Провинциальная история

Взяв себя в руки, она уже серьезно произнесла: – Мы, конечно же, принимаем ваши извинения, но вы должны быть осмотрительнее впредь. Лишь Божьим чудом, мы не пострадали.

И уже намереваясь дать знак извозчику рукой, чтоб разъезжались, та, властно подняла указательный палец вверх, как вдруг, молодой человек, словно не слыша и не видя происходящего, стремясь любой ценой задержать процессию, как ни в чем не бывало, вдруг, быстро заговорил:

– Я ведь и не представился! Запамятовал! Петр Константинович Синицын. К вашим услугам. И вот ведь не задача, я верхом, вы в бричке, и не подать руки! Ей Богу, вот ведь упущенье. Может быть, пройдемся? А парк, то парк, чудо, благодать и тишина… – сладко пропел он, и сентиментально посмотрел вдаль, а затем томно взглянул на барышень.

Видя, что подруга уже почти согласна, Татьяна Федоровна неожиданно почувствовала такое смущение и такой стыд, и за подругу, и за себя, но прежде всего за себя, ибо испытывала те же чувства, а то и большие, что и она, и, не желая поддаваться легковерности и безрассудству, резко ответила:

– Нет, благодарю, всего хорошего! Антип! Езжай! Не занимай дорогу!

И бричка укатила вдаль.

Петр Константинович Синицын с тоской посмотрел в сторону уезжающих дам, пока те не растворились в зелени парковой листвы, и очень громко чертыхнулся, чем напугал несчастного уставшего коня.

– Вот ведь болван, вот остолоп, отправлю на конюшню, на скотный двор! – бранился Петр Константинович Синицын. Но не себя, конечно же, ругал он, а бедного слугу, что раздобыл такого дерзкого, строптивого коня. Кто ж сам себя ругать то будет, когда всегда есть человек, на которого с легкой совестью можно возложить ответственность за свои неудачи и ошибки. А если даже такого человека нет, его следует раздобыть, ибо муки собственной никчемности воистину невыносимы.

– И надо же так было опозориться при дамах! – горько воскликнул Синицын.

Ведь он хотел подъехать к ним гордо, гарцуя на прекрасном жеребце, а тот его понес прямо на бричку. Он уж и так, и эдак, и хорошо хотя бы, что вовсе не свалился с этого негодного коня.

Но самое ужасное в этой ситуации было то, что все что говорили о Татьяне Федоровне Гаврон – чистая правда. И он сейчас говорил не о внешности, ибо в суматохе и волненье, не успел толком и разглядеть ее.

Запомнил он только сурово сдвинутые брови и недовольство, и высокомерие, и властный голос, будто генерала на параде, и как она неласково смотрела.

– Мда, уж, задачка будет не из легких. Надо будет что-нибудь придумать, но только уж теперь без декораций, и без живого реквизита, – и он недовольно покосился на своего коня, который по неведомый причине, после всего учиненного им переполоха, отчего-то, теперь был и смирен, и покладист, и покорен.

– Без лишнего вступления, знакомство, встреча, лицом к лицу, наедине, уж в этом ему равных нет, – подумал Синицын и с довольной улыбкой направил лошадь обратно в свое именье, хотя, своим назвать его уже едва было возможным, поскольку срок оплаты закладных близился стремительно и беспощадно.

К тому времени, когда Татьяна Федоровна прибыла домой, батюшка уже был на дома и даже успел начать ужинать без нее.

– Что-то вы папенька сегодня раньше обычного?! – весело воскликнула Татьяна, радостно обняв и поцеловав отца, после чего попросила принести второй прибор, так как за время прогулки, учитывая все пережитое, страсть как проголодалась.

Надобно отметить, что Татьяна Федоровна и без того имела аппетит отменный, и нет таких событий дурных или хороших, которые могли бы на него повлиять. Этим она была вся в батюшку, и потому оба они имели телосложение справное, крепкое, да здоровое.

– Устал моя милая, устал, и рапорты и донесения, допросы! Пора уж мне, однако, на покой. Стар я стал, а времена тяжелые, как раньше уж не будет, и не жди. Сегодня вот, писал губернатору, по поводу того дела, ты помнишь, как раз вчера об этом говорили, как его, да что ты будешь делать. Запамятовал. Вот видишь, милая, в отставку мне пора.

– По делу Емельяна Кулакова об агитации против царской власти?! – с жаром спросила Татьяна.

– Нет, другое, да как же его…. Сегодня ведь писал, – недовольно перебирал в памяти Федор Михайлович Гаврон, стараясь вспомнить имя виновника такого переполоха в уезде, что дело даже дошло до самого генерал губернатора.

– Илюшин? Спор по поводу кирпичного завода?

– Да нет же, не помню, хоть стреляй, да ну и Бог с ним. Лучше скажи мне как прогулялась? Видела ли в городе кого? – спросил Гаврон, стараясь переменить тему разговора, но видя, как жарко горят глаза дочери, понял, что попытки те не увенчаются успехом. И так и получилось.

– Ну как же батюшка, мне теперь страсть как любопытно стало! Ветеринарный врач? Изготовление брошюр? Судья Петров? Изготовление листовок? – не унималась Татьяна, выкрикивая то одно, то другое предположение.

Она с самых юных лет интересовалась всеми делами батюшки, и не было большего расстройства для нее, чем то, что женщина не может сделать карьеру подобно ее отцу. Она точно знала, что благодаря пытливому уму, и чутью, а также любопытству, из нее бы получился великолепный становой, а может и уездный исправник как ее батюшка. Но место женщины в гостиной с вышиваньем. Как все-таки несправедливо устроен этот мир. Равенство в нем нет, и верно никогда не будет.

– Твое б упорство, милая, да в нужное бы русло повернуть. Ты будто ветер, который без ветряной мельницы, не знает куда ему и деться, – полушутя, полусерьезно заметил батюшка, с любовью посмотрев на дочь.

– Это вы батюшка опять про замужество я так понимаю? – с раздражением спросила Татьяна.

– Заметь. Не я это сказал.

– Но вы, ввиду это имели. Тем более уж вам ли не знать, что в том нет моей вины, кто ж виноват, что природа раздает человеку лишь по одной достоинству, кому то красота, а мне вот ум достался, – засмеялась Татьяна.

– Ты, милая, лукавишь, в нашем уездном городе, на тысячу мужчин, всего семьсот женщин, так что, ежели бы ты хотела, то давным-давно нашла бы себе пару без труда. Всему виной твои пустые прихоти, и то, что я избаловал тебя, дав слишком много воли. А я старею, совсем немного, и вовсе стану немощным стариком. Не такой жизни для тебя желала твоя матушка. Разве ж ты сама хочешь провести жизнь рядом со стариком, что скоро обрастет бородавками не хуже болотной жабы?

Татьяна посмотрела на своего отца, и только сейчас заметила, как он постарел, в глазах уж не было былого блеска, лицо осунулось, когда то бравые усы, медленно клонились к низу, будто и они устали не меньше своего хозяина.

Она поспешно встала из-за стола, и, подбежав к отцу, тепло обняла его за шею.

– Батюшка, иной судьбы я не желаю, кто знает, была бы я счастлива, если б приняла предложение одного из прохвостов, что сватались ко мне, не имея даже привязанности, что неотъемлемая часть проживания двух чужих людей вместе. Уж лучше быть одной, чем в браке без любви. И потом, я счастлива… по большей части…, – на минуту задумалась Татьяна. – Вот вам крест! – с жаром воскликнула и спешно перекрестилась, скорее стараясь убедить себя, нежели отца.