Проза жизни [Обыкновенная жизнь] (Жизнь как жизнь) (Другой перевод)

— Сколько я тебе должна? — спросила она не очень уж любезно.

— Пятьсот сорок злотых, — с тайной радостью сказала Тереска.

— За что же так много?

Удивлённая Тереска открыла свою бухгалтерскую тетрадочку.

— За восемнадцать часов… Тридцать помножить на восемнадцать…

— Какие ещё восемнадцать часов! — разгневалась хозяйка дома. — Столько не может быть!

Тереска своим ушам не поверила. До сих пор никто ещё не обвинял её в подтасовке. Она вытаращила глаза на недоверчивую мамашу, заглянула в тетрадь и подсчитала ещё раз.

— Все правильно, — сказала она, приходя все в большее недоумение. — Пожалуйста, можете сами проверить. Четыре недели по четыре раза и два дополнительных урока…

— Ничего подобного! Уроков по два часа ты ей вообще не давала, уходила раньше, занятия были по полтора часа, никак не больше. А на прошлой неделе, помнится, ты вообще с ней не занималась…

— На прошлой неделе вас не было дома… — Начала Тереска и осеклась. До неё вдруг дошло, что происходит, все внутри неё перевернулось и кровь ударила в голову. Как раз с этой ученицей ей очень не повезло, Тереска неоднократно занималась с ленивицей сверх записанного, прослеживая, чтобы были сделаны до конца все уроки. Она билась с ней, можно сказать, из чистого самолюбия, чтобы достичь хоть какого-то результата. Никогда не уходила она раньше времени! Каким-то все ещё способным соображать уголком сознания она порадовалась своей бухгалтерской тетрадочке.

— Какое вам ещё доказательство нужно? — возмущённо спросила она, подсовывая под нос даме финансовый документ и чувствуя, что это дело непременно надо прояснить до конца. — К счастью, я все записывала очень точно, а Малгося подтверждала это своей подписью. Вот, пожалуйста!

Хозяйка дома пренебрежительно отмахнулась от тетради.

— Написать можно что угодно, — наглым тоном заявила она, — а Малгося подтвердит это своей подписью, если ей велят. Она и не смотрит, что подписывает. Ты себе насчитала слишком много. Я тебе заплачу за десять часов, и ни копейки больше!

Тереска почувствовала что-то вроде удушья и, потрясённая, обернулась к своей ученице.

— Малгося! ..

— Малгося, деточка, ты же не смотрела, под чем подписываешься.

Малгося, сидевшая за столом, глядела на Тереску смущённо, но и не без злорадства.

— Я… не помню… конечно же, не смотрела!

У Терески пропал голос. Обвинение в мошенничестве было столь чудовищным и неправдоподобным, что ей не верилось в происходящее. Малгося и её мать показались ей вдруг противными до невыносимости. Она боялась, что её хватит удар, оскорблённая честь не позволяла рассуждать здраво, и отвращение победило все остальные чувства.

Дама вынула деньги из кошелька.

— Триста злотых, — твёрдо объявила она. — За десять часов триста злотых. Больше не было никаких занятий.

Тереска гордо выпрямилась.

— Плевать я хотела на ваши триста злотых! — ледяным тоном проговорила она, не думая о последствии. — Я знаю, сколько было уроков, и знаю, что больше не будет ни одного. Поищите себе другой объект для оскорблений.

Руки у неё тряслись, когда она торопливо собирала свои вещи, решив плюнуть и на эти паршивые деньги, и на эту паршивую семейку. Как можно быстрее покинуть этот зачумлённый дом! Пускай они этими злотыми подавятся, какое свинство, какое страшное свинство…

Малгося по-прежнему сидела у стола, встревоженно глядя на Тереску. Её мамаша на диво быстро упрятала деньги в кошелёк.

— Как хочешь, — сказала она, даже не пытаясь скрыть удовольствия. — Но ты бы могла вести себя повежливее.

Тереска, уже приблизившаяся к дверям, разгневанно остановилась. Она собиралась гордо покинуть этот дом, не сказав ни единого слова, но алчная радость хозяйки дома заставила её поступить по-другому. Она вдруг поняла, что бережливая дама как раз и рассчитывала на её оскорблённую гордость. Нет, этот номер не пройдёт…

— Повежливее? — переспросила она с безграничным презрением. — Хорошо. Извините, я передумала.

Я возьму эти триста злотых, а двести сорок буду считать платой за преподанный мне урок. Благодарю вас. Дама, слегка покраснев, заколебалась и снова вынула деньги из кошелька.

— Вот, бери…

— Прощайте, — ледяным тоном произнесла Тереска и вышла.

Мать и дочь, посмотрев ей вслед, переглянулись.

— Ну вот, сэкономили двести сорок злотых, — с показной беспечностью проворковала она. — Отец перестанет к нам цепляться и скандалить. По правде сказать, я надеялась, что она обидится и не возьмёт ничего.

— Больше она к нам не придёт, — пробурчала дочь. — А отец вовсе не из-за меня скандалил, а из-за тебя. Кричал, что ты слишком много тратишь на всякие глупости. О моих уроках и речи не было.

— Мои траты никого не касаются. На твои уроки идёт слишком много денег, а они мне очень нужны.

— Ты её обманула!

— Вот ещё! Деточка, не морочь мне голову. Я просто не позволила обмануть себя, это в жизни самое главное…

— Конечно, — ехидно поддакнула Малгося, — без обмана не проживёшь. Если не ты, то тебя…

Тереска в бешенстве выскочила на улицу, стыд и гнев душили её. И омерзение — такого омерзения она ещё не испытывала никогда. Она никак не могла совладать со своими чувствами, все бурлило внутри неё — обида и отвращение, презрение и жажда мести. Оскорблённое чувство справедливости требовало выхода, ей вдруг захотелось поджечь ненавистный дом или совершить что-нибудь не менее грандиозное, чтобы разрядить бурю, бушующую внутри… Лишённая способности рассуждать здраво, Тереска продвигалась вперёд, приближаясь к зданию, перед которым её братишка неделю назад любовался машинами…

Она, конечно, не могла знать, что на четвёртом этаже этого здания, в двухкомнатной квартирке имела место дружеская сходка, которая весьма заинтересовала бы и Кшиштофа Цегну и многих других его собратьев по ремеслу. В одной из комнат играли в покер за четырьмя столами, в другой вовсю крутились три рулетки. Квартирка была битком набита. В кухне играли в кости те, кому не досталось места в комнатах. На буфете, на комоде, на книжных полках были расставлены тарелки с бутербродами столетней давности. Повсюду стояли наполненные рюмки, к которым никто не прикасался. Возле игроков в покер лежали карты для бриджа и блокноты для записи, а в комнате с рулеткой магнитофон гремел танцевальной музыкой.

В прихожей разговаривали два человека. В одном из них Тереска и Шпулька без труда узнали бы гостеприимного психа, гонявшего их по своему дому. Принарядившись, он выглядел вполне цивилизованным горожанином. Другим был тощий, слишком усердно выстиранный блондин.

— С прежним местом нам очень не повезло, — говорил блондин, — посему, пан Шимон, пришлось принять дополнительные меры предосторожности. У нас есть своя система сигнализации, а наш человек безотлучно стоит у входа внизу. Чуть что, прозвенит звонок, пан Шимон.