Прыжок
Шрифт:
Ярис уперся обеими руками ей в живот.
— Что ты делаешь, прекрати, — пыхтел он. — Отпусти меня. — Он отталкивал ее, пытался встать, но безрезультатно.
— Ты меня за дурочку держишь? — прошептала она ему на ухо. — За жалкую дурочку? — Она сильнее вжала его голову, слов Яриса было уже не разобрать, она чувствовала его дыхание в ложбинке между грудей.
— Cheri!
Наконец-то. Марен повернула голову, не отпуская Яриса. В дверях ванной застыла молоденькая девушка — не больше двадцати пяти лет, — завернутая в маленькое полотенце, едва прикрывающее грудь и лобок. С ошарашенным взглядом она стояла столбом, сомкнув худенькие ножки, будто все негодование осколками рассыпалось у ее ног.
— Шери уже готов, — сказала Марен, оттянула его за волосы на затылке, зажала ладонями его лицо и вцепилась в губы горьким, едким поцелуем. После того, как она его отпустила, Ярис не мог отдышаться.
— Никогда больше не появляйся у меня, — сказала она. — Никогда. — И поправила бюстгальтер.
Ни Ярис, ни девушка не произнесли ни слова, пока Марен поднимала с пола топ и забирала с кресла сумку. В номере стояла звенящая тишина. Было слышно лишь, как с волос девушки на паркет капала вода. И неспешные уходящие шаги Марен, звук застегивающейся молнии на сумке.
Во время падения ее тело становится все меньше и меньше,
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Феликс
Небо над крышами светлело. Деревья и дома вновь обретали цвет, первые стрижи врывались в новый день. В лицо дул сильный ветер, Феликс чувствовал сухость в глазах. Он сидел на верхней ступеньке стремянки, облокотившись на крышу. Мануэла Кюне держалась правой рукой за дымовую трубу. Терраса кафе Розвиты пустовала, навес убран, окна зашторены. Он любил тот час, когда ночь постепенно выцветала. Это время суток практически свободно от неприятностей — меньше всего преступлений совершалось в пять утра. Большинство людей еще спали, пропуская эту световую смену. Это умиротворенное спокойствие действовало на Феликса благотворно. Последняя сирена отзвучала две минуты назад, а до следующей было целых двадцать минут. В голове еще крутились образы вчерашнего дня: цветастое одеяло в гостевой комнате Розвиты, пыльный чердак, цепочка Игги с динозавром, его мертвое тело на обомшелом каменном крыльце Ежевичного дома, пренебрежительный взгляд Блазера. С тех пор прошло больше пятнадцати часов, и все же Феликсу казалось, что новый день так и не начался. Он проспал до десяти часов глубоким сном, потом вскочил, не понимая, где находится, подставил ноющую голову под холодную воду, выпил у Розвиты двойной эспрессо и к одиннадцати вернулся сюда, чтобы сменить Эстер и Блазера. Комиссар сказал, что Феликсу не избежать последствий за свое поведение. Дескать, будь его воля, он бы как минимум отправил Феликса следить за дорожным движением на стройплощадке. Или еще лучше — в архив. Феликс был благодарен за то, что женщина на крыше уже несколько часов сидела смирно, не заставляя его что-либо предпринимать. И хотя ему было стыдно за свои мысли, но он втайне надеялся, что она продержится на крыше еще немного. Потому что, когда его смена закончится, придется вернуться домой и рассказать обо всем Моник. А пока он здесь, Моник не знает ничего ни об Игги, ни о пыли, ни о Ежевичном доме и все остается по-старому. Карола сидела у входа на перевернутом деревянном ящике и спала, прислонив голову к дверному косяку. Феликс не будил ее, ведь если он это сделает, придется звать Мануэлу и пытаться втянуть ее в разговор, хотя все и так знали, что это бесполезно. «Возможно, — думал Феликс, — она чувствует то же, что и я. Она боится того, что будет после, и тянет время». Феликс старался расслабить мышцы, подвигал челюстью, встряхнул руками, сделал глубокий вдох и продолжительный выдох. Не помогло. В животе тянуло, будто кто-то тащил его назад за веревку, а он изо всех сил сопротивлялся. «Игги и Моник, — думал Феликс, — эти двое тянут веревку, а я не хочу к ним поворачиваться, не хочу». Он проследил за облаком, которое сперва было похоже на голову утки, постепенно трансформировалось в подобие корабля и окончательно растворилось над трубой, за которую держалась женщина. Она ведь чей-то ребенок. Где пропадают ее родители? Почему не пришли защитить свою дочь? Феликс сглотнул, во рту было невыносимо сухо, он достал из кармана бутылочку и отхлебнул апельсинового сока. Неужели ей совсем не хочется в туалет? Он вспомнил вчерашний инцидент с раковиной и почувствовал, как загорелись щеки. Возможно, ее родители живут в Америке, или в Азии, или на каком-нибудь греческом острове. Феликс попытался сложить из осколков памяти пляж на Санторини, где всего раз был в детстве с родителями: светлый песок, крошечные обломки ракушек, каменный риф вдалеке на краю залива. Тут Мануэла Кюне встала и повернулась к нему. Она прошла пару шагов прямо к окну, скрестив руки на груди. Пляж растворился. Феликс не смел пошевелиться — рано. Еще несколько шагов — и он схватит ее за ногу, затащит в безопасность наконец-то. Ее колени были в кровавых мозолях, локти все исцарапаны, зеленый садовый комбинезон и светлые волосы окрасило в терракотовый цвет кирпичной пылью. Мануэла Кюне остановилась. Она не обращала внимания на Феликса, внезапно оглянулась через плечо, будто что-то услышала, повернулась и не спеша снова направилась к краю крыши. Она переставляла ноги медленно, словно ступая по грунтовой дороге. Спустившись до самого карниза, она просто пошла дальше вперед. Без колебаний, без оглядки. Феликс не успел окликнуть ее, осознать всю серьезность положения. Она шагнула в пропасть. Как перед этим ставила ноги на черепицу, она так же выставила ногу в пустоту. Феликс по-прежнему не шевелился. Его рука, которой он готовился схватить женщину, лежала на крыше, сжимаясь в кулак. Он не проронил ни слова.
Феликс не знал, сколько прошло времени, прежде чем он смог повернуть голову к Кароле, которая все еще безмятежно спала возле двери, прежде чем смог разжать кулак и понять, что все это время не мог дышать.
Тереза
Рыжеватый рассвет на пасмурном небе. Тереза проснулась раньше обычного от беспокойства, зуда за грудиной и покалывания в икрах. До того, как погасли уличные фонари, она сидела на деревянной скамье у магазина с чашкой кофе в руке, новой коробкой киндеров на коленях и канцелярским ножом. Уже в утренних сумерках она сняла брезент с овощей, написала ценники и отобрала гнилые плоды. Тереза провела пальцем вдоль ленты скотча на коробке. Вчера они продали почти все киндеры. При мысли о том, скольких детей она обделила за эти годы маленькими фигурками, ей стало немного стыдно. Она достала из кармана передника распечатанный список гостиниц Нью-Йорка. Сегодня Вернеру понадобится что-то ободряющее, ведь покупателей наверняка будет в разы меньше. В газетах и по телевизору подробно освещали ситуацию вокруг Нуну, может, парочка человек пройдет мимо, чтобы взглянуть своими глазами, чтобы потом говорить, мол, я там был. Но вчерашнего ажиотажа точно не стоит ждать. Тереза передвинула скамью за угол, чтобы видеть дом с Нуну на крыше. Бедняжка сидела, обессиленно прислонившись к трубе, а синий свет мигалок каждые пару секунд скользил по ее лицу. Долго она так не протянет, придется сдаться. Когда завыли сирены, она спрятала голову между коленями до тех пор, пока шум не стих. Вокруг трубы крыша была частично разобрана, в просветах виднелся желтый изоляционный материал и полимерная пленка. Внизу на площади двое молодых людей спали на раскладных стульях, прислонившись друг к другу. Родственники, друзья? Тереза задалась вопросом, кто бы провел так ночь, будь на крыше она.
Несомненно, это был бы Вернер. Возможно, Розвита. А кто еще? Тереза потрясла головой, отгоняя эти мысли. Она вскрыла коробку. Один за другим она вынимала оттуда шоколадные яйца, клала их на кухонные весы, трясла, прислушивалась и в конце концов остановила выбор на пяти штуках, вернув остальные обратно в коробку. Отхлебнула кофе. Она никуда не торопилась. Бережно развернула первое яйцо и в самом деле обнаружила внутри бегемотика — второго пирата. Когда она взяла следующее яйцо, краем глаза заметила какое-то шевеление. Нуну встала. Тереза подняла голову. Нуну шла к окну, из которого торчала голова полицейского. Сделав несколько шагов, она остановилась и развернулась. Медленными шажками, на полусогнутых ногах она спускалась по покатой крыше все ближе к карнизу, устремив взгляд прямо перед собой; она поставила одну ногу на водосточный желоб, а второй наступила в пустоту; она падала, падала вниз ногами, прижав руки к телу, перевернулась в воздухе на спину, не издала ни звука, тихо и скрытно она падала с крыши, так что никто на площади и не заметил ее падения. Когда Нуну шагнула с крыши, Тереза раздавила в руке шоколадное яйцо. Она мельком посмотрела на смятый в кулаке шоколад, затем быстро вернула взгляд на площадь, где спасательная подушка вздулась по краям. Нуну было не видно. Двое спавших парней вскочили со складных стульев, не сразу осознав, что произошло.— Ману! — закричал один из них. — Ману, Ману!
Он побежал к подушке, но двое пожарных остановили его. Тереза опознала его по велосипедному трико, это был тот молодой человек, что вчера ругался на весь магазин. «Ну конечно! — вспомнила Тереза. — Ее зовут Мануэла. Мануэла Кюне». Трое пожарных подняли девушку с подушки и положили на носилки. Она была жива, беспомощно пиналась, оставляя на желтых куртках мужчин терракотовые следы.
— Какое счастье, — пролепетала Тереза. Дрожащей рукой она положила раздавленное яйцо в картонную коробку.
Дальше распаковывать яйца ей уже не хотелось. Она опустила лезвие канцелярского ножа в пластиковый короб и защелкнула предохранитель. Затем подняла скамейку и вместе с коробкой, кухонными весами и чашкой кофе отнесла обратно за угол. Больше часа она просидела там, пила маленькими глотками кофе и время от времени вставала, чтобы повернуть яблоко лучшей стороной или отогнать воробья от винограда. Одна из букв «о» в слове «продуктовая» заморгала: о-о, о-о-о.
Ближе к восьми она услышала наверху шаги Вернера. «Все-таки он встал, — подумала она. — Он взялся за дело». Посвистывая, она поставила вариться второй кофе и принялась заполнять холодильник холодным чаем, колой и питьевыми йогуртами. Она порвала на куски картонные коробки, повернула консервы на полках названием вперед, прошлась влажной тряпкой по прилавку и полу, затем скрепя сердце выставила нераспакованные киндеры на витрину. К девяти часам она заметила, что Вернер до сих пор не спустился. Он бреется или снова заполз в постель? Тереза заперла кассовый аппарат маленьким ключиком и поднялась на второй этаж. Вернер сидел спиной к ней в синем полосатом кресле у окна гостиной.
— Эй, бездельник, — рассмеялась Тереза, — мне бы не помешала помощь внизу.
Вернер не отвечал. Наверное, снова уснул, ему нравилось дремать в этом кресле. Тереза подошла ближе, первым делом увидела его ноги — он надел и зашнуровал один ботинок, а второй, все еще с колодкой, стоял рядом.
— Погоди, я помогу тебе, — сказала она, обходя кресло. И в ужасе попятилась.
Вернер смотрел в окно широко распахнутыми глазами, с руками на подлокотниках, в завязанном переднике и с улыбкой на губах, будто ему только что пришла в голову идея. Он не моргал, не шевелился. Тереза тут же все поняла. Она схватила край своего передника и уткнулась в него лицом.
— Вернер, — сквозь слезы произнесла она в передник. — Вернер. — Она склонилась над ним, прикрыла ему веки, поцеловала в висок и в обгоревший нос, в левый уголок рта, где улыбка была отчетливее всего.
— Вернер, — снова и снова повторяла она, — Вернер. — Других слов не было ни на ее устах, ни в этой комнате, ни в целом мире.
Феликс
Когда они с Каролой спустились на площадь, фельдшеры уже заталкивали женщину на носилках в карету скорой помощи. Случайно или намеренно она спрыгнула на подушку? Она еще помнила, где находилась подушка? «Надеюсь, — думал Феликс, — надеюсь, она не собиралась упасть на асфальт». Веревка, сдавливавшая ему живот, немного ослабла. Стрижи с визгом носились вдоль стены дома, будто повторяли прыжок женщины. На площади было практически пусто. Рядом со спасателями стояли парень в велотрико и его друг, сонно потиравший глаза. Репортер RTL с надувной подушкой на шее тоже был тут. Он судорожно ходил по площади в поисках пригодного места для прямого включения. Оператор до сих пор настраивал оборудование, так что он никак не мог снять прыжок. Феликс ощутил в животе волну ликования. Хотя бы так. По крайней мере, она переиграла всех. Только складные стулья и разбросанный мусор напоминали, что здесь на протяжении двадцати часов стояла масса людей. Ветер тащил по брусчатке ворох пластиковых оберток, поднимал вверх по колено и снова бросал. В конце переулка Феликс увидел машину Блазера с включенными спецсигналами. Раз — и веревка на животе снова натянулась.
— Что с ней теперь будет? — Парень в велосипедном трико внезапно возник прямо перед Феликсом, бледный, с красными глазами. — Финн Хольцер, — назвался он. — Вы были вчера, когда я на крыше, ну, когда я пытался… — Движением руки он стер с губ неприятные слова. — Можно мне поехать с ней? — Он указал на скорую, дверцы которой все еще были открыты; Мануэле Кюне оказывали там первую помощь. Ее терракотовые ступни ярко контрастировали с белой простыней.
Феликс помотал головой.
— Мне жаль, — сказал он. — Боюсь, вам придется набраться терпения. Насколько я знаю, ее сперва положат в психиатрическое учреждение. До выяснения всех обстоятельств к ней никого не пустят.
Глаза парня заблестели.
— Кто-то запер ее на балконе. Это не вина Ману, — сквозь слезы сказал он.
Феликс нахмурился. Он слышал об этом впервые.
— Она рассказала об этом ему. — Парень указал на Блазера, который тем временем вышел из машины и поспешил к телекамере. — Вроде как тут только две квартиры с балконами, до хозяев не удалось дозвониться.
Феликс стиснул зубы. Как это похоже на Блазера.
— Я разберусь, — ответил он. — Я вам обещаю. Если все так и было, мы это выясним.
Парень с облегчением кивнул. Феликсу даже захотелось обнять его.
— Ступайте домой и поспите. Все уладится, — сказал он скорее самому себе, чем Финну Хольцеру. Тот прижал рюкзак к груди и потерянно озирался, будто забыл, откуда пришел.
Лужайка перед домом была мокрая от росы, ботинки Феликса потемнели, пока он шел по траве. Он сорвал с куста пион, бутон которого еще не раскрылся. У входа на крыльцо стянул обувь. Из цветка на его ладонь выполз муравей. Феликс не стал его смахивать. На цыпочках прокрался на кухню. Открыл морозилку, достал кубик льда, положил его в рот и разгрыз. Блаженство.