Прыжок леопарда

***

Осень! Я ждал ее пуще Нового Года. И вот, наступил этот день. Дед привел под уздцы лошадь, запряженную бричкой. Лошадь была рыжей и очень смирной, с белой звездой во лбу. Звали ее Лыской и мы друг другу очень понравились. Бабушка Лена собрала нас, как на Северный Полюс. Столько пирожков напекла, что, кажется, за месяц не съесть! Сумка, да еще и целый мешок!

Выехали на рассвете, пока не так жарко. Дед держался за вожжи, а я клевал носом, потому, что первый раз в жизни проснулся за час до рассвета...

Когда под колесами громко захлопали настилы деревянного моста, солнце стояло уже высоко. Мост был длинный, с высокими перилами и заботливо отряженной пешеходной дорожкой. На другой стороне реки начинался хутор. За хутором приютился погост. К нему дед и правил.

Около старенькой деревянной часовни остановились. Дед сноровисто распряг Лыску и, стреножив, пустил пастись. Минуту-другую он постоял, выбирая нужное направление, и решительно шагнул через беззубый заборчик. Я тащил тяжелую сумку с припасами и еле поспевал за ним, уверенно лавировавшим между бессистемно разбросанными частоколами оградок. Даже могильные кресты в изумлении разводили руками.

У расползшегося, придавленного временем холмика, дед присел на траву. Он долго смотрел в никуда, шевеля беззвучно губами. Когда я подоспел, он взял у меня тяжелую сумку, расстелил под крестом рушник и выложил на него первую попавшуюся закуску. Налил "мензурку" и опростал.

А мне есть не хотелось. До сих пор, спустя много лет, и крошки не могу проглотить на кладбище. Наверное, еще не пора. Вот и тогда, я только глазел во все стороны.

Здесь всюду кипела жизнь. Из полого железного креста припадали к земле дикие пчелы. Им тоже, наверное, нравились пирожки со сладким повидлом. На акации у часовни хрипло горланило воронье. Где-то на той стороне дурными голосами орали козы...

Дед приложился еще пару раз, и тихо запел какую-то грустную, тягучую песню, исполненную еле сдерживаемой внутренней мощи. А я опрокинулся на спину, пропускал сквозь себя слова и рисовал на глубоком голубом небе причудливые образы, навеваемые мелодией. Песня еще звучала, когда налетевший откуда-то ветер поднял, закружил над моими глазами успевшую нападать листву. Потом, как это обычно бывает на юге, изо всех небесных закутков высыпали тучи.

– Это не ты песней своею дождь накликаешь?
– спросил я, когда "акын" сделал короткую паузу, чтобы наполнить очередную "мензурку".

– Такое умел только он, - дед указал кивком головы на полый железный крест, - так его за глаза и звали: "Хозяин дождя". Он сейчас знак подает, что тоже собрался в дорогу и будет рядом, пока мы не вернемся домой.

Я в недоумении огляделся:

– Он - это кто?

– Мой дед. Ты представляешь?
– у меня когда-то тоже был дед.

– Разве он до сих пор не умер?

– Как не умер?
– умер, в земном понимании этого слова. Было ему тогда сто семнадцать годочков от роду. В тот день, он получил на меня похоронку. Что-то его заставило больше поверить бумажке, чем сердцу.

– Значит, тебя тоже чуть не похоронили?

– Видишь дырку?
– дед указал пальцем на углубление над переносицей. Оно было затянуто шелушащейся кожей.
– Это память о Сталинграде. Внутри, над самой мозговой оболочкой вращаются три осколка. Доля миллиметра в сторону любому из них - и смерть. Понял? Там стреляло все: небо, земля, деревья... и даже вода.

– Ты мог бы замедлить время, чтобы уйти от этих осколков...

– Куда, глупыш?
– дед ласково потрепал меня по стриженой голове.
– Замедлить время - то же самое, что выдать себя. Посеять панику, вызвать ненужные слухи и, в конечном итоге, оказаться на допросе у "особистов". А там разговор короткий. В лучшем случае - лесоповал.

– Зачем же ты лез в самое пекло?

– Война на своей земле это личное дело каждого рысича, - хмуро сказал дед.
– Есть вечный вопрос: кто, если не я? Мы ведь с тобой воины света. Порядочность, честь, чувство долга - это его источник. К тому же, есть у меня такая способность, дар сыше: восстанавливаться. Регенерировать мертвые клетки, насколько это возможно. И выживать даже после такого ранения. Весь персонал эвакогоспиталя считал, что оно смертельно.

***

Вечерами все сильней холодало. Постепенно горные кряжи заполнили горизонт. Дорога стремилась вверх долгими тягунами. Мы ночевали в поле, пропитались дымом костра. Вприкуску со свежим воздухом, все кажется замечательно вкусным. Домашняя снедь решительно улетучилась. Разве что дедов бочонок булькал еще достаточно басовито. В сельмагах, встречавшихся на пути, мы покупали хлеб и табак. Рыбу и зайцев добывал дед. На ночь он хитро запутывал озерные камыши с выходом в сторону мелководья. А утром хватал руками жирных неповоротливых карпов и небрежно бросал на берег. Я прятал улов в мешок из толстого джута и перекладывал рыбу свежей крапивой, чтобы она подольше не засыпала. Зайцы попадались в силки из рыболовной лески. Так что доехали, нисколько не похудев.

Лыску поставили на подворье у бабушки Оли - дальней родственницы по трудноуловимой линии. Гости в горной глуши - нечаянная радость. Поэтому разговор затянулся. Невыносимо скучный разговор двух взрослых людей о погоде, о видах на урожай, о повседневном житье бытье...

Я вышел во двор. Огненная черепаха солнца устало клонилась к высокому горизонту. Где-то внизу шумела река, и шум этот, кашлем отдавался в ущелье, небрежно раскроившем горный хребет. По левой, отвесной его стороне кое-где чудом повырастали большие деревья. Они как за жизнь цеплялись за щели и трещины щупальцами обнаженных корней. И так от подножия - до самой вершины. Чуть выше под облаками парили орлы. Правый берег был более пологим и низким, с вырубленной человеческими руками гигантской нишей, Нечто вроде тоннеля в разрезе. Там, как раз, деловито пыхтел паровоз "кукушка". Он тащил за собой столь же маленькие игрушечные вагончики. Кавалькада время от времени скрывалась за брызгами летящих через нее водопадов.

Вышла бабушка Оля и позвала меня "вечерять". Посидев за гостеприимным столом соответствующее правилам приличия время, отдав должное кулинарным изыскам хозяйки, мы стали собираться в дорогу. Оделись как можно теплее, взяли с собой удочки, хлеб и немного картошки. Дед раздобыл где-то фляжку солдатского образца и наполнил ее жидкостью из бочонка.

Мягкая вечерняя прохлада, сопровождавшая нас до самого ущелья, вдруг обернулась откровенным холодом. Шпалы узкоколейки были проложены очень неровно. Быстрого, размеренного шага не получалось - у меня сбивалось дыхание. Идти по обочине дед не рискнул: в горах не бывает сумерек, сразу - ночь.

– Ты придешь сюда в следующий раз уже без меня, - сказал он останавливаясь, чтобы я перевел дух, - так что запоминай ориентиры. Даже если твой путь проляжет по другой стороне ущелья, они пригодятся.

– Ты уверен, что я сумею стать настоящим Хранителем... вместо тебя?

– Сомневаюсь, - дед тяжело вздохнул, - рано тебе еще. Да только куда деваться?

Еще он хотел сказать, что долго не проживет, но не сказал.

– А кому же последний сможет передать что-нибудь, если он - распоследний последний?
– Вопрос получился каверзным. Я задал его, чтобы отдохнуть, потянуть время и отвлечь деда от тяжких мыслей.

И он это понял:

– Ты оставишь все, что мы сохранили людям.

– Как оставлю? Брошу в почтовый ящик?

– Это будет нескоро. Накануне Утра Сварога. Жизнь к тому времени подскажет, как.

– Очень нескоро?

– Сам посчитай: день Сварога начнется ровно через двести сорок семь лет по земному календарю. А когда придет утро, - это, брат, зависит только от одного человека - от тебя.

– А если со мною что-то случится, знания не исчезнут?
– со страхом спросил я.

– Не говори глупостей!
– дед ни с того ни с сего рассердился.
– Не для того двенадцать поколений Хранителей несли это Знание сквозь долгую ночь. Если бы ты мог только представить, сколько людей на земле родилось и сколько еще родится, только лишь для того, чтобы вовремя тебя поддержать!