Прыжок за борт. Конец рабства. Морские повести и рассказы (Сочинения в 3 томах. Том 2)

Я был того мнения, что нужно держать китайцев под замком еще пятнадцать часов или около того: нам до Фучжоу оставалось часов пятнадцать пути. Там мы, вероятно, нашли бы какое-нибудь военное судно и под защитой его орудий чувствовали бы себя в безопасности. Конечно, капитан любого военного судна — английского, французского или голландского — помог бы справиться с дракой на борту. Мы могли отделаться от китайцев вместе с их деньгами позднее, сдав их мандарину, или тао-таи, или… как там они называют этих парней в темных очках, — парней, которых таскают в портшезах.

Старик почему-то не мог это уразуметь. Он не хотел поднимать шум. А раз он вбил себе в голову эту мысль — и паровой лебедкой ее не вытянешь. Ему хотелось поменьше шуму и в интересах судна, и в интересах судовладельцев, и в «интересах всех заинтересованных лиц», сказал он, пристально глядя на меня. Я разозлился. Конечно, такого дела не скроешь; но сундуки были укреплены как следует и выдержали бы любую бурю, а на нас обрушился поистине адский шторм, о котором ты даже представления иметь не можешь.

Между тем я едва держался на ногах. Все мы почти тридцать часов не знали ни минуты отдыха, а тут этот старик сидит и трет себе подбородок, трет макушку и так озабочен, что даже высокие сапоги позабыл стянуть.

«Надеюсь, сэр, — говорю я, — вы их не выпустите на палубу, пока мы так или иначе не подготовимся к встрече». Заметьте, я не очень-то был уверен, что мы справимся с этими несчастными, если они вздумают напасть. Возня с грузом китайцев — дело нешуточное. К тому же я чертовски устал.

«Вот если бы вы мне разрешили, — сказал я, — швырнуть им вниз все эти доллары, и пусть они дерутся между собой, а мы пока отдохнем».

«Чепуху вы говорите, Джакс! — говорит он и медленно поднимает глаза, а от этого вам почему-то становится совсем скверно. — Мы должны придумать выход, чтобы поступить справедливо по отношению ко всем».

Работы у меня было по горло, как ты легко можешь себе представить, поэтому я отдал распоряжения матросам, а сам решил немножко отдохнуть. Я не проспал и десяти минут в своей койке, как в каюту врывается стюард и начинает меня дергать за ногу.

«Ради бога, мистер Джакс, идите скорей. Идите на палубу, сэр! Да идите же!»

Парень совсем сбил меня с толку. Я не знал, что случилось: опять ураган — или что. Но никакого ветра я не слышал.

«Капитан их выпустил! Ох, он их выпустил! Бегите на палубу, сэр, и спасайте нас! Старший механик только что побежал вниз, за своим револьвером…»

Вот что я понял из слов этого дурака, хотя к слову сказать, Отец Раут клянется и божится, что пошел вниз всего-навсего за чистым носовым платком. Как бы там ни было, а я в одну секунду натянул штаны и вылетел на палубу, на корму.

На мостике действительно слышался шум. Четверо матросов с боцманом работали на корме. Я передал им ружья — на каждом судне, плавающем у берегов Китая, имеются ружья — и повел на мостик. По дороге налетел на старину Раута; он сосал незажженную сигару, и вид у него был удивленный.

«Бежим!» — крикнул я ему.

Мы влетели, все семеро, в штурманскую рубку. Там уже все было кончено. Старик по-прежнему был в морских сапогах, закрывающих ему бедра, и рубахе, — видимо, вспотел от своих размышлений. Франтоватый клерк фирмы Бен-Хин стоял подле него, грязный, как трубочист; лицо у него все еще было зеленое. Я сразу понял, что сейчас мне влетит.

«Что это за идиотские штуки, мистер Джакс?» — спрашивает старик самым своим сердитым тоном.

По правде сказать, у меня язык отнялся.

«Ради бога, мистер Джакс, говорит он, — отберите у людей ружья. Кто-нибудь непременно себя изувечит, если вы этого не сделаете. Черт возьми, на этом судне хуже, чем в сумасшедшем доме. А теперь слушайте внимательно. Я хочу, чтобы вы помогли здесь мне и китайцу от Бен-Хина пересчитать эти деньги. Может быть, и вы не откажетесь помочь, мистер Раут, раз уж вы здесь? Чем больше нас будет, тем лучше».

Все это он успел обдумать, пока я спал. Будь мы английским судном или отвози мы наших кули в какой-нибудь английский порт, вроде, например, Гонконга, — тогда конца бы не было расследованиям, неприятностям, искам о возмещении убытков и так далее. Но эти китайцы знают своих чиновников лучше, чем мы.

Люки были уже открыты, и все они вылезли на палубу — после целых суток, проведенных внизу. Становилось как-то не по себе при виде этих исхудалых, несчастных физиономий. Бедняги глядели на небо, на море, на судно, словно думали, что все это давным-давно разлетелось вдребезги. Да и неудивительно! Они перенесли столько, что белый человек испустил бы дух… Был там один парень, из наиболее пострадавших, которому едва не вышибли глаз. Глаз вылезал у него из орбиты, и был величиной с половину куриного яйца. Белый провалялся бы после такой штуки месяц на спине, а этот парень расталкивал людей и разговаривал с соседями, как ни в чем не бывало. Они здорово галдели, а всякий раз, как старик высовывал на мостик свою лысую голову, они замолкали и глазели на него снизу.

Видимо, старик, поразмыслив, заставил этого парня от Бен — Хин спуститься вниз и разъяснить им, каким образом они могут получить свои деньги. Потом он мне все объяснил: так как все кули работали в одном и том же месте и в одно и то же время, он решил, что самым справедливым делом будет разделить между ними поровну все деньги, какие мы подобрали. Доллары одного ничем не отличаются от долларов другого, — сказал он мне, — и если допрашивать каждого, сколько денег он принес с собой на борт, может случиться, что они солгут, и тогда он ничего не добьется.

Он мог бы передать деньги какому-нибудь китайскому чиновнику, которого удалось бы откопать в Фучжоу, но он сказал, что с таким же успехом может положить эти деньги сразу себе в карман, — все равно кули их не увидят. Полагаю, они думали то же самое.

Мы закончили раздачу денег до темноты. Это было любопытное зрелище: на море — волнение, судно — развалина, и китайцы, один за другим, шатаясь, поднимаются на мостик, чтобы получить свою долю; а старик, все еще в сапогах и в рубахе, обливаясь потом, раздает деньги, стоя в дверях штурманской рубки, и время от времени накидывается на меня или на старину Раута, если ему что-нибудь приходилось не по вкусу. Долю тех, кто был изувечен, он отнес сам к люку № 2. Оставалось еще три доллара — их отдали трем наиболее пострадавшим кули — по доллару каждому. Затем мы вытащили на палубу кучу мокрых лохмотьев, какие-то обломки и прочий хлам и предоставили им самим разыскивать владельцев.

Конечно, это был наилучший способ не поднимать шума и удовлетворить всех заинтересованных лиц. А каково твое мнение, избалованный щеголь с почтового парохода? Старший механик говорит, что несомненно — это был единственный выход. Шкипер сказал мне как-то: «Есть вещи, которых вы не найдете в книгах». Если принять во внимание его ограниченность, — думаю, он прекрасно выпутался из этого дела».

То, что знали в маленьком приморском порту Колбруке о капитане Хэгберде, говорило не в его пользу. Он не был местным уроженцем. Он переехал в Колбрук в силу обстоятельств отнюдь не загадочных, — в то время он любил толковать на эту тему, — но чрезвычайно странных и нелепых. Видимо, у него были кое-какие средства, так как он купил участок земли и по дешевке выстроил на нем два безобразных желтых кирпичных коттеджа. Один из них он занимал сам, а другой сдавал Джозайе Карвилу, — слепому Карвилу, бывшему судостроителю, — человеку, пользовавшемуся дурной славой домашнего тирана.