Провидец Александр Энгельгардт

Одиннадцатое письмо Энгельгардта, из которого взяты эти цитаты, было написано в декабре 1881 года, то есть меньше чем через год после убийства Александра II. Энгельгардт не мог писать об этом событии, поэтому и ограничился фразой "всё это сделали господа" из мести за то, что тот царь освободил крестьян.

"Здесь, в деревне, поминутно натыкаешься на такие рассуждения, которые напоминают рассказ о солдате, который на вопрос, зачем ты тут поставлен, отвечал: "Для порядка".
– "Для какого порядка?" - "А когда жидовские лавки будут разбивать, так чтобы русских не трогали"".

Вот тут-то и сказалось воздействие прошедшей войны на процессы, происходящие в крестьянской среде, на сознание крестьян:

"После взятия Плевны о "милости" всюду говорили открыто и на сельских сходках, и на свадьбах, и на общих работах. Даже к помещикам обращались с вопросами, можно ли покупать земли в вечность, будут ли потом возвращены деньги тем, которые купили земли и т. п".

Всё вышесказанное насчёт "милости" о земле Энгельгардт написал, излагая то, что слышал от других. Но скоро и ему самому пришлось стать источником аналогичных слухов. Вот как он сам об этом рассказывает:

"Однажды утром пришёл ко мне сотский и принес из стана бумагу, в которой требовалось, не знаю для чего, сообщить сведения о количестве земли, количестве построек в имении и т. п. Бумага самая обыкновенная, какие получаются очень часто. Начальство собирает статистику для какой-нибудь комиссии. Я взял бумагу, тотчас же на присланном бланке проставил требуемые сведения, запечатал, отдал сотскому для доставления обратно в стан. С сотским я ничего не говорил, никому из домашних о полученной бумаге тоже ничего не говорил, да и говорить было нечего, потому что ничего интересного в ней не было. Между тем, очень скоро, через несколько часов, я узнал, что в деревне на сходке уже толкуют о том, что барин получил бумагу насчет земли, что скоро выйдет новое положение, что весной приедут землемеры нарезать землю. В деревне ни от кого другого, кроме сотского, не могли узнать, что я получил бумагу, кроме сотского никто не мог знать, что от меня требовали каких-то сведений о количестве земли. Стало быть, распространителем ложных слухов является полицейский сотский, который только кинул искру в готовый костер".

Не будем забывать, что Энгельгардт - сосланный в деревню опасный государственный преступник, за которым установлен гласный полицейский надзор, и, если будет установлено, что именно от него в его деревне (и в прилегающих к ней селениях) пошли слухи о якобы предстоящем переделе земли, фактически о конфискации помещичьих земель, он мог бы попасть в число тех "злонамеренных людей", которых приказано вылавливать и доставлять куда следует. Если же учесть, что не прошло и года после убийства Александра ,II, причём убитого членами именно той подпольной организации, в связях с которой Энгельгардт и обвинялся, то станет понятным, какая опасность могла бы ему угрожать. В действительности же он был вовсе не причастен к очередной вспышке разговоров насчёт царской "милости", но попробуй это доказать. Это в его изложении "дело объясняется очень просто: сотский в становой квартире или в каком-нибудь помещичьем доме, куда он заносил бумагу, слышал, что от помещиков требуют каких-то сведений насчёт земли, построек и пр. Как мужик, да еще притом мужик бедный, плохой хозяин, неспособный к работе, сотский вместе со всеми мечтает о вольном лесе, вольной земле. Услыхав, что в бумаге требуют от помещиков сведений о земле, сотский вообразил, что эта бумага "насчёт земли", насчёт "нового положения". Проходя по деревне, он сказал мужикам, что разносит по господам бумагу "насчёт земли". Этого было достаточно. Собралась сходка, и пошли толки, разговоры. Слух тотчас же распространился и по другим деревням, где уже стали говорить: "Сам видел бумагу, малахвест (манифест) пришёл к пану, сотский приносил... при известном настроении, охватившем всех, люди слышат и видят только, что сами хотят"

Современный читатель может сказать: "Вот какие глупости происходили от того, что крестьяне были неграмотны!" Но разве читатель не был сам свидетелем того, как и среди интеллигентных людей, охваченных ожиданием какого-либо общественно значимого события, рождаются подчас и распространяются с неслыханной быстротой (особенно при современных средствах коммуникации) самые нелепые слухи, домыслы и версии? (сегодня: "Утром российские войска перейдут украинскую границу"; завтра: "Новороссию слили" и т.п.) Энгельгардт запросто мог попасть в число "злонамеренных людей", будучи ни сном ни духом не причастным к возникшим слухам:

"Когда пошли строгости и приказано было осматривать у всех паспорты, останавливать проезжающих и пр., то все эти меры исполнялись мужиками очень усердно, потому что мужики думали, что, когда переловят господ, которые бунтуют, то вот тогда и будет "милость". Со стороны очень странно было видеть, как различно понимают дело разные люди: высшие полицейские чины "из господ" под злонамеренностью понимали одно, а низшие полицейские чины "из мужиков" понимали совершенно другое, противоположное. По одним, тот, кто думает, что нужно поравнять землю - злонамеренный человек, по другим - злонамеренный человек тот, кто думает, что не нужно равнять землю. Путаница понятий страшная, и выходит иногда очень комично".

Это по прошествии времени Энгельгардт видит в происшедшем лишь комическую его сторону. Но тогда, когда эти события происходили, ему, думается, было не до смеха. Впрочем, ситуация действительно смешная: при такой путанице понятий даже не знаешь, где провести грань между злонамеренными людьми и местным начальством:

"И волостное начальство тоже нужно причислить к злонамеренным людям. В самом деле, мужик хочет купить у помещика землю и, ввиду слухов о переделе, советуется со своим родственником, волостным старшиной. И что же? Старшина не советует покупать, как бы деньги не пропали, потому что скоро, с нового года, "новое положение насчет земли выйдет".

Вот и волостной старшина является злонамеренным человеком. Или, может быть, этого старшину смутили какие-нибудь злонамеренные люди, стремящиеся нарушать общественное спокойствие? Ничего этого нет. Просто старшина, как и сотский, как и всякий мужик, верит и по родству предупреждает своего дядю, "чтобы деньги не пропали". А дядя, мужик, которого предупреждал старшина, - странствующий коновал. Каждое лето он обходит за своей работой тысячи деревень в разных губерниях. Неужели же он так-таки всё и молчит? Как человек, желающий купить подходящую землю и опасающийся, чтобы деньги не пропали, он неминуемо будет стараться разузнать, что слышно насчёт земли. Зайдя для работы ко мне, он и со мной посоветовался и меня расспросил, не слышно ли чего насчёт земли по ведомостям. Точно так же он непременно будет разговаривать и с мужиками, у которых работает, будет разузнавать, расспрашивать, сообщать свои опасения, свой разговор со старшиной. Этот странствующий коновал явится, таким образом, сам того не зная, распространителем ложных слухов".

И вот вам критерий, по которому сразу можно отличить простолюдина от непростого человека:

"Я совершенно уверен, что если какой-нибудь простой человек разговорится по душе за стаканом пива с скучающим на станции в ожидании поезда жандармом о податях, о земле, о господах, то жандарм будет говорить то же, что и все мужики, потому что он, как мужик, имеет такие же убеждения".

И предупреждения "сверху" о недопустимости слухов насчёт передела земли не помогали:

"Сельское начальство предостерегали! Мало того, сельскому, волостному, полицейскому начальству вменено было в обязанность зорко и неослабно следить за появлением вестовщиков, а введённых в обман всячески вразумлять и удерживать от распространения вредных слухов. Но, спрашивается, как же сельское, волостное и низшее полицейское начальство будет предпринимать меры против распространения слухов, когда само это начальство твёрдо убеждено, что рано или поздно будет милость, само с жадностью ловит всякие известия, до этого предмета относящиеся, само распространяет их.

Кто будет принимать строгие меры против сотского, сообщающего в деревне, что он несёт помещикам бумагу насчёт земли? Не деревенский ли староста, жаждущий сам узнать что-нибудь насчет земли?".

Хотя крестьяне были неграмотны и в юриспруденции ничего не смыслили, они всё же твёрдо различали землю и денежный или иной какой-либо капитал. Земля - Божья, она дана всем людям как условия жизни. Это - как воздух, как солнце, чем пользуются все и что никому в частности не принадлежит. И вот когда это условие соблюдено, тут уже от каждого зависит, как он этими условиями равенства воспользуется и какое богатство наживёт. В таком вопросе крестьяне - самые убеждённые собственники:

Новый царь Александр III на первой же встрече с крестьянской депутацией объявил, что никакого передела земли не будет. Зная эту позицию царя, министры давали соответствующие разъяснения нижестоящим чиновникам:

"Министр внутренних дел Маков, желая убедить народ, что никаких равнений не будет, так как правительство и закон ограждают собственность, издал в 1879 году известное "объявление". В сентябре того же года по военному ведомству сделано распоряжение, чтобы начальники воинских частей приняли меры к распространению в среде нижних чинов "объявления" министра внутренних дел, так как слухи о предстоящем будто бы новом наделе земель проникли в войска, и вследствие этого некоторые унтер-офицеры отказываются от поступления на вторичную службу, надеясь получить, на основании указанных слухов, земельные участки".