Провинциал. Рассказы и повести
Шрифт:
Рассвет над Заячьим островом был бледен и нереален, как виртуальная глубина монитора. Здесь продавались места на кладбищах различных планет, детские органы и полоний, австрийский гомосексуалист приглашал жертву для ритуальной казни: секс, убийство и вырезанная печень, которую он съест, – на то согласилось человек двадцать, и соперничали между собой, изощряясь в красноречии. Меж тем планета, как закинутый мяч, летела в сумерках космоса, урча, ревя и пиликая; кто-то спал, кто-то с другого её конца писал ему письма.
Женщина лежала в постели неподвижно, прижавшись щекой к подушке, лицо её выражало не то свершившееся удовлетворение, не то запоздалый испуг; одна
Мужчина, в шляпе и длинном линялом пальто с низкой талией, скалясь от утренней сырости, вышел из подъезда, прошёл под аркой дома и, перепрыгнув через лужу, направился в сторону шоссе. Улицы в такую рань пустовали, по газонам, цепляясь за кустарники, отступали клочки тумана. Мужчина прошёл к автобусной остановке, у ларька приподнял воротник пальто, вынул из кармана деньги и заплатил сонной продавщице в окошко. Затем молча ел колбасу с хлебом. Сутулясь, он сурово глядел на дорогу, маленькие глаза его были неподвижны, а уши под шляпой мерно шевелились.
Мужчина взял ручку, лист бумаги, подложил под него книгу и, устроившись на кушетке, начал писать от руки:
«В петербургском здании, где сейчас находилась его подруга, был флигель…»
Июль, 2007
Всё впереди
Сергей Абдулыч собрал вещи и снял с вешалки берёзовый веник.
– Я в баню!
– Опять?
– Опять.
– Своя баня есть, а он – в общий класс ходит!..
Абдулыч промолчал.
– Триста рублей ему не жаль!
Абдулыч виновато пошаркал ступнями о половицу…
– И почему люди такие дурни? – сокрушалась жена. – Своя баня топится. Надел халат и пошёл. Прибежал из парной – чай в самоваре, диван. А он – нет! Он в общественную грязь прётся. Да ещё бюджет тратит!
– Я зарабатываю.
– Ну на фига тебе эта общественная баня?
– А потому что надА! – не выдержал муж и хлопнул дверью.
Местная слободская баня находилась недалеко, имела лучшую в городе каменку. Сюда съезжались все знатные парильщики, в выходные была очередь.
Раздевались, входили в терму и дружно начинали устраивать свой порядок. Выметали из парилки листья, мыли ступени, пол, ошпаривали всё ледяной водой, давали продышаться. Затем посыпали полатьи травами, плескали в каменку из большого ковша и парились до упаду. Отдыхали в зале с распахнутыми окнами, пили чай и галдели. О футболе, хоккее, автомобилях.
Абдулыч мог бы среди них стать своим человеком, там все перезнакомились, но не хотел. Любил наблюдать, иногда лишь заговаривал.
А больше сидел и думал. Хорошо после парилки думается. Особенно вспоминается детство. Здесь он сидел в общей очереди с молодым отцом. Хромой банщик выходил из-за занавески и кричал: «Следущий!..», брал билет и опускал в щёлочку железного ящика, который был на замочке. Там, прячась на чердаке, курили с мальчишками. А вечерами со двора взбирались на карниз и наблюдали, как моются женщины. Среди них были девчонки из соседних классов. Отличницы, недотроги, а тут ходили, как на шабаше, – совершенно голые… А однажды он увидел новую училку по физике, в которую были влюблены все подростки. Груди торчком, мягкая выпуклость таза – возле душа стояла с мокрыми волосами. И будто подняла глаза на окно, где стоял Сергей, – он так и свалился с карниза от страха…
А вон за окном – хлебозавод. Через огромные окна видны цеховые агрегаты. Там Сергей подрабатывал на каникулах: собирал с конвейера и складывал в лотки булки. Первую зарплату
отдал матери. Ещё в здешнем магазинчике купил ей килограмм «Кара-Кумов». Теперь этот магазин снесли…Распаренные мужики выбираются из парной, как гладиаторы из жаркого боя. Над дверью – деревянный бочок со свисающей верёвкой. Вышел, дёрнул – и на тебя поток жидкого льда из бочонка!
В который раз выходит старик. Плотно скроенный, бурый, качает головой и рычит с татарским акцентом:
– Ай, серице болит! Серице!.. – И, становясь под бочку, дёргает шнур…
Было время, сидя в этой бане, Сергей мечтал построить собственную. Тогда, при совдепе, бани редко у кого имелись, в черте города-то. Не было места, отсутствовал стройматериал. Это сейчас в магазинах всего навалом. И всё же он построил. Топил дровами, а после нелегально от «воздушки», что проходила через его огород, подвёл газ. Днём и ночью горелка пылала, как вечный огонь. В любое время заходи и парься!
И он парился. И до того, что выпаривал из организма все минералы. И ходил, как после гриппа. Баня стала для него чем-то вроде наркотика.
Прибежит с работы в лютый мороз – и в парилку, отогревать оледеневшие руки и ступни. Сидит в пальто перед печкой, курит. Мыться не собирается, парился лишь вчера… Но вот проступает испарина на лице, начинает зудеть между лопаток, а по груди вовсе муравьи бегают. Веника просят. Что делать? И вот не евши, не пивши, скидывает Сергей пальто, одежду, ботинки, бросает в раздевалку. И как жахнет из ковша, да как жахнет!.. И будто вылетают из каменки жаркокрылые серафимочки. Уж так крепко обнимут, горячо прижмут, каждый прыщик на спине поцелуют, нежно прижгут: ах, Серёженька, ах!.. И, будто пьяный какой силуяныч-богатырь, сдаётся Сергей – вытягивает на полке своё сильное, красивое тело, смежает ресницы, отдаёт себя любить. Только пальцами ног чуть шевелит, да и то от удовольствия.
И вот так каждый день. Почти наркотическая зависимость!
Так прошло несколько лет.
И вдруг будто ёкнуло что. Стало скучно ему в собственной бане! Одиноко. Из года в год – и всё один в закопчённых стенах. Как неандерталец в пещере! Разговаривать сам с собой начал. Нет, рехнуться не боялся. В бане у всех мозговая активность. Как у древних римлян.
Собеседников не было, вот что!
С женой париться он не любил. Обвешается тряпьём, сложит в ковш пузырьков и несёт, как яички в сите. А в пузырьках – химия! Эфирные масла! С апельсинового его просто тошнит. А ещё полотенца на полати настелит и сидит, как богдыхан в юрте. А от влажного тряпья воздух тяжёлый, не боевой.
Абдулыч любил жарить спину на горячих досках. А плескать в каменку лучше квас! Разбавишь водой, чтоб не дымил, плеснёшь – и дыши ржаными хлебами, как в пекарне!
И веником любил махать без помех. А тут: «Ай!.. Ещё раз плеснёшь, смотри!»
Скучно, однообразно.
Как-то признался супруге:
– Схожу в общественную. Может, одноклассников увижу, поболтаем.
– Зачем? – сказала жена.
– С одноклассниками поболтаю.
– Они что – выстроились в бане и тебя ждут?
Она всё наперекор. Уже сколько лет! Скажешь: не идёт тебе рыжий, это всё равно что зелёный или синий, не было у людей такого цвета от роду! Нарочно в рыжий покрасится.
Ночью начнёшь приставать, нагрубит. А как плюнешь, замотаешь голову одеялом, отвернёшься, чтоб зверски спать, начнёт в стену стучать:
– Серёж, не спится что-то.
И голос у неё жалобный, словно тот – девичий…
Сидел Абдулыч в бане часа четыре, а то и пять, пока чай в термосе не кончался. Тело в парной уже не ощущало зуда, и веник к коже прилипал, как мокрая тряпка. Уже и старик-татарин оделся. Выходя, удовлетворённо покачивал головой и всё бормотал: «Ай-я-яй, серице…»