Пройдённый путь (Книга 2 и 3)

–  Как же вы здесь очутились, культурные силы? И нравится ли вам этот концерт? - спросил я артисток, спрыгивая с коня. Спешился и Ворошилов.

Женщины, узнав нас, заговорили разом:

–  Семен Михайлович, Климент Ефремович, помогите нам.

Услышав разговор, из-под соседней телеги вылез рослый мужчина.

–  Какая же вам помощь нужна? Смотрите, какие у вас рыцари! - кивнул Ворошилов на богатыря артиста.

–  Что касается меня, то я имею честь принадлежать к трагикам и соответственно своей профессии люблю все драматическое, но, разумеется, не опасное для жизни, - пробасил здоровяк, и его на вид хмурое лицо озарилось приятной улыбкой.

Через минуту все артисты покинули свои убежища и столпились около нас. Вперед вышел руководитель группы. От него мы и узнали, какие обстоятельства их сюда забросили.

–  Сегодня утром мы давали концерт в деревне Конюхи, - рассказывал он. Все было спокойно, как вдруг появляется товарищ Горячев, говорит: "Противник наступает. Кончайте свою комедию и быстренько тикайте, иначе вам будет драма в одном действии". Спрашиваем: "А куда тикать?" - "Садитесь, говорит, на повозки и жмите в Менчин, там полевой штаб армии". Вот мы и поднажали, а попали в эту стихию. Лошади устали, вороной же в виде протеста, вовсе улегся.

–  Ну что, товарищи, поможем артистам? - обратился Ворошилов к обступившим нас бойцам эскадрона.

И моментально на плечах прозябших женщин появились одеяла или просто попоны. У одного нашлась лишняя старая шинель, другой нес сапоги, которые ему "все равно тесны", третий делился куском хлеба.

Я приказал И. М. Десятникову выделить людей и лошадей, чтобы доставить артистов до ближайшей деревни в безопасное место. Прощаясь с нами, трагик спросил:

–  Как вы думаете, Семен Михайлович, каков будет финал этой героической эпопеи?

–  Победным! - уверенно ответил я. - А вы разве сомневаетесь?

–  Нет. Просто хотел укрепиться в своем мнении, - и хитро улыбнулся.

Уже когда были в пути, Ворошилов оглянулся:

–  Тяжел труд артистов в фронтовых условиях. Страшно, а надо смеяться, в желудке пусто, но песню пой, поднимай настроение бойцов. Силой своего искусства они тоже сражаются с врагами революции.

С этим нельзя было не согласиться. Да и не только искусством защищали они наше общее дело. Я сам не раз видел, как наши самодеятельные артисты и профессионалы, прервав концерт, шли в бой с винтовками в руках...

Хорышова-Русского достигли в сумерках. Село было занято противником. В лесу западнее его стояла одна из бригад 4-й дивизии в конном строю. Подъехали ближе и на невысоком холме увидели С. К. Тимошенко с группой командиров. Начдив что-то говорил, показывая рукой в сторону противника.

–  В чем дело? Или решили в поле ночевать? - спросил я, приблизившись к высотке.

–  Два раза уже атаковали, да все неудачно. В селе крупный противник, ответил Тимошенко.

–  И что теперь намерены делать? - поинтересовался Ворошилов.

–  Приказал выбросить на фланги пулеметы. Под их прикрытием сам поведу бригаду в атаку.

–  Правильно, - одобрил я. - Все равно мимо этого села у нас дороги нет. Врага надо разбить во что бы то ни стало, у бойцов необходимо укрепить уверенность в своих силах, в победе.

Проезжая перед строем, я шуткой ободрил конармейцев, а когда начдив доложил, что к атаке все готово, подал команду:

–  Шашки к бою! За мной, марш, марш!

Ряды заколыхались и двинулись. На флангах рванули вперед пулеметные тачанки и, на ходу развернувшись, полоснули очередями по окраине Хорышова. Противник ответил ружейными залпами и дробным стуком пулеметов. Ухнуло орудие, взвизгнул и с треском где-то позади разорвался снаряд, потом второй, третий.

Я оглянулся и с удовольствием отметил, что конармейцы не дрогнули. Лава упрямо катилась к селу.

–  Ура-а-а! - прозвучал рядом голос Ворошилова.

–  Ура-а-а! - загудел мощный бас Тимошенко.

–  Ура-а-а! - разлился половодьем боевой клич конармейцев.

И вот уже противник совсем близко. Вижу: пехотинцы начали метаться, бросать позиции, убегать за хаты и постройки. В стороне, присев у забора, стрелял из револьвера офицер. Миг - и налетевшая волна сбила забор, накрыла им офицера.

Конармейцы ворвались в село. Стрельба постепенно начала гаснуть и наконец совсем прекратилась. Хоры-шов-Русский был очищен от врага. Бригада захватила несколько десятков пленных, пулеметы, походные кухни и повозки с продовольствием.

–  Вот теперь можно и отдохнуть, обсушиться. Только будьте архибдительны, - предупредил я, прощаясь с С. К. Тимошенко. - За ночь постарайтесь подтянуть сюда и остальные свои бригады.

Ночевать решили в полевом штабе армии, в Менчине. В Завалюв, расположенный на полпути туда, въезжали вслепую, когда уже спустилась непроницаемая темень.

–  Не плохо бы обсушиться, - предложил Ворошилов.

–  Пожалуй, - согласился я. - Может, и дождь перестанет.

–  Ваня, подыщи-ка хату, да побыстрее! - крикнул Климент Ефремович ординарцу.

Шпитальный убежал, а мы тем временем выделили группу бойцов из эскадрона Десятникова для разведки дороги в Менчин. Кругом слышалась стрельба, и в темноте можно было нарваться на противника.

–  Осмотри дорогу и быстрей возвращайся.

–  Не волнуйся, Семен Михайлович, все будет как надо, - успокоил меня командир взвода Ф. И. Афанасьев, назначенный старшим разведки.

Федор - мой старый товарищ. Мы вместе служили еще в Северском драгунском полку. Я знал его как опытного и умного разведчика.

Не дождавшись Шпитального, мы пошли в первый попавшийся дом. Ворошилов потянул на себя скрипучую дверь.

В комнате стоял полумрак, трудно было рассмотреть лица множества стоявших и сидевших людей. Окутанный сизой пеленой табачного дыма, лениво мерцал фитиль в плошке на табурете.

–  Товарищи, может, вы перейдете в другую хату, а мы здесь обсушимся, сказал Ворошилов.

–  Чего вы за нами ходите? Весь вечер не даете покоя, - сердито шагнул к двери широкоплечий боец, приняв нас за кого-то, кто, видимо, уже пытался выселить их.

–  Вам же русским языком объяснили, что хата занята, - спокойно урезонивал кто-то.

–  Да чего там говорить. Гони их, Петро, в шею! - посоветовал голос из темного угла. - Какой нахальный народ.

–  Кого это вы гнать собираетесь? - вышел я из-за спины Климента Ефремовича.

–  Простите, не признаали, - заикнулся Петро и, попятившись назад, опрокинул табуретку. Плошка упала на пол, и фитиль погас. В углу зашуршала солома, с лавки грохнулось пустое ведро и с шумом покатилось нам под ноги.