Proxy bellum
Шрифт:
Секунд пять спустя — новый выстрел. И 47-мм снаряд попал в гусеницу штурмовой САУ, перебив ее.
Штурмовик выстрелил на удачу — туда, где, как ему показалось, находилась установка. И тут же упал. Из окон стреляли. Из пулемета. Вот его и срезали, карауля.
Новый выстрел 47-мм пушки. И вторая гусеница штурмовой САУ оказалась перебита. Из-за чего она замерла в раскоряченном виде. Та ведь пыталась довернуть на цель, крутя целой гусеницей.
Штурмовики попытались подавить огневые точки из носимого оружия. Но потеряв еще двоих отошли. Слишком много пулеметов. И дистанция неудобная для стрельбы навскидку. Далековато.
И тут выкатила машина огневой поддержке. Коротким
Бах!
Ударила 47-мм пушка. Но бронебойный снаряд не пробил башню машины огневой поддержки, уйдя в рикошет свечкой вверх. Не расколовшись на удивление.
И все.
13-мм пули с такой дистанции достаточно уверенно пробивали противоосколочный щит пушки. И за считанные секунды, нащупав ее, МОП разворотила там все. Порубив среди прочего и расчет, пытавшийся выстрелить повторно по ней.
Потом еще одну пушку. Ту, что сумел-таки на время подавить 80-мм гранатомет и теперь она была почти готова открыть огонь. Дальше выкатилась вторая МОП и, поддержав огнем штурмовиков, позволило им подойти к зданию и зачистить его. Там, правда, оказались неприятные фланкирующие позиции. Но вынесенные недалеко. Так что удалось их подавить довольно быстро. Сначала накидать «дымовух», закрыв неприятелю обзор, а потом под прикрытием дыма подойти к этим позициям, закидать их гранатами…
Штурм Риги развивался очень динамично.
В отличие от Варшавы в последней Советско-Польской войне в столицу Латвии не сумели отойти какие-либо значимые полевые войска. Их рассеяли по пути, вынудив отойти в сторону с линии наступления. Побросав тяжелое вооружение и оставив склады. Да еще и в полном беспорядке.
Тяжелое же поражение контрнаступления и удары по складам привели к серьезным проблемам у фланкирующих группировок. Тех, что стояли в Эстонии и Литве. Поэтому накануне — 4 июня — на них начали осторожное наступление части блокирующих корпусов. И перед объединенным командованием неприятеля встал вопрос об эвакуации.
Но вот беда — Дюнкерк совсем не получался.
Авиацию противник утратил в первые часы кампании почти полностью. На аэродромах. Во всяком случае на театре военных действий. И прикрыть свои корабли не мог. Поэтому воспользоваться превосходством своего многочисленного гражданского флота не получалось. Самолеты РККА мешали.
Особенно это усилилось после ночного налета на рейд Риги.
Все стало ясно — Фрунзе не шутит и шутить не собирается. Равно как и строить из себя гуманиста. Как говорится — воюя воюй. Поэтому никаких жестов доброй воли он не предпринимал, методично давя врага в меру своих возможностей. Авиация же, освободившаяся в целом 5 июня, с Рижского направления, полностью переключилась на работу по портам и логистике в регионе. Отдельные сухогрузы или транспорты пытались заходить в порты. Но не проходило и нескольких часов, чтобы по ним не попытались нанести бомбовый или торпедный удар. И мало кто уходил не обиженным.
Над отступающими же войсками врага разбрасывали наспех напечатанные листовки, призывая французов сдаваться. Обещая горячее питание, возможность помыться и жизнь. Не так, чтобы кто-то особенно и бежал воспользоваться этим предложением, но на моральный дух неприятеля это, безусловно, оказывало дополнительное давление…
Так или иначе — Ливонская кампания перешла в стадию избиения. У врага не имелось возможности отступить и перегруппироваться. Чтобы привести свои войска в порядок. Очень маленькая территория — отступать по сути то и не куда. Высаживать
подкрепления тоже не представлялось возможным. Как и забрать отходящие части.В общем — грусть-печаль.
И командование это прекрасно понимали, лихорадочно предпринимая хоть какие-то усилия. Хоть что-то…
Положение чуть-чуть облегчалось из-за того, что уже 1 числа, сразу после открытия боевых действий, акваторию Финского залива начали засыпать минами. На всякий случай. Ту ее часть, что поближе к Кронштадту. Вдруг у Союза получится найти боеприпасы для новых кораблей? Вот своего рода минный пояс и формировали из сплошных полей заграждений. Опасаясь поначалу внезапного появления нового флота, а потом и старых линкоров и эсминцами РККФ. Впрочем, на ситуацию в целом это влияло мало. И разницы между очень плохо и совсем караул по сути своей не было никакой. Десант французов и англичан находился в откровенно отчаянном положении…
Тем временем в Москве Любовь Петровна подлила мужу чая и села рядом. С теплотой глядя на него и какой-то надеждой.
— Что-то случилось? — поняв намек спросил Михаил Васильевич. Он как-то уже научился по мимике и взглядам ее читать. Не как открытую книгу, но общий лейтмотив — вполне. Все-таки актриса она была природная и умела создавать и драматические моменты, и иные, даже вне сцены.
— Да нет. С чего ты взял?
— Я тебя очень хорошо знаю. Ты ведь явно хочешь меня о чем-то попросить. Косметика какая-то редкая нужна?
— Нет, милый. Все есть. Я просто переживаю за сестру.
— А что с ней? Самочувствие?
— Я тут подумала, что они, — мотнула она головой неопределенно, — ведь могут выйти не на меня. Я для них карта крапленая. После такого провала они скорее постараются убить меня, чем заново завербовать.
— Я тоже думал, что тебе нужно усилить охрану.
— А наши родственники? Ты не боишься, что они на них выйдут и через них что-то предпримут?
Фрунзе задумался.
Жена подняла тему, которую он гнал от себя. Да, мал-мало решал вопрос с безопасностью родственников до третьего колена. И все. Но ведь они регулярно бывают у него дома и что мешает, кому-то из них что-то подсыпать им в сахарницу? Да и разговоры поднимаются иной раз очень неосторожные. Понятное дело, он сам держит язык за зубами. В главном. Но кое-какие мелочи волей-неволей проскакивает. И умный из таких оговорок сделает правильный вывод.
— И что ты предлагаешь? — наконец, отхлебнув чая, спросил генеральный секретарь. — Отказаться от общения с ними?
— Они все — простые люди. Ты их специально стараешься держать подальше от государственных должностей.
— Правильно. Потому что в противном случае злые языки всякое про меня станут болтать.
— Цари родственников держали поближе не просто так.
— Я не царь.
— Брось. Или тебе не докладывают о том, как тебя в народе называют?
— Милая, я не царь. А называть могут как пожелают. На заборе вот сколько всего бывает написано интересного. Но я что-то не видел, чтобы там перечисленное висело.
— А вот это ты зря. — произнесла Любовь Петровна, нервно дернув щекой. — Ты тот, кем тебя считают остальные. Ты миф, созданный вокруг тебя. Вот ты борешься с культом личности. И знаешь к чему это привело?
— К чему же? — нахмурился Фрунзе.
— Еще лет пять назад было такое понятие как вожди революции. А сейчас его нет. И поверь — судя по тому, как все идет, еще через пять лет все будут говорить только о том, что революцию сделал лично ты. Помнишь ты рассказывал о том, как раздували роль Иосифа?