Прыжок за борт. Конец рабства. Морские повести и рассказы (Сочинения в 3 томах. Том 2)

Убежденный, рассудительный его тон заставил мистера Ван-Уика поднять голову и пристально на него посмотреть. Капитан Уолей сосредоточенно уставился в одну точку, как будто видел начертанный таинственными письменами на стене милостивый приговор своего творца. В течение нескольких секунд он сидел совершенно неподвижно; затем выпрямился и встал так быстро, что мистер Ван-Уик вздрогнул.

Сначала он ударил себя кулаком в широкую грудь, потом вытянул горизонтально свою большую руку, которая не дрогнула, словно ветвь дерева в безветренный день.

— Нигде я не чувствую боли. Дрожит ли хоть немного рука?

Голос его прозвучал тихо, доверчиво, благоговейно, подчеркивая стремительность его движений. Он снова сел.

— Вы знаете, хвастаться тут нечем. Я — ничто, — сказал он своим мощным голосом, звучавшим, казалось, так же естественно и свободно, как течет река. Он взял окурок сигары, который отложил было в сторону, и добавил спокойно, слегка кивнув головой: — Случилось так, что жизнь моя нужна; она не мне принадлежит… не мне… богу это известно.

После этого он мало говорил в тот вечер, но мистер Ван-Уик несколько раз замечал, как пробегала под его густыми усами слабая доверчивая улыбка.

Впоследствии капитан Уолей принимал иногда приглашение пообедать в бёнгало. Он даже соглашался выпить стакан вина.

— Не думайте, что я боюсь вина, дорогой мой сэр, — пояснил он. — У меня была серьезная причина от него отказаться.

Как-то раз, откинувшись на спинку кресла, он заметил:

— Дорогой мистер Ван-Уик, вы отнеслись ко мне… по-человечески с первого же дня.

— Согласитесь, что это — моя заслуга, — лукаво намекнул мистер Ван-Уик. — Компаньон этого превосходного Масси… Ну-ну, дорогой мой капитан, я ни слова против него не скажу.

— Если бы вы что-нибудь и сказали, все равно это было бы бесполезно, угрюмо отозвался капитан Уолей. — Как я вам уже говорил, моя жизнь — моя работа — не мне одному нужны. Выбора нет… — Он помолчал, повертел стоявший перед ним стакан. — У меня есть дочь, единственное мое дитя.

Он сделал широкий жест, словно желая пояснить, что где-то далеко отсюда живет его маленькая девочка.

— Я надеюсь, что увижу ее еще раз, раньше, чем умру.

А пока мне достаточно знать, что у нее есть я, слава богу, здоровый и сильный. Вы не поймете, какое это чувство!

Плоть от плоти моей — и так похожа на бедную мою жену. И вот она…

Снова он помолчал, потом стоически произнес:

— Ей тяжело живется.

И голова его поникла, а брови по-прежнему были сдвинуты, словно он напряженно о чем-то думал. Но обычно ничто не смущало безграничного его доверия к высшей силе. Иногда мистер Ван-Уик размышлял о том, что физическое здоровье и жизненная сила этого человека укрепляли его душу. И он научился любить старика.

XIII

Вот почему мистер Ван-Уик утратил равновесие, когда Стерн торопливо сделал ему конфиденциальное сообщение на берегу, у борта темного безмолвного судна. Случилось что-то в высшей степени странное и неожиданное; и смятение его было так велико, что, позабыв о своих письмах, он быстро взбежал по трапу на мостик.

По левую сторону от штурвала два «боя» с косами накрывали портативный стол к обеду и, по обыкновению, огрызались друг на друга, а третий китаец, очень желтый, толстый, унылый и похожий на мистера Масси, с апатичным видом ждал, держа под мышкой салфетку и прижимая к груди стопку толстых обеденных тарелок. Простая лампа без абажура, принесенная снизу, из каюты, была подвешена к деревянной стойке тента; боковые жалюзи были опущены.

Капитан Уолей сидел в глубоком плетеном кресле и, казалось, пребывал в оцепенении, а мостик под тентом был похож на ярко освещенную палатку, где собраны различные предметы, необходимые для мореплавания; старый штурвал, помятый латунный нактоуз на крепкой стойке из красного дерева, два грязных спасательных круга, старый пробковый кранец в углу, ветхие палубные ящики с веревочными петлями вместо ручек.

Он стряхнул с себя оцепенение, чтобы ответить на необычно бодрое приветствие мистера Ван-Уика, но тотчас же снова погрузился в молчание. Явных физических усилий стоило ему принять настойчивое приглашение пообедать в бёнгало. Мистер Ван-Уик в замешательстве скрестил руки, прислонился к поручням, и, выставив вперед свои маленькие ноги в черных лакированных ботинках, украдкой присматривался к нему.

— Последнее время я замечаю, что вы как будто неважно себя чувствуете, старый дружище?

Последние два слова он произнес с задушевной мягкостью. Никогда еще не проявлялась так ярко подлинная близость их отношений.

— Ну-ну-ну!

Громко скрипнуло плетеное кресло.

«Раздражителен», — подумал мистер Ван-Уик и, направившись к трапу, сказал вслух:

— Я вас жду через полчаса.

— Через полчаса, — словно в трансе, повторил за его спиной капитан Уолей, не повернув серебристой головы.

Внизу, на палубе, около машинного отделения шел разговор; один из собеседников говорил медленно и сердито, другой с живостью отвечал.

— Говорю вам, этот негодяй заперся в своей каюте, чтобы напиться.

— Ничего не поделаешь, мистер Масси. В конце концов в свободное время парень имеет право запереться в своей каюте.

— Но не затем, чтобы напиваться.

— Я слышал, как он ворчал, что от этой возни с котлами всякий человек запьет, — лукаво сказал Стерн.

Масси прошипел, что не мешало бы взломать дверь.

Чтобы избежать встречи с ними, мистер Ван-Уик перешел в темноте на другую сторону безлюдной палубы. Доски маленькой пристани слегка застучали под его ногами.

— Мистер Ван-Уик! Мистер Ван-Уик!

Он не остановился; кто-то бежал за ним по дорожке.

— Вы забыли свои письма.

Стерн с пачкой бумаг в руке догнал его.

— О, благодарю!

Но так как тот продолжал идти рядом, мистер Ван-Уик остановился. Нависший карниз, спускаясь над освещенным фасадом бёнгало, отбрасывал в ночь черную прямоугольную тень. Вокруг все было неподвижно. Слышался стук ножей и тихий звон стаканов. Слуги мистера Ван-Уика накрывали на два прибора стол на веранде.

— Боюсь, что вы не доверяете моим добрым намерениям в связи с тем делом, о котором я вам говорил, — сказал Стерн.

— Я просто вас не понимаю.

— Капитан Уолей — очень смелый человек, но он поймет, что игра его кончена. Больше никто и ничего об этом от меня не услышит. Поверьте, я действую очень осмотрительно, но долг есть долг. Я не хочу поднимать шум. Я только прошу вас, как его друга, передать ему от меня, что игра кончена. Этого будет достаточно.

Услыхав о такой странной привилегии дружбы, мистер Ван-Уик почувствовал смущение и досаду. Он не желал унижаться и просить каких бы то ни было объяснений, а прогнать презрительно Стерна он считал неосторожностью — во всяком случае, сейчас. Уверенный тон помощника привел его в замешательство. «Как знать, в чем тут дело?» — думал, он. Человек лично не заинтересованный, он питал к капитану Уолею непоколебимое уважение; практический инстинкт пришел ему на помощь, и он скрыл свое презрение.