Прямая речь
Шрифт:
Книга вышла. Красивая. Тираж 50 тысяч. Но то ли от того, что время изменилось, и мы стали другими, особой радости я не испытал. Сказать, что я мог бы спастись в писательстве, не будет правдой. Я — человек аудиторный, мне нужен зал, зрители, их реакция. Я не могу работать впрок. Я, конечно, что-то делаю и в кино, и в театре. Работаю у Сережи Юрского в спектакле «Игроки». Это очень интересно, хотя и не дает ощущения собственного дома. Ниша перемогнуться, сохраниться — она есть. Но это, как пережидание зубной боли. А вот как употребить себя во что-то полезное, и если не прозвенеть, то хотя бы сгодиться? Оказывается, человек без этого не может, а жизнь летит, и все так стремительно заканчивается. Если бы можно было сообразить, я бы жизнь свою устроил иначе, придумал бы, но не придумывается…
1992
Сейчас отдаю литературе все свое время. Это — часть моего заработка. В общем-то в наше время можно жить литературным трудом, хотя многие и жалуются на то, что их забыли. Хотя бывает, что кому-то и не везет. Я не бегаю за издателями. Они сами приходят.
Сказать, что мы зачитываемся книжками друг друга? Нет. Никто не замечает. Выходит книжка Золотухина, я примерно знаю, что он может написать. Кое к чему отношусь вполне лояльно, кое-что считаю полной белибердой.
«Записки заключенного» Смехова — беллетризированные воспоминания. Там есть с чем спорить. Фактологически или по взгляду. Но сколько людей, столько и мнений, и у каждого своя память. Может быть, нельзя назвать это литературой, но это принадлежность некоего романтического времени. Мне кажется, греха большого в этом нет. Не думаю, что кого-то из соотечественников они должны оскорблять и обижать.
1993 г.
Все пишут по-разному. Пушкин писал лежа, у него доска специальная была. Я по-другому устроен. Если раньше я садился за стол и выдумывал, то с годами — нахаживаю, надумываю, а когда все сложилось в башке, — сажусь и записываю. И, когда в письме читаешь, уже видно: здесь слишком жидко. Тезис, может быть, хороший, а подготовка к нему жидковата. И стараешься сделать поострее, поэнергичней. Понять-то можно только по тому, что буквами написано, словами. Я пишу почти печатными буквами. Компьютер есть, но я им не пользуюсь, это меня убивает. Когда не мог держать ручку, диктовал жене. А потом пошло потихоньку, учился заново писать.
Я впервые в жизни ленюсь. Занятия за письменным столом не требуют такого напряжения, как сцена. Хотя, возможно, мне сейчас и нужно расслабление. Я слишком долго жил в напряжении.
Вообще я не могу без какой-либо деятельности. Литературной деятельностью я вынужден заниматься, поскольку нет сил на актерскую. Комедию «Лизистрата» я написал в ожидании операции, когда лежал с искусственной почкой. «Сказ про Федота-стрельца» — в ожидании интересной роли.
Режиссура
Упущено то время, когда можно всерьез прийти в режиссуру. Быть режиссером — не значит сделать одну картину и случайно «попасть». Это нужно превратить в систему, разработать некую эстетику, художественную идею. Но для этого нужна была бы другая жизнь. Так поздно в режиссуру не приходят. Это труд, производство, два-три года на картину, на замысел, на его реализацию, огромное количество задействованных людей, своя команда.
Я никогда не говорю о себе: «Я режиссер». Ну, реализовал одну идею, которая пришла мне в голову, и в которой я понимаю, как мне кажется, лучше других. Появится другая идея, возможно, будет второй фильм. Увы, у нас страна дилетантов, и уровень планки очень занижен.
Был период, когда абсолютно все кинулись снимать кино: и артисты, и операторы, и гримеры.
И только один я занимался своим делом. И вдруг позвонил Данелия и предложил снять «что-нибудь»… Нет, если бы лет семь тому назад мне предложили вообще что-нибудь снять, то я бы кинулся с головой в
это предприятие. А полтора года назад я о кино не думал. Зачем снимать дилетантские фильмы? Кругом и так много «никчемушек», сбацанных таким примитивным способом, которому можно обучить и зайца. И я неопределенно ответил Гие: «Надо подумать». И отложил это дело в долгий ящик. Для меня важна была идея, что-то такое, о чем я знаю лучше других. И еще, это непременно должно быть что-то личное.Потом как-то сама собой возникла такая идея, которая постепенно стала обрастать другими, и, наконец, вылилась во что-то целое. И однажды, сев за стол, я за две недели написал сценарий фильма. И, успокоившись, отложил его.
Через год после первого разговора опять позвонил Данелия и спросил: «Ну как? Ты что-нибудь надумал?» — «Да, у меня уже и сценарий в столе лежит». Без излишних проволочек почти сразу же мы запустили картину.
1990 г.
«Сукины дети» — это киносказка про то, как из сора возникают стихи, и как несчастье делает людей тоньше, лучше, внимательнее, доброжелательнее, просто выше. Фильм нельзя отождествлять с тем, что происходило в Театре на Таганке. В жизни все было гораздо драматичнее…
1991 г.
Довольно долго я считал картину прошлогодним снегом. Сам сюжет — чиновники, партократия, где все они сейчас? Все попрятались по углам. Но у меня была уверенность, что мы слишком торопимся со всем этим распрощаться. И в итоге она оправдалась: картина вписалась в трагический контекст событий в Литве.
«Сукины дети»… Это фильм о том, что каждый из нас носит в себе человека. Есть минуты, есть верховные часы, когда человек обязан стать человеком, и в нем проявляется ощущение достоинства:
«Я живу один раз, и что мне все начальники на свете, плевать я на них хотел. Я умру с легкими, полными воздуха, а не так, как они предлагают: сползти к безымянной могиле. Жизнь уникальна. Она все-таки подарок Божий, а не советской власти или правящей партии. И подчиняюсь я только Господу Богу, а не им, с их идеями, доктринами и всем прочим».
1991 г.
Чиновник, которого я сыграл в «Сукиных детях» — самая плохая роль в сценарии. Там же ни биографии, ничего. Типаж. Просил Олега Янковского. Товарищей просил. Никто моим просьбам не внял. Амбиции были большие, компания звездная. И в последнюю секунду сыграл сам.
Картину «Сукины дети» многие проецируют на Таганку. К сожалению, я не мог придумать ничего более удачного, чем отъезд режиссера из страны и лишение его гражданства. Если бы я придумал какую-нибудь другую идею, ради которой артисты могли бы пойти на то, на что они пошли в моем фильме, никакой бы связи не угадывалось. Но пришлось использовать реальную ситуацию, придумывая по ее канве фантастическую ситуацию, которой, к сожалению, в жизни никогда и быть не могло. Кроме того, без конкретных людей и собственного жизненного опыта я бы не обошелся. Счастливцев и Несчастливцев — это не более чем маски. Но у меня среди артистов нет плохих людей. В жизни они могут быть разными, но театр обязывает видеть, а значит, и вести себя — иначе.
Сегодня в стране практически невозможно снимать кино. В условиях инфляции, когда собственную жизнь можно планировать только на два-три вперед не более, это сложно. Начинаешь с энного количества миллионов, а заканчиваешь уже миллиардами. Лопается одна картина за другой, даже не успев начаться.
1993 г.
Я работал без перерывов, без отпусков до 90-го года. Снимал кино, хотя режиссура всегда была для меня баловством. Может, поэтому моя вторая картина «Свобода или смерть» и осталась незаконченной. Я снял в Париже практически две трети фильма, а потом кончились деньги. Я, идиот, решил сэкономить на себе и был не только режиссером и сценаристом, но и сам сыграл главную роль, думал: себе-то могу не платить. Оказалось, гонорарные деньги — капля в море. А, в результате, картину нельзя закончить. Сам я играть не могу, кого-то уже нет в живых, кто-то уехал за границу, кто-то просто состарился.