Псалмы Ирода
Шрифт:
— Джеми. — Ах, как радостно было произнести вслух это имя! Будто в комнату больного впустили свежий воздух.
— Ага, — откликнулась травница. — Он красивый мальчик. И умен к тому же. Достаточно умен, чтоб держаться ниже травы, тише воды, пока не окрепнет настолько, чтоб бросить вызов. Может, через год, а?
— Возможно. — У Бекки вдруг возникло ощущение, что чья-то огромная, холодная и темная рука нависла над ней. Говорить о юноше, который готовится к вызову, значило испытывать судьбу. Ей не хотелось думать о своем Джеми, сражающемся с каким-то безликим альфом за первенство на неизвестном далеком хуторе. Она знала, что эта борьба или превратит в реальность все их общие мечты, или покончит с ними, а потому с дрожью отшатнулась от этого
Непереносимо больно было думать о Джеми, втянутом в смертельную схватку, гибнущем в случае проигрыша и превращающегося в убийцу при выигрыше.
— Мисс Линн… Я о том, что случилось, когда мы пришли навестить вас…
— Я же приказала тебе молчать! — След былого безумия снова возник в словах мисс Линн. В ее глазах блеснул тот же дикий огонь сумасшествия, который до смерти напугал Бекку в той залитой закатным светом комнате. Потом травница сказала уже более спокойно: — Я уже поговорила с Захарией, детка. Он не виноват. Он сознался, что велел Адонайе предупредить вас, но у этого парня голова была забита другими делами. Да и вообще в его черепушке не так уж много свободного места. Его уже наказали, чтоб в другой раз не забывал. Никто не собирается скакать к твоему па и что-то сообщать ему. Все улажено, все забыто. Ну а теперь не пора ли тебе отдохнуть?
Бекка хотела было что-то добавить, но взгляд травницы заставил ее превратить вертевшиеся на языке слова в глубокий вздох. Она поудобнее улеглась на подушке и вытянулась, с радостью отдаваясь еще никогда не испытанному ощущению мягкого и пышного матраса. Простыни пахли сладким клевером — надо думать, одной из добавок мисс Линн к воде для полоскания белья. Под простыней и одеялом на Бекке не было ничего, кроме сорочки. Она закрыла глаза и попыталась вообразить себя лежащей на поле среди колосистой ржи во время короткого перерыва в работе, когда можно так сладко вздремнуть несколько минуток.
Ей привиделось, как раздвигаются стебли, как над ней склоняется лицо Джеми, как в его голосе звучит музыка ее имени, как теплы его руки, как пахнет его тело…
Плач ребенка прогнал сон. Бекка вскочила, крича:
— Господи! На помощь!
— Ш-ш-ш, детка! — Сидя на стуле, придвинутом к кровати, мисс Линн шепотом призвала Бекку к молчанию. — Это всего лишь Иессей, которому захотелось молочка.
Ребенок снова лежал у нее на коленях, заходясь в яростном крике оттого, что его желание не было исполнено без промедления. По его виду и громкости крика было ясно, что на свет появился тиран и повелитель, начисто уже забывший страшные часы бессилия, проведенные на холме.
«Да и вспомнит ли он их когда-нибудь? Вспомнит ли он, когда вырастет, как вплотную приблизился к смерти? Изменит ли это хоть что-то в его отношении к собственным детям, если он поднимется достаточно высоко, чтоб получить право их иметь?»
Голова Бекки шла кругом от этих вопросов, не имевших ответа. Она снова откинулась на подушку и дала отдых и уму, и слипающимся глазам.
А мисс Линн с любовью рассматривала крошечное бурое личико, красноватое сморщенное тельце и крепко сжатые, дрожащие от гнева кулачки. Она распустила тугой детский свивальник, обнажив кривоватые ножки новорожденного и малюсенький знак его пола, затем подняла дитя к своей обнаженной груди. Темная головка, покрытая густой порослью волос, жадно приникла к ней.
— Ну разве он не прелесть? — Мисс Линн просто думала вслух. — Не каждая женщина способна родить такого силача. Да простит Бог мою гордыню, но я никак не могу ее побороть.
«Из-за рождения этого ребенка? Да она, наверное, грезит! — Бекка дала своему Червю свободу, она слишком устала, чтобы бороться с нечистыми мыслями, которые это порождение Сатаны насаждало в ее мозгу. — Разве нормальный человек может поверить, что ребенок,
который выглядит так, как этот, родился от такой матери, как мисс Линн, и от такого отца, как Захария? Дитя, что умерло на холме, — ее настоящее дитя… Сходство с матерью было такое сильное, что ошибиться невозможно, несмотря на то, что девочка была новорожденной и к тому же мертвой. Но Миролюбию нужны сыновья, а другие хутора тоже не нуждались в девочках, вот почему эта и превратилась в кости… Женское счастье недолговечно».А скоро все станут толковать о маленьком Иессее точно так же, как сейчас говорила о нем мисс Линн; будто он родился в Миролюбии, а не был принесен сюда с холма. История его рождения будет повторяться устами старух, которые все еще жаждут внимания или нуждаются в союзниках, способных клятвенно подтвердить их полезность в дни Чистки. Они заявят, что были свидетельницами того, как мисс Линн родила этого малыша из своего чрева, и будут так часто повторять эту историю, что даже знающие правду в конце концов забудут о ней. Без сомнения, между хуторскими старухами и молодыми матерями, чьих детей отнесли на холм, а оттуда принесли других младенцев, возникают весьма прочные связи.
«Мальчика вместо девочки, девочку вместо мальчика, а иногда кто-то остается на холме, и вместо него никого не приносят. Иногда же все происходит иначе — приносят ребенка, чтобы скрыть бесплодие чрева женщины или пустоту колыбели у очага, которые Господин наш Царь опустошил по каким-то своим предначертаниям. И все это для блага хутора! А кто решает, в чем заключается это самое благо?»
Зах избаловал меня, как-то сказала мисс Линн. Но не настолько, чтоб разрешить ей оставить при себе здоровую девочку, которую она родила, поскольку у Миролюбия избыток девчонок. Бекка, казалось, собственными глазами видела хитрое лицо Заха, уносящего на холм новорожденную, видела его всегдашний расчетливый взгляд, сопоставляющий жизнь этого ребенка с тем, как Зах представляет себе будущее. Точно так же торговцы из Коопа соотносят цену на свои товары с ценой зерна, и никакие посторонние обстоятельства в расчет при этом не принимаются.
«А разве твой па чем-то отличается от него? — радостно взвыл Червь, хотя его девичьи груди все еще лоснились от крови. — Скольких младенцев отнес он, идя по той же тропе? Твоя собственная мать носит в себе плод, не зная, есть ли в Праведном Пути место для сынов или дочерей».
«Уходи, — сказала Бекка Червю, засевшему в ее уме. — Оставь меня в покое. Мы делаем то, что должны делать. Тяжело быть женщиной, но еще тяжелее быть мужчиной. А всего тяжелее быть альфом фермы. Он один в ответе за голодные рты, за пустые животы, которые надо наполнить, за будущее вообще. Никто не может помочь па в том, что ему приходится делать».
«Опять повторяешь как попугай, — издевался Червь. — Разве твой па когда-нибудь спрашивал совета? Или просил разделить с ним ношу? Разделить власть? Да он просто не потерпел бы этого! Разве кто-нибудь видел доказательства того, что ты говоришь правду? Кто…» — Но Бекка уже спала.
На этот раз она проснулась от голоса мисс Линн.
— Уходи прочь, Адонайя! Она нуждается в отдыхе. Я не позволю будить ее по пустякам.
— Я же только хочу извиниться перед ней. — Голос отвечавшего был тих и жалобен, но низок по тембру. — Это самое малое, что я могу сделать, раз уж виноват в той ошибке. А для отдыха у нее была целая ночь.
Бекка открыла глаза и увидела, что мисс Линн стоит у двери, закрывая от ее глаз того, кто находился за этой дверью в холле. Раннее солнце уже светило в окно, неожиданно открыв Бекке, как мала спальня травницы. Кровать, стул да комод занимали почти всю площадь. Аккуратно сложенная одежда Бекки лежала на стуле. Она почувствовала прохладу — одеяло соскользнуло с кровати, вероятно, скинутое ею самой, когда она металась во сне. Бекка поискала его глазами, а потом, придерживая на груди простыню, перегнулась через спинку кровати. Скомканное одеяло лежало рядом с колыбелькой, где тихо посапывал Иессей.