Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р.
Шрифт:
Любовь Васильевна после родов так и не вернулась к прежним формам, как-то очень резко махнув на себя рукой. Мой дружочек Игорёк так и не простил ей этого – мы недавно виделись в Брюсселе, он там работает лет уж как тридцать русским балалаечником. Теперь Игорёк признаёт, что любил ту былую хоровую дирижёрку всю жизнь – патологической любовью маленького мальчика. Старался следить, как складывается её жизнь. А складывалась она скучно и предсказуемо: красавец Володя вскоре повстречал стройную скрипачку и исчез – она была не из нашей школы. После школы Игорёк пришёл к Любови Васильевне с букетом и юношеским признанием, но та, похоже, вообще не поняла, о чём это он.
А Галина Евгеньевна пережила ещё несколько ярких романов, которые мы наблюдали уже в подростковом возрасте – с пониманием, и в конце
Помимо любви, в гарнизоне случались и другие приключения. Хотя, конечно, Дом офицеров сгорал в огнедышащей лаве: здесь было всегда свежее кино, которое показывали чуть раньше, чем в городе, и старшеклассники рассаживались по задним рядам и не то чтобы целовались, но уверенно шли в этом направлении, любовное напряжение чувствовалось и в средних рядах. А раз в месяц по воскресеньям в большом зале устаивались конкурсы бальных танцев, и приезжали какие-то гастролёры в невиданных перьях, и дамы были чертовски хороши в разноцветных расшитых платьях, и нездешней жизнью шибало от аргентинского танго – хотя эти страсти мы уже понимали.
Но существовала и другая нездешняя жизнь: в Доме офицеров имелся один длинный коридор с рядами учебных классов для каких-то там офицерских занятий. Они обычно пустовали, и там обустроили курсы английского языка. Наверняка существовали ещё курсы макраме и мягкой игрушки, но не припомню – может, и не было такого, в городе-то макраме было навалом, как и мягкой игрушки, а вот с английским языком не очень.
Примерно раз в год, по какому-то неведомому расписанию, нас собирали и приводили в этот коридор, заводили в класс на 45 минут. Это называлось «внеклассная работа»: учителя на это время обычно сматывались, и нас опекали пионервожатые. В класс приходил невыносимый дядька с серым лицом, в сером костюме с серой перхотью на плечах и серыми полосками на когда-то белом воротнике, доставал вырезки из газеты «Правда» и клеймил врагов. В основном, конечно, американцев, но несильно отставали враги в ФРГ и Великобритании, остальные страны упоминались в жалостливом контексте. Разве что кроме Китая: Китай время от времени обострялся, там правил страшный Мао Цзэдун, и в воздухе там отчётливо попахивало войной.
Иногда нас пугали очень сильно, и я начинала переживать за мир во всём мире, на ночь глядя. Мой папа быстро это уловил, понял, что со мной происходит, и провёл со мной другую политинформацию. Он рассказал мне про политику и пропаганду просто и доходчиво, никак этих слов не употребляя. Рассказал, кто такой Мао Цзэдун и как он пришёл к власти, и как он был большим другом Советского Союза, а потом парни разошлись. И вот то же самое было с югославским Иосипом Броз Тито. И вообще в политике нет вечных союзников, есть только вечные интересы – но разные. У кого-то – стабильность системы и незыблемость традиций, у кого-то – победа коммунизма во всём мире. А у самых глупых и дешёвых – тупо карманы набить и отвалить. А почему правды не говорят? – Ну почему, говорят иногда. Просто сопоставлять надо разрозненные картинки из мозаики. Вот про переворот в Чили нам сейчас правду говорят? Конечно, правду – но только с одной стороны. Если к этой правде добавить другую правду, с другой стороны, то будет что-то более или менее похожее на жизнь.
Интернета тогда не было (странно себе такую жизнь представить, но да), обычно на политзанятиях в Доме офицеров играли в морской бой. На особо пафосных местах отвлекались, конечно. К тому же двум хорошим девочкам и одному хорошему мальчику полагалось задавать вопросы после лекции. Мне это дело поручали традиционно, я считалась хорошей девочкой – если меня плохо знали.
На второй или на третий раз я задала лектору невинный вопрос, после чего меня и здесь хорошо узнали и поручать такое ответственное дело перестали. На политинформации тогда речь зашла о трудном детстве американских и европейских сверстников, наверняка и по китайским прошлись. Но на китайских я особенно не фокусировалась, там было понятно, что дело это тёмное. А вот про то, что в Америке дети не ходят в школу, если у их семей
нет денег, было интересно. Я сформулировала свой вопрос так:– Если в американской семье нет денег или если родители не хотят платить за школу, где ничему не учат, а только пихают детям в голову антисоветскую пропаганду, означает ли это, что в такую школу можно официально не ходить и тебя не будут ругать ни в школе, ни дома, ни в гороно?
Я тут физически ощутила, как наступает полная тишина. Морской бой отложили, а двоечники-троечники-хулиганы навострили уши, потому что ответ был для нас для всех принципиально значимым.
В плохую школу можно не ходить? И не будет репрессий? Что за райское место эта Америка.
Лектор завизжал. Я почему-то густо покраснела, хотя именно в тот момент осознала правильность вопроса. Меня отправили в длинный коридор ознакомиться с политинформацией на его стенах. Хотя я её знала наизусть, она мне нравилась. Она меня завораживала. По стенам плотными рядами висели фотографии с расширенными подписями про иностранных шпионов и про устройство их замысловатых приспособлений. Здесь были ручки со встроенными микрокамерами, чтобы снимать советские военные заводы, радиопередатчики, замаскированные под ракитовый куст, и, конечно, шпионские камни, а в них секретные записочки.
Всё это было очень интересно, но круче всего было с вражеской литературой. Рассматривать книги и воображать себе, что ж там такое написано, было нечеловечески увлекательно. Библия в разных видах, какие-то журналы, названия и имена: «Доктор Живаго», «Собачье сердце», «Архипелаг ГУЛАГ» – всё это жадно запоминалось, и по каким-то крупицам из газетных сводок составлялось туманное представление, что ж там внутри такое страшное написано. Но особенно интересовала Библия, потому что нас водили в Третьяковку, а дома были художественные альбомы. Что происходит на всех этих картинах? Кто все эти люди? Откуда явился в пустыне Христос, какому народу и зачем? Насчёт чего раскаивается Мария Магдалина? Что за Юдифь, какая такая Эсфирь, что за мужики толкутся вокруг Сусанны?
Это было странно: картины есть, пионеров водят на них посмотреть, а что там происходит, знать не надо, и за это ловят шпионов и вешают их на стену в Люберецком Доме офицеров. Как с жопой: она есть, а слова нет.
Бабушка
Спросить про всё это было решительно не у кого. Родители сами толком ничего не знали, а бабушку вырастил и воспитал советский детдом.
Бабушка Клавдия Петровна была та ещё штучка… Её дочь – моя мама – женщина строгих, консервативных правил, явно в противоположность бабушке. А та была цветком душистых прерий, непонятно как выросшим в наших широтах.
Бабушка и сама не знала, откуда она. Помнила себя в детдоме, куда попала вместе с братом – оба кудрявые, чернявые. Им повезло, им дали человеческие имена: брата назвали Анатолием Петровичем, в честь Луначарского (он погиб в первые дни войны), а бабушка стала Клавдия Петровна – это сокращённо КП, коммунистическая партия, и дату рождения ей определили от ленинского комсомола, 29 октября. Бабушкиным друзьям из детдома с именами повезло меньше. Я помню бабушкиных друзей, они дружили всю жизнь, бабушка и близняшки из детдома, тоже брат с сестрой – дядя Рева и тётя Люция. Я не сразу сложила это вместе: Рево-Люция. Эка.
Бабушка была зубным протезистом, характер имела зажигательный, глаз завлекательный, её муж, как и брат, погиб в первые дни войны, но это были уже 60-е, бабушка двадцать лет как вдова. Впрочем, в 50-е она вышла замуж, только мужа быстро прогнала; когда об этом замужнем периоде жизни бабушки нечаянно заходила речь, моя мама и мой дядя становились похожи на избалованных кошек, которые зачем-то трогают лапой воду. Никогда они его сами не поминали – инициатором всегда была бабушка. Мне кажется, ей нравилось немного дразнить своих взрослых детей. Не знаю, как при вулканической живости характера и свободе воззрений бабушке удалось воспитать двух невероятно консервативных детей, проповедовавших (в том числе на собственном примере) догму «Одна жизнь – один брак» (и единственный партнёр, разумеется – такие вещи прилагались сами собой). Никаких поцелуев без любви. Никакого секса до свадьбы. Зарплата в дом, коньяк по праздникам.