Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

Святительство Иосифа было ознаменовано интенсивной издательской деятельностью и оживлением церковной мысли. Наиболее важным событием патриаршества Иосифа было издание богослужебных и церковноучительных книг в таком количестве, в каком они не издавались ранее. Если при его предшественнике патриархе Иоасафе было издано до 23 исправленных изданий, то при Иосифе — до 38 названий (а всего — 92 издания), причём многие книги вышли несколькими изданиями. По благословению патриарха Иосифа вышло немало новых, никогда прежде не печатавшихся в Москве книг. Это прежде всего целая серия сборников «уставных чтений»: «Паренесис» Ефрема Сирина, поучения аввы Дорофея, «Лествица» Иоанна Лествичника с толкованиями, Большой Соборник из 71 слова, «Благовестник» (Толковое Евангелие) Феофилакта Болгарского. Вышел также ряд изданий, предназначавшихся для полемики с иноверными: Соборник о почитании икон, Кириллова книга, Книга о вере, Краткий катехизис. Главными справщиками при патриархе Иосифе были грамотнейшие люди того времени — протопоп Михаил Рогов, ключарь Успенского собора Иоанн Наседка (в иночестве — старец Иосиф), старец Савватий и миряне Шестой Мартемьянов и Захарий Афанасьев, к которым в 1651 году прибавились архимандрит Сильвестр, а затем Захарий Новиков и Сила Григорьев [16]. Церковные книги, изданные при Иосифе, были последними, отражающими дониконовские редакции текстов и обрядность. Поэтому книги «иосифовой печати» впоследствии высоко ценились и многократно переиздавались старообрядцами.

При патриархе Иосифе было канонизировано множество святых, в том числе произошло открытие мощей преподобного Александра Свирского (1643), благоверного князя Георгия Всеволодовича (1645), преподобного Кирилла Новоезерского (1648), благоверной княгини Анны Кашинской (1649), преподобного Саввы Сторожевского (19 января 1652 года), перенесение в Успенский собор Московского Кремля мощей патриарха Ермогена и патриарха Иова, готовилось торжественное перенесение с Соловков в Москву мощей митрополита Филиппа…

Основной спор между боголюбцами и патриархом Иосифом был вызван проблемой единогласия. Выше уже говорилось, что в богослужебной практике того времени широкое распространение получил принцип многогласия, то есть одновременного отправления различных частей службы с целью сокращения времени богослужения. Часто это приводило к злоупотреблениям, когда смысл читаемых одновременно богослужебных текстов просто не доходил до сознания молящихся. Боголюбцы во главе со Стефаном Внифантьевым решительно выступили за введение в церквах единогласного пения и чтения. Иоанн Неронов ввёл единогласное пение и чтение у себя в Казанском соборе, вслед за ним подобную практику начали вводить в своих приходах новоспасский архимандрит Никон, провинциальные священники Аввакум, Лазарь и другие. Аввакум обличал практику многогласия в своём письме неизвестному в следующих словах: «Последнее напредь поют, а преднее позади. Лесть сию молитву я пред Богом вменяю… Того ради так говорят, чтобы из церкви скорее выйти». В письме к московскому священнику Стефану он писал: «Но токмо, отче, имею мало на тя, яко держиши учение не по преданию отеческому и гнушаешися единогласнаго пения. Се бо есть не православно, но и зело богопротивно. Златоуст нас понуждает единогласно пети во церкви: ищи ево Нравоучение в Беседах Апостолских, по главам найдешь, и егда прочтешь, тогда и сам себе постыдишися… И единогласно пел лет двадцать, и ныне пою Богу моему, дондеже есмь, единогласно».

С другой стороны, применяемый в разумных рамках приём многогласия позволял сократить продолжительность богослужения в приходских храмах и тем самым привлечь на службу больше прихожан. «Русские того времени, — пишет .Ф. Каптерев, — были убеждены, что при совершении всех церковных служб необходимо вычитать и пропеть без всяких пропусков всё, что положено в церковном уставе, который, однако, взят был нами из восточных самых строгих монастырей и введён был у нас в обыкновенных приходских церквах. Благодаря этому обстоятельству службы в приходских храмах, при вычитывании и выпевании всего положенного строгим монастырским уставом, выходили чрезмерно длинными и крайне утомительными для прихожан, которые, при таких условиях, неохотно посещали церковные службы как очень обременительные для них и требующие слишком много времени. Практическая повелительно настоятельная нужда требовала сокращения церковных служб в приходских церквах. Тогда наши предки, для достижения этой, самой жизнию подсказанной цели, прибегли к такому средству: оставаясь верными тому своему воззрению, что весь церковный устав обязательно должен выполняться при совершении всех церковных служб, они стали употреблять многогласие, то есть прибегли к единовременному пению положенного уставом в несколько голосов сразу, причём один читал и пел одно, другой в это же время другое, третий своё и т. д., благодаря чему церковные службы отправлялись очень скоро, а между тем всё положенное уставом выпевалось и вычитывалось вполне и без всяких пропусков… Но такое многогласие, в видах необходимого сокращения времени служб, допускалось только для приходских церквей, ради немощи мирских людей, ради снисхождения к их житейским заботам, не дозволяющим уделять им слишком много времени на посещение церковных богослужений. Другое дело монастыри, населённые людьми, отрёкшимися от всего мирского, обязавшимися посвятить себя всецело служению Богу, непрестанной молитве; там строго требовалось соблюдение единогласия и долгие службы были обязательны. Полагалось, если кто из мирских хотел слушать настоящую истовую службу, тот должен был отправляться на богомолье в монастырь, почему благочестивые русские люди и считали себя обязанными, время от времени, посещать ради богомолья монастыри, чтобы хотя изредка помолиться как следует, выстаивая все длинные монастырские службы».

Ввиду этих соображений осторожный патриарх Иосиф не решался запретить многогласие. Он был сторонником умеренного многогласия [17], допуская его только в приходских церквах, в монастырях же требовал единогласия. Так, в своей грамоте в Саввин монастырь в 1648 году он пишет: «Архимандриты, и игумены, и попы черные, и строители и старцы о церковном пении и благочинии нерадеют… в церквах Божиих поют по скору, неединогласно, со всяким безстрашием».

11 февраля 1649 года по приказу царя патриарх Иосиф собрал церковный собор, который рассмотрел вопрос о единогласии. На соборе было отмечено, что от введения в московских приходских церквах единогласного пения «на Москве учинилась молва великая, и всяких чинов православные людие от церквей Божиих учали отлучатися за долгим и безвременным пением». Участники собора постановили: «Как было при прежних святителех, митрополитех и патриарсех по всем приходским церквам божественней службе быти по-прежнему, а вновь ничево не всчинати». Собор осудил противников многогласия, что вызвало крайне негативную реакцию со стороны боголюбцев. Стефан Внифантьев, обычно спокойный и кроткий, не выдержал: он публично пожаловался царю на патриарха и все церковные власти, присутствовавшие на соборе, называл их «волками и губителями», а не пастырями, утверждал, что многогласием уничтожается истинная Церковь Христова, и в глаза «бранил и бесчестил» патриарха и всех участников собора, выступивших за многогласие. В ответ патриарх Иосиф от своего лица и от всего освященного собора подал царю челобитную с жалобой на протопопа Стефана. «Благовещенский протопоп Стефан, — писал патриарх в челобитной, — бил челом тебе, государю, на меня, богомольца твоего, и на нас, на весь освященный собор, а говорил: будто в московском государстве нет церкви Божии, а меня, богомольца твоего, называл волком, а не пастырем; тако же называл и нас, богомольцов твоих, митрополитов, и архиепискупов, и епискупа, и весь освященный собор бранными словами, и волками, и губителями, и тем нас, богомольцов твоих, меня, патриарха, и нас, богомольцов твоих, освященный собор, бранил и бесчестил». Патриарх требовал созыва собора для суда над царским духовником, ведь согласно Соборному уложению 1649 года за хульные слова на Церковь полагалась смертная казнь. Однако царь Алексей Михайлович поддержал Стефана Внифантьева и оставил патриаршую челобитную без всякого внимания. Одновременно он отказался утвердить и соборное постановление, узаконивавшее многогласие. Это было неслыханно!

Спустя два года, в феврале 1651 года, по вопросу о единогласии состоялся новый собор, на котором по настоянию Алексея Михайловича и Стефана Внифантьева было решено держаться «единогласия» при чтении: «Пети во святых Божиих церквах чинно и безмятежно, на Москве и по всем градом, единогласно, на вечернях и павечерницах, и на полунощницах, и на заутренях, псалмы и Псалтырь говорить в один голос, тихо и неспешно, со всяким вниманием, к царским дверем лицом». 18 июля был издан Служебник, узаконивший в предисловии единогласное пение.

Итак, упорно отстаиваемая боголюбцами идея при царской поддержке победила — во всех монастырях и приходских церквах вводилось единогласное пение. Но было ли это однозначным благом для Русской Церкви в тех исторических условиях? Историк Б.П. Кутузов пишет по этому поводу: «Одной из прелюдий никоно-алексеевской “реформы” было именно введение продолжительных служб на приходах по монастырскому чину, что и вызвало начальную смуту. И первым, кто это сделал (в Новгородской епархии), был Никон, разумеется, с поощрения царя, который, якобы подражая своему “собинному” другу в благочестии, стал и на Москве насаждать это новшество. Если в 1649 году царю не удалось соборно узаконить это нововведение… то царь Алексей это сделает, фактически обманным путем, через два года, навязав свою волю Собору, а через него и всей Русской Церкви» (Кутузов).

Другой прелюдией никоно-алексеевской «реформы» стало введение в 1652 году наречного (от выражения «петь на речь»), или истинноречного, пения вместо так называемого раздельноречного, или наонного (хомового). Раздельноречное, или наонное, пение (от выражения «петь на он», то есть на букву «о») продолжало традиции древнерусских певческих книг XV–XVI веков, которые, в свою очередь, отражали ещё более древнее, X–XIV веков, особое церковнославянское произношение. Специфика этого произношения состояла в том, что в нём оглашались твёрдые и мягкие знаки («ер» и «ерь»), которые читались соответственно как «о» и «е», как в середине, так и в конце слов. Это произношение отличалось от живой разговорной речи, где им соответствовали полугласные буквы «ъ» и «ь». Со временем эти полугласные звуки в живой речи перестали произноситься, но чтобы сохранить древний напев и прежнее произношение слов, в певческих книгах стали писать вместо «дьньсь» — «денесе», вместо «съпасъ» — «сопасо» и т. д. Это явление также называется «хомонией» от часто повторяющегося окончания «…хомо» (от «хомъ»): «согрешихомо», «беззаконовахомо», «не оправдихомо». Отсюда ещё одно название наонного пения — «хомовое». Дополнительные гласные придавали речи и пению большую мелодичность, певучесть, не допуская неблагозвучного столкновения согласных звуков. Такое произношение наряду с «ненайками», или «аненайками» (добавками к тексту слогов «ай-не-на-ни»), считалось подобием ангельским языкам.

Традиция наонного пения подверглась со стороны реформаторов резкой критике как «искажающая» смысл богослужебных текстов, а певческие книги стали «исправляться»: устранялись якобы лишние слоги, ударения в словах стали располагать как при чтении. «Конечно, при этом была нарушена та духовная и звуковая гармония текста и напева, которая вырабатывалась в течение пяти-шести веков. Введение наречного пения принесло с собой ложную мысль о несовершенстве древнего, новый характер пения противопоставлялся старому. Для сторонников наречного пения главным оказывается восприятие богослужения молящимися, его доступность для понимания. Между тем приверженцы хомового пения понимают церковную службу прежде всего как общение с Богом, а не с человеком» (Григорьев). Это давало повод некоторым противникам певческой реформы высказываться следующим образом: «Забыли малодушнии христиане крюковой устав, которым поют сами ангелы, предались губящему душу наречному пению».

Фактическим инициатором замены наонного пения наречным был сам царь Алексей Михайлович — большой любитель украинско-польского партесного многоголосия, где также господствовало «истинноречие». Ещё девятилетним мальчиком он изучал под руководством опытных певчих так называемое строчное («страшное») пение. Строчное пение представляло собой разновидность многоголосного партесного пения на первой ступени его развития. Впервые оно появилось в Юго-Западной Церкви в XVI веке. Попытки насаждения наречного пения в Русской Церкви начались с воцарения Алексея Михайловича в 1645 году, а в 1649 году по царской воле началась широкомасштабная кампания по переводу пения на речь, впоследствии горячо поддержанная новгородским митрополитом Никоном. Правка книг, по требованию из Москвы, стала осуществляться самостоятельно в монастырях и приходах различных городов, что внесло большой сумбур и разнобой в богослужебную традицию. Хотя в 1652 году была составлена комиссия из 14 лучших дидаскалов (музыкальных учителей) во главе с Александром Мезенцем, которые начали переводить древние наонные книги на речь централизованно, комиссия эта по ряду обстоятельств не смогла исполнить данного царём поручения. Опять-таки противником этой более чем сомнительной «затейки» выступил мудрый патриарх Иосиф. Окончательно же вопрос перевода певческих книг был решён комиссией из 6 дидаскалов только в 1669 году, когда на истинноречие были переведены уже новые, переправленные на новогреческий лад в результате никоновской реформы книги. Причём это произошло после Большого Московского собора 1666–1667 годов, который наряду со всеми древними чинами и обычаями дораскольной Церкви предал проклятию и наонное пение. Появившийся в результате работы комиссии «новознаменный» распев в ряде случаев уже достаточно сильно отличался от древнего. Но к тому времени царь вообще всё больше и больше станет склоняться к украинско-польскому партесному многоголосию, которое при его сыне Феодоре Алексеевиче окончательно вытеснит древнее знаменное пение из реформированной новообрядческой церкви. Однако после никоновской реформы древнерусский знаменный распев не исчез бесследно, но продолжал существовать в старообрядческих скитах и моленных, передаваясь из поколения в поколение в качестве живой традиции вплоть до наших дней.

Реформирование певческих книг на новый лад почиталось при царе Алексее Михайловиче делом государственной важности и было поручено приказу Тайных дел. И это не случайно. Наиболее проницательные умы древности понимали огромное значение музыки и силу её воздействия на человеческие чувства. Последователь Конфуция древнекитайский философ Сюнь-цзы писал: «Музыка — это гармония, которую нельзя изменять. Ритуал — это порядок, который нельзя преобразовывать. Музыка объединяет подобное, церемонии различают различное. Музыка и ритуал вместе управляют человеческими сердцами. Выразить сущность реальных вещей, исчерпать возможные изменения — такова способность музыки; создать искренность и уничтожить притворство — такова задача ритуала».