Прямой контакт
Шрифт:
— Это кто козёл? Да я ж тебя, сучонок, по стенке размажу! Деньги, говорю, гони.
Денег у Виталика — тридцать копеек. Зажав три гривенника в кулаке, он лежит на мокром асфальте в позе эмбриона и, крепко сцепив зубы, как Павлик Морозов, старается мужественно переносить истязания. Главное — не заплакать. Детина наклоняется к нему, выламывает руку, разгибает пытающиеся сопротивляться ларькинские пальцы и, разочарованно матюкнувшись, ссыпает мелочь себе в карман. Потом Виталика ещё пару раз пинают — впрочем, уже не сильно, а так, чтоб не повадно впредь было, стаскивают с него уже мокрое и грязное пальто — и оставляют, наконец, в покое.
Виталику не больно — выплеснувшийся адреналин заглушает боль. Ему хочется умереть от собственного
На следующий день Виталик, с огромным синяком цвета переспевшей сливы, распространившимся на половину лица, идет в ближайшую спортивную школу записываться в секцию бокса.
Митяево, 21 мая 1998 года.
Проводив мужа, Дарья наскоро перекусила оставшимися на сковородке макаронами, выпила чашку чаю, настоянного на зверобое и мелиссе, и отправилась в сарай доить Алёнку.
— Умница моя, красавица, ну, Алёнушка, ну... — Дарья поглаживала и успокаивала небольшую пятнистую корову, любуясь ею, как мать любуется своим ребенком. Алёнка была молодой, норовистой и «тугосисей» коровой, но родной, кормилицей...
Вжик-вжик, вжик-вжик... Мерный звук молочной струи, ударяющейся о края ведра, всегда успокаивал. Было в этом звуке что-то от детства, когда мама своими морщинистыми, потрескавшимися руками доила Пеструху, а маленькая Дашка, заглядывая ей через плечо, клянчила: «Дай подоить, ну дай немножечко!». Мама поднимала на неё усталые, всегда немного грустные глаза и говорила: «Эх, девонька! Погоди, ещё надоишься... Отдохни, пока мать-то жива». Дашка вдыхала сладкий запах парного молока, заглядывала в добрые коровьи глаза, висла у матери на шее до тех пор, пока та не шлепала её полотенцем по мягкому месту, — и было в этом такое удивительное ощущение Счастья и покоя, которое в детстве кажется совершенно естественным, а потом, уже во взрослой жизни, далеким и навсегда утраченным.
Замуж Дарья вышла, по деревенским меркам, довольно поздно — в двадцать два года, и не потому, что уж очень любила, а потому, что все подруги давно уже были замужем и нянчились с ребятишками, а она все была одна, и позорное звание старой девы уже начинало потихоньку прилипать к ней. Муж ей достался хороший — хозяйственный, работящий, выпивал, правда, иногда не без этого, зато на Дарью ни разу руку не поднял и Дениску любил до беспамятства. Постепенно семейная жизнь вошла в привычку: дом, скотина, огород, забота о муже и сыне — все это стало неотъемлемой частью Дарьиной жизни, и все её в этой жизни устраивало. Вот поднакопят они с Андреем за это лето деньжат, купят поросят — и совсем хорошо будет.
Дарья процедила молоко через марлю и понесла ведро в дом. Несмотря на раннее утро, Дениска уже проснулся. Дарья быстренько напекла оладьев, накормила сына и выпроводила его на улицу, гулять, дав перед этим предварительно задание прополоть на огороде капусту.
День прошел, как всегда, незаметно: постирала, прибралась, полила огородик, с бабами-соседками покалякала, подоила опять Алёнку... На следующий день с утра пораньше Дарья затеяла пироги с капустой, как Андрей любит; к обеду пироги уже лежали на столе, аккуратно прикрытые чистым полотенцем. Дарья ещё повозилась по хозяйству, наварила щей, сбегала на огород за свежими огурчиками и стала ждать мужа... Часы пробили восемь — Андрей всё не возвращался. Она выглянула в окно: на улице было ещё совсем светло, яркое июньское солнышко и не думало садиться. Наверное, мужики в дороге задержались... А может, с мотором что случилось... Дарья просидела ещё около часа у окна, глядя на пыльную утоптанную дорогу, терявшуюся где-то между чужими избами. Потом её осенило: не иначе, как эти орлы уже вернулись и выпивают где-нибудь по-тихому. Где? Наверняка у Мишки, потому что Наташка самогон недавно выгнала, да и сама она выпить не против. Дарья быстро
сунула ноги в шлепанцы и побежала на другой конец села, к дому Михаила. Около двери она остановилась и прислушалась: в доме было тихо. Нехорошее предчувствие кольнуло её куда- то под лопатку, но она старательно отогнала его. Ничего не случилось, всё нормально, не надо так нервничать. Дарья тихонько постучала.— Да входите, открыто. Кто там?
Наташка, подоткнув халат до самого, как говорится, не хочу, размашисто мыла полы.
— Даш, ты, что ль? Ну, заходи. А я тут, видишь, порядок наводить взялась, а то Мишка приедет — опять, скажет, бардак у тебя, опять ничего не делала. Тоже мне, делальщик нашёлся... Да ты проходи, ноги вот вытри об тряпку... Случилось чего?
От спокойствия Наташки Дарье сразу стало как-то легче. Вот молодец баба, делом занимается, всякой дурью себе голову не забивает. Ну не пришел вовремя мужик — так вернется, не впервой же...
— Слышь, Наталья, Мишка-то когда обещал воротиться?
— Да не сказал он ничего толком... Завтра, говорит, то есть сегодня, а может, и на другой день вернемся. Как рыбы наловят, так и придут. Еды-то я ему много приготовила, и бутылочку положила — не замерзнут небось.
— Ну, в этом-то я не сомневаюсь... Дарья озабоченно нахмурилась и встала в боевую стойку под названием «руки в боки». Ну, вот и повод заодно выяснить отношения. — Ты знаешь чего, Наталья, ты мне мужика спаивать прекрати! А то как идет он от вас, так за километр от него разит. Со своим что хочешь делай, хоть литрами в него вливай. А моему не ставь. Не хватало ещё, чтоб потопли они по пьяному делу.
— Это кого же я спаиваю? — Наташка разогнулась, оторвавшись от своих, скажем честно, плохо промытых полов, и в точности отзеркалила Дарьину позу: и руки в боки, и лоб вперед, только выражение лица понахальнее сделала. Потому что, как известно, лучшая защита — это нападение. — Да я в жисть ему никогда не наливала, а если пьяный приходит он, то это знаешь, что я тебе скажу — свинья-то она грязи найдет! Сама за мужиком не следит, а я виноватая! Мой-то от вас тоже не всегда трезвый приходит, а только я молчу...
Дарья шумно вздохнула. Ну что с такой разговаривать? Всё равно никогда не признается. Послал Бог родственничков. Не зря покойница свекровь, царствие ей небесное, выла и висла у Михаила на шее — так не хотела, чтобы он на Наташке женился. Не ко двору она нам, говорила, не наша, городская... Как чувствовала.
— Ладно, пойду я. — Дарья вдруг почувствовала такое разочарование, такую опустошенность, что выть захотелось. О чём она говорит? Ну, выпивает Андрей, так что? Сейчас пусть бы пьяный, да хоть бы какой — лишь бы вернулся… Она ещё раз вздохнула и медленно пошла к двери.
— Даш, ты куда? Да ладно тебе обижаться, я ведь не обижаюсь. Оставайся, Даш! Сейчас чайку организуем, я вон пирожков напекла...
А может, и правда — остаться? Что дома-то делать? Андрей сегодня уж не вернется — вон, ночь на дворе, а вдвоем веселее как-то, и мысли дурные не так в голову лезут.
Дарья остановилась в нерешительности. Наташка восприняла это как знак полного примирения и тут же бросилась накрывать на стол. Свежие огурчики, помидорчики, огромное блюдо с пирожками, сало собственного приготовления, лоснящийся от жира балык из осетрины — все это через пять минут уже стояло на специально постеленной для такого случая новой скатерти. Запотевшую бутыль с мутным самогоном Наталья вопросительно держала в руках.
— Давай, чего уж! — Дарья покорно махнула.
Сидели они долго, пили горькую, чувствуя, как самогон, Обжигая рот и горло, разливается по животу приятным теплом, туманит голову. Говорили о своем, о женском — хозяйство, дети, болячки разные. О мужьях старались не вспоминать, но когда было уже заполночь, решили, что, наверное, мотор на баркасе, как бывало это уже не раз, сломался, и на этот раз серьезно, и что мужики его непременно починят и завтра вернутся. А психовать незачем, такая уж их бабья доля...