ее, прижал к себе. Опустил голову, и его начало трясти.

– Я тебя люблю, – спокойно повторила она. – Все хорошо. Не сдерживайся, Ларри. Не сдерживайся.

Он заплакал. Слезы обжигали и жалили, как пули.

– Люси…

– Ш-ш-ш-ш. – Она обнимала его за шею. Ее руки успокаивали.

– Ох, Люси, Господи, что все это значит? – Он плакал, уткнувшись лицом в ее шею, и она крепко, как могла, прижимала его к себе, не зная, еще ничего не зная, а на кровати, в глубинах комы, тяжело дышала матушка Абагейл.

Джордж ехал по улице со скоростью пешехода, снова и снова повторяя одно и то же: «Да, еще жива. Прогноз неблагоприятный. Нет, она ничего не говорит и вряд ли скажет. Вы можете идти домой. Если что-нибудь случится, вы узнаете».

Добравшись до угла, они прибавили скорость, направляясь к больнице. Треск мотоциклетных двигателей разносился далеко и эхом отражался от домов, прежде чем смолкнуть.

Но люди не разошлись. Какое-то время постояли, поговорили, обсасывая каждое слово Джорджа. Прогноз – что бы это значило? Кома. Смерть мозга. Если ее мозг умер, тогда все. У человека с мертвым мозгом шансов заговорить не больше, чем у банки с консервированным горошком. Что ж, может, такое сравнение справедливо при нормальных обстоятельствах, но нынешние трудно назвать нормальными, верно?

Они снова сели. Окончательно стемнело. В доме, где находилась старая женщина, зажглись лампы Коулмана. Позже они разойдутся по своим домам и будут лежать без сна.

Разговор постепенно перешел на темного человека. Если матушка Абагейл умрет, не будет ли это означать, что он сильнее?

Что значит – не обязательно?

Что ж, у меня нет ни малейших сомнений в том, что он Сатана.

Антихрист, вот что я думаю. Мы живем в те времена, которые описаны в Откровении… как ты можешь в этом сомневаться? И семь чаш гнева Божьего излились… Конечно же, это и есть «супергрипп».

Да бросьте, люди говорили, что Антихристом был Гитлер.

Если эти сны вернутся, я покончу с собой.

В моем сне я входил на станцию подземки, и он проверял билеты, только я не мог увидеть его лицо. Я испугался. Побежал в тоннель подземки. Потом услышал, как он бежит следом. И расстояние сокращалось.

В моем я спускался в подвал, чтобы взять банку с ломтиками маринованного арбуза, и видел, что кто-то стоит у котла… просто фигура. И я знал, что это он.

Застрекотали цикады. По небу рассыпались звезды. Прохлада вечера не осталась незамеченной. Бутылки пустели. В темноте светились огоньки сигарет.

Я слышал, по всему городу отключают электроприборы.

Это хорошо. Если они не восстановят подачу электричества и тепла в ближайшее время, нас ждут тяжелые времена.

Низкий рокот голосов, обезличенных темнотой.

Я думаю, этой зимой нам ничего не грозит. Я в этом уверен. Ему не прорваться через перевалы. Слишком много машин и снега. Но весной…

Допустим, у него есть парочка атомных бомб?

На хрен атомные бомбы, вдруг у него эти грязные нейтронные бомбы? Или другие шесть чаш [196] ?

Или самолеты?

Что же делать?

Я не знаю.

Если бы я знал.

Не имею ни малейшего понятия.

Вырой яму, прыгни в нее и засыпь себя землей.

196

Аллюзия на главу 16 Откровения Иоанна Богослова, которая начинается словами: «И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи Ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю».

Около десяти вечера на улице появились Стью Редман, Глен Бейтман и Ральф Брентнер. Разговаривая тихими голосами, они раздавали листовки и просили поставить в известность отсутствующих. Глен чуть прихрамывал – летящий вентиль плиты вырвал кусок мяса из его правого бедра. Листовки гласили: «ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ СВОБОДНОЙ ЗОНЫ. АУДИТОРИЯ МУНЦИНГЕРА. 4 СЕНТЯБРЯ. 20.00».

Они послужили сигналом расходиться. Люди молча растворялись в темноте. Большинство унесло листовки с собой, но некоторые смяли в шарики и выбросили. Все отправились по домам в надежде уснуть.

И возможно, увидеть сны.

Следующим вечером, когда Стью открыл собрание, люди, набившиеся в аудиторию, вели себя на удивление тихо. За его спиной сидели Ларри, Ральф и Глен. Фрэн попыталась встать, но спина еще слишком болела. Не обращая внимания на мрачную ассоциацию, Ральф соединил ее с залом, где проводилось собрание, с помощью «уоки-токи».

– Вот о чем нам нужно сегодня поговорить, – начал Стью ровно и сдержанно, и его голос, лишь немного усиленный, разнесся по притихшему залу. – Как я понимаю, здесь нет никого, кто не знает о взрыве, унесшем жизни Ника, Сью и других, и всем присутствующим известно о возвращении матушки Абагейл. Нам необходимо поговорить об этом, но сначала я хочу, чтобы вы услышали хорошие новости. Их вам сообщит Брэд Китчнер. Брэд?

Брэд направился к трибуне, почти такой же нервный, как и позапрошлым вечером, на собрании постоянного комитета. Его приветствовали жидкими аплодисментами. Дойдя до трибуны, он повернулся лицом к аудитории и безо всяких предисловий объявил:

– Электричество мы собираемся подать завтра.

На этот раз аплодисменты прозвучали куда искреннее. Брэд поднял руки, призывая к тишине, но аплодисменты продолжались. Секунд тридцать, а то и дольше. И если бы не события двух последних дней, как потом сказал Стью Фрэнни, толпа, вероятно, стащила бы Брэда с трибуны и на руках носила бы по аудитории, совсем как футболиста, принесшего команде победные очки в последние тридцать секунд финальной игры. Лето заканчивалось.