Прыжок через быка

В пьесе Шекспира король Сицилии Леонт, ошибочно подозревая королеву Гермиону в супружеской измене с его другом Поликсеном, королем Богемии, доводит ее, видимо, до смерти. Он приказывает также отправить на смерть родившегося у Гермионы младенца – свою дочь. Но потом, спустя шестнадцать лет, после того, как король давно понял свою ошибку и раскаялся, когда нашлась его дочь Пердита, придворная дама Паулина показывает ему статую супруги, которая вдруг оказывается живой Гермионой. Как так получилось, в пьесе не объясняется:

Леонт

Но думал

Я королевы статую увидеть.

А галерею мы прошли, дивясь

На редкости, однако не видал я

Того, что жаждет дочь моя увидеть.

Где изваянье матери?..

Паулина

Как равной

При жизни королева не имела,

Так превзошло ее изображенье

Все прочие созданья рук людских.

И потому – храню его отдельно.

Готовьтесь видеть то, что с жизнью схоже,

Как сон со смертью. Вот… Скажите: «Чудо».

(Отдергивает занавес и показывает Гермиону, стоящую в виде статуи.)

Молчанье ваше я ценю: в нем виден

Восторг ваш… но скажите… первый вы:

Есть сходство здесь?

Леонт

Ее живая поза.

О, укоряй меня, прекрасный камень,

Чтоб мог тебя назвать я Гермионой!

Нет, ты с ней сходен тем, что не коришь, —

Она всегда была нежна, как детство,

Как милосердье. Но – она была

Моложе, без таких морщин.

Поликсен

Да, правда.

Паулина

Тут видно, как наш скульптор превосходен.

Прибавил он шестнадцать лет. Такою

Была б она, живя теперь.

Леонт

Дала бы

Она мне столько счастья, сколько скорби

Дарит теперь. – Такой она стояла

В величье гордом… но живой и теплой…

Не хладным камнем… в час, когда любви

Я у нее молил. Я пристыжен!

Мне камень шлет укор, что был я камнем.

Волшебных чар полно твое величье,

Ты воскресила всю былую скорбь

И дочь твою заставила в восторге

Перед тобой окаменеть.

Пердита

Простите,

И не зовите это суеверьем:

Склонясь, прошу ее благословенья.

Ты, королева дивная, чья жизнь

Окончилась – лишь началась моя,

Дай руку мне облобызать.

Паулина

Постойте…

Он только что ее закончил… краски

Еще не высохли.

<…>

По правде,

Знай я, как эта статуя моя

Взволнует вас, я б вам ее не стала

Показывать…

Леонт

Не закрывай завесы.

Паулина

Довольно – иль почудиться вам может,

Что движется она?

Леонт

Оставь, оставь…

Я умер бы, чтобы увидеть это.

Кто изваял ее?.. Смотри, мой брат, —

Она как будто дышит, и по жилам

Струится кровь…

Поликсен

Да, дивная работа

Уста ее горячей жизнью веют.

Леонт

Недвижность глаз в движенье переходит…

Как может лгать искусство!

Паулина

Я задерну

Завесу; государь готов в волненье

Подумать, что она жива.

Леонт

О, друг мой,

Так двадцать лет подряд хочу я думать:

Вся мудрость мира не сравнится с этим

Безумьем дивным. О, не закрывай…

Паулина

Мне жаль, что я так взволновала вас.

Боюсь вас дальше мучить.

Леонт

О, Паулина,

Мое мученье сладостней, чем все

Успехи сердца. Но она ведь дышит!

Ужель резец изобразил дыханье?

Пусть надо мной никто не посмеется. —

Хочу поцеловать ее…

Паулина

Нет, нет.

Окраска уст ее еще влажна,

Испортите ее вы поцелуем…

Запачкаетесь краской… Я задерну.

Леонт

Нет! двадцать лет еще смотреть.

Пердита

И я

Готова столько же стоять.

Паулина

Уйдите ж

Отсюда; иль должны решиться чудо

Увидеть большее. Коль вы дерзнете —

Могу заставить статую сойти,

Дать руку вам. Но вы тогда решите

Ошибочно, что это колдовство,

Власть темных сил.

Леонт

Что ни велишь ей сделать —

Я счастлив видеть! Что велишь сказать —

Я счастлив слышать! Коль заставить можешь

Ты двигаться – и говорить заставишь!

Паулина

Пусть вера в вас проснется! Стойте тихо:

Кто думает, что это злые чары,

Те пусть уйдут.

Леонт

Никто не шевельнется!

Музыка.

Паулина

Пусть звуки музыки ее пробудят.

Проснись… довольно камнем быть. Приблизься…

И всех, кто смотрит, чудом порази.

Твой склеп запру я: выходи на волю,

Верни свое оцепененье смерти;

Жизнь добрая тебя освобождает!

Гермиона спускается с пьедестала.

Идет – не трепещите: святы все

Ее поступки; святы эти чары;

Не отстраняйтесь, иль она вторично

Умрет тогда, и вы ее убьете.

Ей дайте руку, в юности дала вам

Она свою – теперь же вашей ждет.

Леонт

(обнимает)

Тепла… Коль это колдовство – оно

Законней пищи. [136]

136

Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

В ожившей статуе Гермионы трудно не узнать нашу Изиду. Так происходит в фильме встреча Фелиси (чье имя означает «счастливая») с Изидой. Фелиси пошла в театр – и тут оказалось, что спектакль – о ней самой.

Намеки на Изиду были в фильме и раньше. До того, как приехать окончательно к Максансу в Нёвер, Фелиси посетила этот город с Максансом на выходных. И вот в витрине магазина керамики они рассматривают блюдо, на котором изображена Венера, вспоминают при этом картину Боттичелли. Потом заходят в собор и видят лежащее изображение (скульптуру) святой в стеклянной раке.

После спектакля Лоик провожает Фелиси, и между ними происходит следующий философский разговор:

«Лоик: Я не думал, что это так тебя взволнует.

Фелиси: Я реагирую, как маленькая девочка. Когда я увидела, что статуя начала двигаться, клянусь тебе, я едва не закричала.

Лоик: Это я едва не закричал. Ты так сильно сжала мне руку!

Фелиси: А, я не замечала.

Лоик: Пьеса на самом деле неправдоподобная.

Фелиси: А мне и не нравится то, что правдоподобно.

Лоик: Потом, в ней есть одна вещь, некая двойственность, которая меня смущает. Непонятно, оживляется ли статуя с помощью магии или же королева так и не умирала.

Фелиси: Но ты ничего не понял! Это совершенно ясно! Именно вера воскресила ее! Я гораздо религиознее тебя.

Лоик: С определенной точки зрения это, пожалуй, так.

Фелиси: И даже с твоей точки зрения. Я скажу тебе одну вещь, которая тебя ошарашит. Вчера я вошла в церковь и помолилась.

Лоик: Где это?

Фелиси: В Нёвере. Ты знаешь, я поссорилась с Максансом. Он сказал кое-что, что меня обидело. Тогда я вышла погулять с Элизой, чтобы развеяться. Мы проходили мимо собора, она захотела посмотреть ясли. Мама все время рассказывает ей о Боженьке и сооружает рождественские ясли у себя дома. И мы вошли. И, пока она рассматривала, я села на стул.

Лоик: Ты молилась?

Фелиси: Да. Но я не так молилась, как меня учили, когда я была маленькой. Но… по-своему. Это не было настоящей молитвой, это было скорее размышлением.

Лоик: Медитацией?

Фелиси: Да, именно. Ты знаешь, когда ум у тебя занят чем-нибудь, когда ты не выспался и когда тебе надо принять решение, тогда у тебя в голове какое-то возбуждение, которое заставляет тебя думать гораздо быстрее. Ну, я это почувствовала. Но в тысячу раз сильнее. Неожиданно все стало ясным. Так, что…

Лоик: Тебя ослепило?

Фелиси: Нет, я не была ослеплена. Напротив, я увидела все очень отчетливо.

Лоик: Что ты увидела?

Фелиси: Ну, трудно сказать. Я не думала, я видела. Я видела свою мысль. Все рассуждения, которые я перебирала, чтобы понять, должна ли я уехать или не должна, я проделала молниеносно. И тут я увидела. Я увидела, что мне надо делать, и я увидела, что я не ошибаюсь.

Лоик: Ты имеешь в виду возвращение в Париж?

Фелиси: До этого я ломала голову над выбором, а тут я увидела, что выбирать не нужно. Я не обязана решаться на что-то, чего я на самом деле не хочу. Ты видишь, то, что я говорю, кажется банальным, я об этом уже думала и раньше. Но это не представлялось мне таким очевидным, каким вдруг представилось. Это трудно объяснить.

Лоик: Нет-нет, я понимаю. Со мной это не случалось в такой степени, но два или три раза я знал эти моменты просветленности. Знаешь, люди, которые обращаются в веру, испытывают иногда подобные озарения. Иногда так, как ты, в церквях.

Фелиси: Да, но я не обратилась в веру.

Лоик: Потому что ты уже была верующей. Если бы я был Богом, я бы особенно тебя любил и лелеял.

Фелиси: Почему?

Лоик: Потому что ты была несчастна, и притом совершенно несправедливо. И потому что ты способна пожертвовать всем – своей жизнью, своим счастьем – ради любви, которая даже не является чем-то наличным.

Фелиси: Тогда сам Бог вернет мне Шарля.

Лоик: Ну-ну, полегче! И это не то, о чем Его надо просить.

Фелиси: Но я ничего у Него не прошу! Я даже не подумала о Боге, хотя и думаю о Нем иногда. Я подумала, знаешь, в ту секунду, в которую так много уместилось, что я одна в мире, одна во вселенной и что теперь моя очередь играть. И что я не должна позволить себя подчинить – ни кому-либо, ни чему-либо.

Лоик: Но это ведь не поможет тебе вновь обрести Шарля?

Фелиси: Да, но это помешает мне совершить то, что помешало бы мне его обрести. И потом, знаешь, я подумала еще об одной вещи в ту же секунду. Ты, может быть, прав, у меня мало шансов его найти. И в конце концов, возможно, он женился или не любит меня больше. Но это для меня не причина, чтобы отступиться.

Лоик: В конечном счете, если ты сама признаёшь, что твои шансы практически равны нулю, ты ведь не собираешься испортить свою жизнь ради…

Фелиси: Но как же, ведь если я его найду, это будет такое… это будет такая большая радость, что я готова отдать за это свою жизнь. Да я и не испорчу ее. Жить надеждой – такая жизнь ничем не хуже какой-либо другой.

Лоик: Ты знаешь, что ты говоришь?

Фелиси: Да, и я так думаю, даже если это представляется дурацким.

Лоик: Это тем более не представляется дурацким, что кое-кто очень умный уже сказал это до тебя. Почти слово в слово. Я не думаю, что ты его читала.

Фелиси: Кто, Шекспир?

Лоик: Нет, Паскаль.

Фелиси: Это философ?

Лоик: В некотором смысле да. Он это называет ставкой (pari). Он говорит, что, если ты ставишь на бессмертие, выигрыш столь велик, что это возмещает скудость шансов. И что даже если душа не бессмертна, вера в ее бессмертие позволяет жить лучше, чем если этой веры нет.

Фелиси: Так я тоже верю в то, что душа бессмертна. И я даже верю в это больше, чем ты. Ты веришь, что это только после смерти, а я верю, что она существует и до рождения.

Лоик: Послушай, Ядвига тебя, возможно, убедила, но меня нет. [137]

Фелиси: Мне не нужна Ядвига, чтобы в это верить. Это мне представляется очевидным. Если душа продолжает жить после, я не понимаю, почему бы ей не существовать до?

Лоик: Но что такое душа без личности человека? Если у тебя больше нет памяти о твоей предыдущей жизни, это больше не ты!

Фелиси: Но у меня как раз есть сознание предыдущей жизни. Оно существует. Оно не очень ясно, но оно существует. И у тебя оно тоже есть, только ты этого не замечаешь. Почему у меня есть уверенность, что я люблю Шарля? Как я могу быть в этом совершенно уверенной? Когда я его встретила, у меня было впечатление чего-то уже знакомого (d'ejа connu). И вот как ты объяснишь это, если не тем, что мы уже виделись в предыдущей жизни (nous nous sommes d'ejа vus dans une vie ant'erieure).

Лоик: Перестань, Фелиси, ты меня убиваешь.

Фелиси: Но это не глупости!

Лоик: Нет, это безотчетное знание. Но это уже не Паскаль.

Фелиси: Виктор Гюго?

Лоик: Нет, Платон.

Фелиси: Его нам еще не хватало. И что, он тоже верил в переселение душ?

Лоик: И да, и нет. Вообще это уже другая история. Но что поразительно, он рассуждает точно как ты, доказывая бессмертие души. И это то, что называют аргументом знания-припоминания.

Фелиси: И что же, ты не согласен с этим?

Лоик: У меня ведь не та вера, что была у греков. Да и у Платона, пожалуй, ее тоже не было».

137

Тут Лоик напоминает разговор, который шел у него дома с гостями о метемпсихозе. Ядвига – типичная дама со сдвигом, говорящая о мистическом так, словно все тайны мира у нее в сумочке.

На следующий день Фелиси идет с дочкой в зоопарк, смотрит там с ней сначала на свое отражение в искажающем зеркале, потом видит львов, потом они попадают на представление уличного кукольного театра. Мы видим гиньоля (петрушку) с пышной копной волос, держащего в руке на палочке маску. [138] А затем происходит встреча Фелиси с Шарлем – в автобусе, совершенно, конечно, случайная.

Был у Фелиси выбор или нет? Она могла выбирать между Лоиком и Максансом. А могла не выбирать и надеяться на встречу с Шарлем. Иными словами, если Фелиси и могла выбирать, то лишь между выбором и невыбором.

138

И мир зверей, и петрушка с копной волос и маской – все это нам, конечно, на руку.

Когда Фелиси рассталась с Максансом и вернулась из Нёвера, у нее произошел с матерью следующий разговор:

«Мать: Зачем мне его, впрочем, защищать? Я всегда думала, что это плохой выбор.

Фелиси: Послушай, мама, нет хорошего или плохого выбора. Нужно, чтобы вопрос о выборе вообще не вставал».

В романе Достоевского «Преступление и наказание» Раскольников думает, что он имеет выбор. В результате он «преступает».

Я как-то присутствовал на одном уроке английского языка. Группа состояла из людей с высшим образованием в возрасте примерно от 25 до 45 лет. И вот преподаватель, чтобы поупражнять прошедшее время, дал забавное задание: кратко пересказать содержание романа Достоевского «Преступление и наказание». Все вроде бы читали, поскольку роман входит в школьную программу. Стали совместно вспоминать, и при этом возник традиционный вопрос: зачем, собственно, Раскольников грохнул старуху-процентщицу? Думали-думали, а затем пришли к консенсусу: он ее убил, чтобы раздать деньги бедным.

Может быть, не стоит в школе проходить «Преступление и наказание», лучше почитать с подростками легенды о Робин Гуде?

Если же говорить серьезно, весь фокус в том, что вопрос «зачем?» ложен. В начале романа Раскольников думает, что живет в некоем свободном пространстве, в своего рода неплотном мире, где он может делать то, что ему кажется рациональным или даже просто хочется. Ему кажется, что он живет в мире, в котором возможен выбор. И для того, чтобы доказать себе, что он не как все, что он сверхчеловек («необыкновенный человек»), Наполеон, что он «право имеет», он и убивает старуху. Запланировал и осуществил.

Но по ходу романа становится все яснее и яснее, что, несмотря на запланированность мероприятия, оно осуществилось чудом. Оно стало возможным благодаря ряду чудесных совпадений, цепочке удачных (для убийцы) случайностей. Вот как разговаривают об этом Разумихин с Зосимовым:

«– Чем объясняю? Да чего тут объяснять: дело ясное! По крайней мере, дорога, по которой надо дело вести, ясна и доказана, и именно коробка доказала ее. Настоящий убийца обронил эти серьги. Убийца был наверху, когда Кох и Пестряков стучались, и сидел на запоре. Кох сдурил и пошел вниз; тут убийца выскочил и побежал тоже вниз, потому никакого другого у него не было выхода. На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и дворника в пустую квартиру, именно в ту минуту, когда Дмитрий и Николай из нее выбежали, простоял за дверью, когда дворник и те проходили наверх, переждал, пока затихли шаги, и сошел себе вниз преспокойно, ровно в ту самую минуту, когда Дмитрий с Николаем на улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось. Может, и видели его, да не заметили; мало ли народу проходит? А коробку он выронил из кармана, когда за дверью стоял, и не заметил, что выронил, потому не до того ему было. Коробка же ясно доказывает, что он именно там стоял. Вот и вся штука!

– Хитро! Нет, брат, это хитро. Это хитрее всего!

– Да почему же, почему же?

– Да потому что слишком уж все удачно сошлось… и сплелось… точно как на театре.

– Э-эх! – вскричал было Разумихин, но в эту минуту отворилась дверь, и вошло одно новое, не знакомое ни одному из присутствующих, лицо».

(«Точно как на театре» все происходит и в фильме Ромера, потому в нем и показан кусочек театрального представления.)

Были и другие удачные совпадения, например, когда Раскольников, так сказать, шел на дело – и входил во двор дома:

«На счастье его, в воротах опять прошло благополучно. Мало того, даже, как нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал в ворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходил подворотню, и чуть только воз успел выехать из ворот во двор, он мигом проскользнул направо. Там, по ту сторону воза, слышно было, кричали и спорили несколько голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не попался».

Раскольников полагает, что он находится в некоей объективной действительности, а на самом деле он находится в сказке. Он находится в художественном мире, в котором «слишком уж все удачно сошлось… и сплелось… точно как на театре».

«Но Раскольников в последнее время стал суеверен. Следы суеверия оставались в нем еще долго спустя, почти неизгладимо. И во всем этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность, таинственность, как будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений».