Прямая речь
Шрифт:
Всегда обходил кладбища стороной, но с некоторых пор, когда стал делать «Чтобы помнили», вдруг стал находить какой-то странный кайф, чтобы туда приходить. Особенно в дождь. Я брожу там и прежнего ужаса не чувствую. Меня самого это удивило. Раньше я никогда не ходил на похороны, как Бунин, который похороны ненавидел, страшно боялся смерти и никогда не бывал на кладбищах. И я старался от этого уходить как мог, и Бог меня берег от этого: всякий раз можно было как-то избежать, не пойти…
Первые похороны, на которых я был, Высоцкого. Тогда я сидел и ревел все время и сам же себя уговаривал: сколько можно, ведь он даже не друг мне. Мы были на «ты», но всегда чувствовалась разница в возрасте, в статусе, в таланте, в чем угодно… И унять эти слезы
1996 г.
Марина Влади — женщина, которую Высоцкий любил. Она имеет право на свой взгляд и может выносить на публику даже интимные вещи, поскольку Марина — человек западный, у нее такое мышление. Как бы Володя отнесся к этой книге, мы тоже не знаем. «Прерванный полет» имеет право быть: кто хочет, пусть читает, кто не хочет, — нет.
1990 г.
Больше всего боюсь за своих близких. За себя нет. Чего мне бояться? Я уже знаю, как все происходит. Для людей верующих смерть — немного другое, чем для людей светских. Есть великие слова: «У Бога свой счет. Совершенно свой».
2001 г.
Неужели все это говно и есть жизнь? Неужели все это не стажировка? Нет! Это все подготовка, а жизнь будет там, где не надо будет постоянно заботиться о жилье, еде, питье… Там отпадет половина проблем, и можно будет заниматься нормальной жизнью. Например, плотской любви там не будет. Там будет высшая форма любви. Конечно, и здесь не надо быть свиньей. Здесь тоже надо довольно серьезно ко всему относиться. И, главное, мне кажется, четко решить — что делать хочешь, а чего не хочешь, что поперек тебя. Так что, я полагаю, и тут еще помучаемся. Не так это плохо в конце концов.
1996 г.
Говорят, что я накликал болезнь своими стихами: «Пусть будет все — болезнь, тюрьма, несчастный случай, я все перенесу, но не лети так, жизнь!» У меня есть и другие строчки, мистикой отдающие — стихотворение про анонимщиков. Оно целиком сбылось. Я раньше не придавал значения подобным приметам, но когда сбывается… Я уже не могу решить — правда это или нет. Считается, что актер, сыгравший смерть, сам рискует умереть. Но есть и другая примета: снимешься в гробу, долго будешь жить. Так что разговоров и примет много. Это профессия такая — мистическая, греховная.
Что я не гений, понял лет в восемнадцать и без трагедий. Но вообще нам не дано знать степень своего избранничества.
1990 г.
Боюсь всего на свете. Я боюсь, что у меня остановится сердце, что я не сниму картину из-за инфляции или из-за смены правительства, или из-за того, что меня убьет какой-нибудь сумасшедший у подъезда. Чего угодно!
Как любой человек, наверное, много я чего в жизни напроказил: и поступал не так, и думал не так. Довольно у меня грехов, довольно по отношению к людям, которые меня окружали на разных этапах. Я атаковал людей за любые провинности, с себя спрашивал как бы немного, а с людей — много. Нельзя сказать, что я изменился, нет, просто теперь состояние моего здоровья не располагает к такому атакующему поведению, хотя соблазны время от времени возникают. Соблазн сказать кому-то что-то начистоту меня посещает, другой вопрос, что нет иногда обстоятельств и объекта под рукой.
2002 г.
Какие у меня могут быть мечты? Мечта снять картину. Мечта еще что-нибудь успеть сыграть. Мечта не тратить остаток
жизни на бесконечные заработки, когда то, что ты заработал, ты и съел. Мечта, чтобы все близкие мне люди были здоровы.Года три-четыре назад мы все еще были друг другу нужны. А теперь мы, когда мы разобщены, такие гигантские ножницы между реальностью и тем, что мы называем «мечты», что мы должны хоть чуть-чуть ускромнить себя, чтобы оставаться нормальными. В зависимости от мрака и безысходности жизни мечтать тоже надо скромнее.
Я всегда боялся, что люди, которые со мной общаются, увидят, какой я самонадеянный дурак. Поэтому был застенчив, не будучи таким.
После «Экипажа» окрестили секс-символом… Лучше всего про это сказал Жванецкий: «Худой, больной, злой, но какова страна, таков и секс-символ».
Я в детстве писал стихи, стал уже достаточно известен в Ашхабаде, у меня была вполне реализуемая претензия на собственный сборник. Короче говоря, я был обласкан. И живя в провинции, я продолжал бы, возможно, обольщаться на свой счет, но очень рано попал в Москву и понял, как велик мир и как смешны мои амбиции. Со временем я стал ясней понимать, что мы в стране такой живем — пишущей. Все пишут, другой вопрос — кто стихи, а кто — доносы, кому что нравится. Говорить в России: я пишу, все равно, что говорить: я дышу.
Что значит скепсис? Я не считаю себя последним гражданином мира, значит, уже не очень скептичен. А то, что я понимаю, что я не Пушкин, никакой не скепсис. Просто я знаю, что это так и никогда по-другому не будет. Таким уж я родился.
Недавно я услышал, как молодого режиссера, сделавшего шумную картину, спросили: «Как вам кажется, картина-то хорошая?» — «По-моему, замечательная». — «Ну, вы скромняга!» Он говорит: «Да ладно, время скромников сейчас уже кончилось. Это уже надоело. Сам себя не похвалишь, и другие ничего хорошего не скажут». Он думает, что Судьбу и Вечность можно обмануть: мол, сам про себя скажу, а все подумают, что это общее мнение.
1988 г.
Главное — для чего все это делать? Что я хочу? Исправить мир? Вряд ли.
Раскрутить можно кого угодно. И сорвать куш. Но «раскрутка» — это оболочка. Если нет ничего за душой, все старания бесполезны.
Если я делаю вещь, которая мне нравится, я должен быть уверен, что делаю правильно. Если я скажу, что я куда-то не туда иду что все, что я делаю — галиматья, это будет неискренне. Я говорю о надувании. Это вредно для здоровья самого надувающего. А то, что человек уверен на каком-то отрезке, что он делает правильно и он не должен упасть — это необходимость его бытия. Какие-то вещи опорные в человеке должны быть. Такая, как бы самотерапия. Другой вопрос, что не надо сообщать об этом миру. В личной беседе можно сказать: «Все-таки я в себя верю». Вообще завоевывать пространство — вещь непростая. Уж, каких людей забывали в стране. Как сказал Кушнер: «Жизнь дана человеку не для того, чтобы жить вечно». Не для того дается тебе жизнь, чтобы обеспечить бессмертие. Это безумная идея, да и не нужно это…
Каждый человек должен проявлять свое активное жизненное состояние, каким-то образом внедряться в жизнь. Но если он этого не делает, это не есть грех. Гораздо худший грех, когда человек завышает свои возможности. Когда человек себя недооценивает, вещь более щадящая. Когда переоценивает, это может стать смертельным. Человек рискует получить в лоб. От судьбы, от обстоятельств, от людей.
1988 г.
Я никогда не боялся печататься там, где в данный момент печататься не принято. Я в нескольких неопубликованных интервью сказал, что наша интеллигенция дерьмо, что она кинулась подлизывать власть, а «Правда» напечатала. Что выстрелы по Белому дому прозвучали на самом деле из Дома кино (а эти выстрелы меня потрясли — я не представлял, что такое может быть).