Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском

10

Николай II казался низкорослым и невзрачным в огромном беломраморном Георгиевском зале Зимнего дворца. Он явился сюда по приглашению министра двора — барона Фредерикса, занятого приготовлением предстоящего царского выхода для встречи с депутатами I Государственной думы.

Барон Фредерикс доставил из московской Оружейной палаты все необходимые регалии: трон, утверждающий незыблемость монархии, корону — головной убор из золота и драгоценных камней, символизирующую величие царской особы, скипетр, усыпанный алмазами и изумрудами, — символ мудрости и милости, державу — круглый золотой шар — знак владычества над землей.

Николай то и дело поглядывал на барона Фредерикса, чувствуя, как он вселяет в него уверенность и спокойствие. Все-таки он не ошибся, назначив барона министром императорского двора. При жизни его родителя, царя Александра III, Фредерикс ведал царскими конюшнями, занимал должность главного шталмейстера и командовал конногвардейским полком, в котором он, тогда цесаревич, числился командиром батальона.

— Ваше императорское величество соизволит сесть на трон, — торжественно произнес барон Фредерикс.

— Пожалуй, сяду, — сказал царь. — Но зачем мне все эти парламенты? — сердито спросил Николай, подергивая, как обычно, левым плечом и поеживаясь: в зале было холодно.

Царь думал о завтрашней встрече с депутатами I Государственной думы. Вспомнил начало и конец прошлого, 1905 года, забастовки, бунты, беспорядки… Сам бы он никогда не пошел на уступки, не создавал бы никаких народных представительств, не подражал бы Западной Европе… Но в то страшное время пришлось… и 18 февраля 1905 года он обнародовал высочайший рескрипт, а через полгода издал указ о Государственной думе и положение о выборах в нее. Дума сначала предполагалась как совещательный орган. Однако в стране не гасла мятежная искра, в разных концах империи вспыхивали мятежи, в восьмидесяти двух губерниях из восьмидесяти сени он вынужден был ввести военное положение и усилить охрану. Но и этого оказалось недостаточно. Вопреки собственному убеждению, в манифесте 17 октября пришлось даровать Государственной думе законодательную власть, право контроля за действиями администрации, пообещать гражданские свободы. К столь рискованным шагам его склонил хитрый лис граф Витте. Этого он ему никогда не простит… Государь посмотрел на Фредерикса и уже спокойное спросил:

— Барон, зачем мне эта Дума?

— Ваше императорское величество, вы есть могучий белый царь, — сказал барон, произнося русские слова на немецкий лад. Прожив всю жизнь в России, он так и не научился правильно говорить по-русски. — Вы есть большой император всех времен. Завтра, двадцать семь апрель, большой выход, ваше величество…

— И я им скажу речь, — не то утвердительно, не то вопросительно произнес Николай.

27 апреля 1906 года Дворцовая площадь и прилегающие к ней улицы были оцеплены воинскими и полицейскими отрядами, а по всей столице усилена охрана.

В беломраморном Георгиевском зале весь сановный Петербург: блестели расшитые золотом и серебром парадные мундиры, выделялись надетые по случаю торжества фраки с белыми галстуками, изредка встречались строгие черные сюртуки, но совсем уже инородными среди них выглядели скромные костюмы депутатов рабочих и крестьян. Они стояли в стороне от высоких сановников, министров и главы правительства статс-секретаря Горемыкина. Когда из широких дверей, словно из ворот, показался Николай II в парадном облачении со всей свитой под развернутым трехцветным знаменем, кто-то от неожиданности даже ахнул… Начался молебен. После него бледный, несколько растерянный царь произнес краткую речь, подчеркнув, что в России «необходима не одна свобода, необходим порядок на основе права».

После помпезного царского выхода депутаты покинули императорскую резиденцию и по Неве отправились в Таврический дворец, ставший на одиннадцать последующих лет пристанищем Государственной думы. Они плыли по темной, холодной реке мимо мрачных бастионов Петропавловской крепости, а царь в это время с раздражением говорил барону Фредериксу:

— Все знают, как страстно я воевал против этих Дум, но нашлось слишком мало людей, поддерживающих меня в этой борьбе. Даже среди приближенных я не встретил понимания.

Депутаты вошли в большой с белыми колоннами зал Таврического дворца и заняли свои места. На креслах справа — фраки и сюртуки, слева — простые костюмы и крестьянская одежда. Государственная дума начала свою историю и свои заседания.

Спустя несколько дней председатель Совета министров Горемыкин, заменивший на этом посту Витте, огласил правительственную декларацию. Многие депутаты были возмущены, поняв, что царский манифест оказался мыльным пузырем, так как декларация, по сути, перечеркивала гражданские свободы, обещанные им.

Члены Думы написали царю адрес и выделили депутацию, которая должна была вручить его Николаю. Но тот отказался принять представителей Думы (слишком много чести!) и получил адрес через министра двора.

Читая его, царь дергал плечом и кричал, обращаясь к барону Фредериксу:

— Вы только послушайте, что они пишут! «Государь! Дума ждет от вас полной политической амнистии, как первого залога взаимного понимания и взаимного согласия между царем и народом». На кой черт мне все эти европейские парламенты и представительства… Я — самодержец, и мне никто не вправе указывать…

Барон молча смотрел на Николая преданными, немигающими глазами.

— Дума, которую они вырвали у меня, все равно не могла сделать ничего такого, чего бы не пожелал я, монарх. Дума — нижняя палата русского парламента — обязана помнить, что в России существует верхняя палата — Государственный совет. Туда половину членов назначаю лично я, а половина избирается из наиболее имущих и уважаемых людей… Все предложения болтунов из Таврического дворца сначала утверждает Государственный совет, а затем я, монарх… — Николай постепенно успокаивался, встретив полное понимание барона.

Фредериксу было хорошо известно, что неравенство между членами Государственного совета и членами Думы подчеркивается и денежным вознаграждением: депутаты Думы во время сессий получают десять рублей в сутки, а члены Государственного совета — двадцать пять.

В жаркий июльский день, когда царю стало известно, что депутаты решили обратиться с воззванием к народу, возмущенный Николай зло воскликнул:

— Хватит!

И тут же по царскому указу нижняя палата российского парламента — I Государственная дума, избранная на пятилетний срок, но проработавшая всего семьдесят два дня, — перестала существовать.

Депутаты, явившиеся на очередное заседание, застали Двери Таврического дворца запертыми.

11

Пробыв некоторое время в Харькове, Степан отважился приехать в Полтаву: нередко вспоминал о том, что в Полтаве живет чудесная девушка Лариса, которую Григорий и Доменика прочили ему в невесты…

Но Степана ждало разочарование: дом, где жил дядька Ларисы, теперь занимали другие люди. Ларисы в городе не оказалось.

Грустно стало Степану. Может, потому, что, сам себе не признаваясь, лелеял мечту о личном счастье, о семье. И тогда его потянуло домой, захотелось увидеть мать, отца, сестер, посидеть в родной хате… Соблюдая все меры предосторожности, поехал в Екатеринослав.