Провинциальное развлечение

Маленький золотой листок дрожит на веточке и не решается упасть… Моя папироса гаснет. Ее легкий дымок рассеивается и исчезает. Пепел осыпается, и я вижу ее красноватый конец. Этой раскаленной частички достаточно, чтобы поджечь дом. Откройте глаза, милейший г-н де Ривельри! Я погружен в мечтания. Стрелки моих часов движутся все вперед. Время, которое казалось мне таким тягучим в течение последних дней, мчится с головокружительною быстротою. Мне представляется теперь, что я живу в другом мире, дышу другим воздухом. Я чувствую себя как бы облегченным, очищенным; тяжесть, которая давила на меня, вдруг скатилась с моих плеч… Скука, отравлявшая меня своим темным ядом, внезапно рассеялась. Окружавший меня туман поднялся к небу; я ясно вижу предметы, и я вижу вот что… Я вижу вот что. Час дня или ранее; я толкнул стоявшую полуоткрытой садовую калитку. Я пошел по посыпанной песком дорожке между подстриженными плодовыми деревьями. Я остановился подле бассейна. В нем отражалось мягкое и немного пасмурное небо. Несколько насекомых скользило по водной поверхности; у закраины бассейна лежала лейка. Невдалеке воткнутый в грядку заступ рассекал землю своим острием. В течение некоторого времени я смотрел на расположенный в конце сада дом и затем подошел к нему. Я поднялся на крыльцо и вошел в сени, а оттуда в пустую столовую и тоже пустую кухню. Я возвратился в сени. Я поднялся по лестнице до самой двери, которая была закрыта… и за этою самою дверью несколько часов спустя нашли убитого человека, человека с перерезанным горлом… Но ведь мои шаги все время отпечатывались на песке аллеи, руки мои прикасались к перилам лестницы, пальцы брались за ручку двери. Меня могли видеть в саду. Рядом с домом г-на де Блиньеля расположены соседние дома, и г-н де ла Ривельри, наверное, будет допрашивать их обитателей, когда дело дойдет до собирания «вещественных доказательств». Я хотел бы видеть выражение лица г-на де ла Ривельри, когда ему скажут, что племянник г-жи де Шальтрэ был замечен выходящим из дома, где было совершено преступление, или прогуливающимся по аллеям сада…

Первый день следствия, по-видимому, ничего не дал судебным властям, и они остались ночевать в гостинице «Белый голубь». Завтра они возобновят свои занятия. До сих пор результатом следствия был только арест бравого Жюля, слуги г-на де Блиньеля. Этот малый был на свадьбе в имении Никэ. Пятьдесят человек видели его там, и его alibi кажется бесспорным; все же на его месте я не был бы особенно спокоен. На крестьян никогда нельзя положиться, к ним всегда нужно относиться с недоверием. Положение, в котором находился Жюль, его заключение под стражу располагает к самым худшим наветам. Так приятно вредить своему ближнему, имея при этом вид, будто знаешь его насквозь. Они вполне способны взвалить на Жюля самые неправдоподобные злодеяния, и все из низости, из тщеславия, чтобы подложить ему свинью и быть в хороших отношениях с властями. Что касается судебных чиновников, то арест Жюля является для них профессиональным актом, своего рода пробным камнем. Они предвкушают таким образом поимку настоящего преступника, что им почти всегда и удается; разве только, при невозможности нормального разрешения, дело приобретет «загадочный» характер.

Но большинство судебных процессов не вправе притязать на эту загадочность. Они заслуживают такой характеристики только в тех случаях, когда какие-нибудь исключительные обстоятельства отмечают их и сообщают им особенный интерес. «Загадочность» преступления состоит в том, что оно окружено своеобразною атмосферою. Какая же судьба постигнет преступление, положившее конец бесполезной жизни г-на де Блиньеля? Суждено ли ему возвыситься до степени громкого дела и «загадочного» преступления или же оно так и останется процессом местного значения, сереньким провинциальным преступлением?

Город все еще волнуется по поводу убийства г-на де Блиньеля, и салон тетушки Шальтрэ не пустеет в течение целого дня. Посещения следуют одно за другим без перерыва. Дверной колокольчик, раскачиваемый облезлой оленьей ножкой, все время звонит похоронный звон по несчастном Блиньеле.

Я не присутствую при разговорах в гостиной, но я ясно представляю, чем они могут быть. Тетушка Шальтрэ проявляется на них во всем великолепии. Теперь, когда г-н де Блиньель мертв, он служит для нее лишь «темою для разговора», предлогом для одного из тех моральных рассечений, в которых она такая мастерица. Пока врачи занимаются вскрытием трупа бедняги Блиньеля, тетушка Шальтрэ не остается в долгу перед ним по своей части. По-видимому, я не ошибся в своих предположениях, потому что за обедом тетушка обнаружила отличное расположение духа. Из ряда выходящая смерть г-на де Блиньеля всю ее помолодила, и она гордится, что один из ее друзей занимает в умах жителей П. такое выдающееся и исключительное место. Благодаря своей смерти г-н де Блиньель становится личностью значительною. Он приобретает репутацию общественного деятеля. Он причиняет беспокойство видным судебным чиновникам, ставит на ноги полицию. Бездыханный, окровавленный, с перерезанным горлом, маленький г-н де Блиньель во всем своем ничтожестве владеет нами после своей смерти. Весь город принадлежит ему; он как будто обновил его атмосферу. Мертвый, он возродил город к жизни. Улицы оживлены; образуются группы; люди ходят более быстрым шагом, имеют более значительный вид. Похороны г-на де Блиньеля явятся поводом для внушительной манифестации. Весь П. будет присутствовать на них. Может быть, имя убийцы будет переходить тогда из уст в уста?

На этот счет высказываются самые разнообразные предположения. Тетушка Шальтрэ перечислила мне главнейшие. Они крайне расплывчаты. Впрочем, никто почти не верит в виновность Жюля, слуги образцового во всех отношениях. Он один исполнял все работы для г-на де Блиньеля: был поваром, стирал и чинил белье, ухаживал за садом.

Тогда на кого же направить подозрение? На соседей? Г-н де ла Ривельри внимательнейшим образом расспрашивал их, но не добился от них никаких интересных сведений, они не дали ему никакого наводящего показания. Кто же в таком случае? Рабочий с завода? Крестьянин? Кто-нибудь посторонний? Из Валлена? Г-н де Блиньель всегда делал свои денежные вклады в Валлене. Но, в таком случае, почему убийство не сопровождалось грабежом? Может быть, это была месть? Никто не слышал, чтобы у г-на де Блиньеля были враги, как, впрочем, никому не были известны и его друзья. Самоубийство? Характер раны исключал возможность его. Кто же тогда? Слово это повторялось как припев. Кто мог быть заинтересован в смерти г-на де Блиньеля? Его наследники? Самым близким его родственником был лейтенант де Грибонвиль, служащий сейчас в колониальных войсках на озере Чад. В общем, все было окружено тайною. Удастся ли г-ну де ла Ривельри пролить свет на нее?

Тетушка так много говорила, что слегла в постель: у нее совсем пропал голос. Благодаря этому обстоятельству, мне выпала честь принимать г-на де ла Ривельри, пришедшего сделать визит моей тетушке перед отъездом в Валлен. Войдя в гостиную, где он ожидал, я застал его сидящим в кресле с усталым видом и взором, неподвижно устремленным на раму, где, облаченный в парламентскую тогу и длинный парик, президент д'Артэн, со своим добрым и спокойным лицом, казалось, совсем уже забыл приключившуюся с ним трагическую историю. Едва заметив меня, г-н де ла Ривельри встал и подошел ко мне. Мне бросился в глаза его утомленный и озабоченный вид.

— Ах, дорогой мой, — сказал он мне, показывая портрет президента д'Артэна, изображенного со всеми атрибутами своей должности и со всем налагаемым ею на него достоинством, — ах, дорогой! Что такое наша эпоха по сравнению с временем, в которое жили эти люди! Хорошее было время, и я особенно ясно сознаю это, сравнивая положение судебного чиновника наших дней с положением тогдашнего судебного чиновника. Как ни почувствовать мне разницы при сопоставлении занимающего нас дела с процессом советника Сориньи! Конечно, Сориньи был гнусным убийцею и совершил свое преступление с адскою дерзостью. Вспомните, как бедный президент д'Артэн был среда бела дня завлечен в ужасную западню. А после совершения убийства с каким дьявольским хладнокровием этот Сориньи занялся рассечением трупа! Подробности операции страшны и поистине отвратительны. Часть мяса и костей была брошена в отхожее место, другая была зарыта в навозе; внутренности тщательно вымыты и сохранены; все эти ужасы были совершены с невероятною рассудительностью, с полнейшею свободою, спокойствием и уверенностью, потому что Сориньи был выше всякого подозрения; благодаря одному факту занимания им высокой судебной должности, он был совершенно уверен в самой полной безнаказанности. Сориньи был гнусным убийцей, дорргой мой, да, гнусным убийцей, но у него была совесть, религия, принципы, и наличность всего этого привела его к потрясающей сцене сознания им своей вины, подробно описываемой мною в моей книге. Вы помните ее. Сориньи присутствовал в церкви на проповеди, произнесенной одним францисканским монахом, и слово Божье вдруг пробудило в этой запятнанной кровью душе сознание своего преступления и вместе с этим сознанием вызвало в ней угрызения совести и раскаяние. Какое удивительное зрелище представляет собою невидимая работа отвращения и омерзения к самому себе, совершившаяся в этом сердце! Затем суровое и поистине христианское решение принять и понести наказание за преступление, в котором сознался… Разве не удивительно это движение души и разве не замечательна во всех отношениях сцена сознания в преступлении? Все судебные чиновники собрались на заседание, и вдруг один из них покидает свое место, повергается ниц, кладет земной поклон, обвиняет себя в чудовищном преступлении, подставляет свои руки для цепей и умоляет, чтобы ему был вынесен самый беспощадный приговор, а когда он был вынесен, подчиняется ему с удивительным мужеством и даже радостью. Ах, какие люди, дорогой мой, какие люди жили в то время!

Г-н де ла Ривельри поднял руки к небу и продолжал:

— А теперь, где найдется преступник, который облегчил бы таким благородным и неожиданным способом задачу судей? Некогда идея и страх божественного правосудия приходили на помощь правосудию человеческому либо через вмешательство какого-нибудь чудесного и провиденциального случая, либо так, что виновный сам отдавал себя в руки правосудия. Теперь дело обстоит совсем иначе. Для установления истины прибегают к научным методам, которые претендуют все разрешить с помощью одних только механических приемов. Некогда все эти методы заменялись одним: пыткою. Ах, сударь, какое прекрасное установление! Да что я говорю: пыткою — следовало бы сказать: «пытками». Разве не существовало также нравственной пытки, создаваемой угрызениями совести и также приносившей известные результаты? Но вмешалась медицина и изобрела понятие невменяемости. Какое же невеселое и поистине бесцельное занятие вести трудное и неприятное следствие, чтобы обнаружить в результате, что убийца повиновался непреоборимому импульсу, действовал бессознательно, что он невменяем, дегенерат, больной, сумасшедший! Это отбивает у нас всякую охоту, сударь, — нет ничего хорошего в профессии, которая чаще всего сводится к произнесению приговоров как попало и, так сказать, на авось, если только, за отсутствием улик и вещественных доказательств, мы не укрываемся под сень отрицательной уверенности: преступление не могло быть совершено такими-то и такими-то лицами…

Я привожу эту пессимистическую речь милейшего г-на де ла Ривельри главным образом благодаря сделанному мною из нее выводу, что судебное следствие, которым он руководил, оказалось, по-видимому, бесплодным. Все же, переведя разговор на эту тему, вот что я узнал от него. Изучая обстоятельства, сопровождавшие убийство г-на де Блиньеля, следственные власти натолкнулись на некоторые сбивающие с толку странности. Прежде всего, не было обнаружено никакого взлома ни у садовой калитки, ни у входной двери дома, а равно и у двери комнаты, в которой был найден зарезанным г-н де Блиньель. В силу каких-то темных причин работа убийцы была таким образом крайне облегчена. Убийца вошел в отпертые двери — как раз это обстоятельство послужило поводом ареста Жюля. Все эти незапертые двери являются, вероятно, его делом, какое бы объяснение ни давать ему: то ли, что, торопясь уйти на свадьбу, он позабыл запереть их, или же то, что эта явная небрежность скрывает тайный сговор с убийцею г-на де Блиньеля. Принимая во внимание прежнюю жизнь Жюля, эта последняя гипотеза кажется менее правдоподобною. Убийца, вероятно, попросту воспользовался исключительным обстоятельством. Случай позаботился об устранении с его пути всех препятствий, если только само это отсутствие препятствий, эта провиденциальная легкость не соблазнили неизвестного прохожего, таившего в себе кровавые возможности, которые он таким образом претворил в действительность. Может быть, вид этих открытых дверей как раз и был естественным подстрекателем к убийству. Убийца, может быть, был соблазнен «представляющимся случаем». Может быть, его завели в этот пустынный дом единственно лишь праздность и любопытство. А раз оказавшись в комнатах, он был увлечен мыслью о воровстве и, обеспокоенный каким-нибудь шумом, устранил в лице этого бедняги Блиньеля неприятного и неуместного свидетеля своего вторжения, сначала безобидного, хотя и невежливого. Убийство г-на де Блиньеля вполне могло быть непреднамеренным, импровизированным. Ведь не всегда же убийцы руководятся определенною, разумною и практическою целью… Иногда убивают случайно, неумышленно, и иногда даже по какой-либо странной прихоти. Есть преступления, совершенные из выгоды, но есть также бесполезные; есть даже прямо нелепые. К этим только что перечисленным мною странностям присоединяются другие, по меньшей мере столь же удивительные. Отпечатки следов, обнаруженные на дорожках сада, носят два различных очертания и свидетельствуют о наличности двух посетителей, что наводит на интересные предположения. Не явилось ли это убийство — без взлома, без грабежа, «без причины» — трагическим результатом попросту какой-нибудь шутки, которая приняла вдруг несчастный оборот? Кто-нибудь вошел, может быть, к г-ну де Блиньелю из озорства, чтобы напугать его, на пари, и какой-нибудь таинственный инцидент привел вдруг к катастрофе? Не вызвало ли преступления поведение г-на де Блиньеля по отношению к непрошеным гостям? А те, кто совершил преступление, были ли вменяемы? Действовали ли в полном сознании или были во власти какой-нибудь навязчивой идеи? Эти немножко романические и даже отзывающие Рокамболем предположения занимают г-на де ла Ривельри. Он сознается, что ему приходится иметь дело с преступлением, которое он до такой степени не способен объяснить, что считает даже маловероятным обнаружение виновника или виновников. В подобных случаях наиболее благоприятным для следователя обстоятельством является обыкновенно кража, которая больше всего облегчает розыски. Украденные вещи, от которых вор рано или поздно стремится отделаться, рано или поздно наводят на его след. Таким образом протаптывается тропинка, по которой довольно легко можно двигаться, но в данном случае нет и в помине такого вспомогательного средства: ни кражи, ни взлома. Нет никакой улики: лишь старый дурак лежит, растянувшись, на полу с перерезанным горлом… Соседи совсем не видели и не слышали разыгравшейся в доме г-на де Блиньеля драмы. В окрестностях не было замечено появления каких-либо подозрительных бродяг или анархистов. Однако в окружающей местности и особенно в П. царит волнение, и весьма настоятельным вопросом для суда являются успокоение этого волнения путем создания видимости, будто след найден, хотя в действительности до этого еще очень далеко. Завтра, в день похорон г-на де Блиньеля, было бы хорошо располагать возможностью заявить, что правосудие напало на верный след и что арест преступника «есть только вопрос нескольких часов». Но этою возможностью судебное следствие не располагает, что бесит бедного г-на де ла Ривельри. Он собирается выйти в отставку, но выйти так, чтобы его последним процессом был «образцовый процесс»!..

Похороны г-на де Блиньеля были очень торжественны. В первый раз вещь, касающаяся его, была совершена без скаредничества и мелкой расчетливости. За отсутствием племянника, молодого лейтенанта де Грибонвиля, находящегося в настоящее время на озере Чад, наблюдение за похоронного процессиею г-на де Блиньеля приняла на себя тетушка Шальтрэ. Она ничем не поскупилась, чтобы сделать ее как можно более благопристойною. Пение и музыка были «роскошными». Тетушка позабыла свои действительные и воображаемые болезни и заняла место в самом первом ряду, откуда она, казалось, руководила церемониею, которая была безупречною. Весь П. присутствовал на похоронах. Я снова увидел там все эти провинциальные лица, каждое из которых думает только о себе. Все они проследовали мимо моей тетки. Я держался в стороне, за колонною, и наблюдал вереницу. По мере того как кто-нибудь из присутствующих проходил передо мною, я впивался в него глазами с необыкновенным вниманием. На одно мгновение проходящий представал передо мною во всей своей реальности, но затем вдруг расплывался в легкий пар, смешивавшийся с окружающею атмосферою. Она представляла собою какой-то странный туман, в котором все сплывалось и сквозь который я замечал вдали мерцание свечей. Я находился в необыкновенном состоянии. Запахи, как равно и шумы, доходя до меня, преображались. Ухо мое обладало какою-то необыкновенною слуховою чувствительностью. Мне казалось, что посреди шарканья шагов этой вереницы мужчин и женщин я слышу скрип моих собственных шагов по гравию сада г-на де Блиньеля, я слышал, как они раздаются в гулкой пустынности сеней и по ступенькам лестницы. Слух мой был настолько тонок и настолько чуток, что я различил бы трение воздуха о золотой листочек, который я часто наблюдаю из окна моей комнаты колышущимся на тоненькой веточке. Шушуканья доносились до меня как бы заглушённые, так что я не мог бы узнать ртов, из которых они исходили. Вдруг раздалось пение органа. Мощные звуки его наполняли всего меня целиком, проходили по всему моему существу, проникали до самого мозга костей. Широкие и тяжелые, звуки эти сначала были окрашены в нежные оттенки; они подражали струению и плеску воды у извилистых берегов, шелесту листьев. Мне казалось, что я перенесен на берег озера в Булонском лесу, в тот туманный вечер… Затем звук менялся, становился пронзительным, стреляющим, раздирающим, становился криком — криком рассекающим, как удар ножа, криком сирены красного автомобиля. Ах, этот крик! Он нападал на меня, пронзал меня своим звучащим клинком, обволакивал меня непостижимой дрожью! Вдруг он замолк, и все, казалось, провалилось во мне и вокруг меня. Жизнь кончалась вместе с этим криком. Какая-то непрозрачность, необъятность, непреодолимость, какая-то смерть окружала меня. Ах, я узнаю, что это такое, это она, она, Скука, которая, как мне показалось одно мгновение, была убита во мне, но теперь снова заключала меня в свои липкие объятия! Я чувствовал ужас, отвращение, чувствовал, что падаю в обморок. Сердце мое сначала было взбунтовалось, затрепетало, но потом стало слабеть и переставало биться. Снова сирена издала свой пронзительный вой… На меня надвигались ослепительные фонари красного автомобиля. Они метали в меня свои острые лучи через золотые очки г-на де Блиньеля. Потом наступило молчание, ночь…

Я в постели. Мариэта только что положила мне в ноги грелку с горячей водой. Я слышу, как кто-то поднимается по лестнице. Это доктор, если только не жандармы. При этой мысли я заливаюсь беззвучным смехом. Нет, это доктор. Он подходит и наклоняет ко мне свою толстую щеку; он выслушивает меня своим большим ухом, щупает меня своими сильными руками. Он рассматривает меня с видом любопытным и внимательным. Доктор не присутствовал в церкви, когда я схватил эту странную болезнь. Приглашенный куда-то в окрестности, он только сейчас был уведомлен о случившемся. Мое недомогание кажется ему серьезным. Несколько дней покоя, и все как рукой снимет. Затем он пускается в общие рассуждения о здоровье и о болезни. Он констатирует, что санитарное состояние П. почти всегда превосходно. В П. доживают до глубокой старости, и бедный г-н де Блиньель, наверное, достиг бы ста лет, если бы не был зарезан таким злосчастным образом. Впрочем, отличный удар ножа, нанесенный рукою мастера! Бедняк Блиньель! И доктор поздравляет себя с тем, что моя тетушка так геройски перенесла потерю своего старого друга. Вот кто еще будет жить сто лет — г-жа де Шальтрэ, — несмотря на все ее воображаемые болезни! Занятия медициною были бы почти что синекурою в П., прибавляет доктор, если бы не желудочные расстройства и не причуды. В П. слишком много кушают. По случаю объедения доктора вызывали недавно в Виллуан, к аргентинцам, к одной молодой даме, почувствовавшей себя нездоровою.