Псаломщик

Когда начинает тянуть туда, я молюсь снова и снова…

23

Во времена оны было заведено «христианам, живущим во граде или веси, о тогда проставляющемся больном, яко да молятся Богу о нем». И когда больной совсем отходил, то, если он жил близ церкви, ударяли в колокол. Сейчас звонят по телефону.

Это я к тому, что прилично зарабатывал, когда на домашней молитве по благословению духовного отца совершал поминовение тех, кого нельзя поминать на церковном богослужении. В церковной молитве – един путь, по которому ради несмущения друг друга должны идти и все молящиеся. В домашней молитве большая широта пути, но направление остается то же, что и в церковной молитве. Православные – не только монахи, но и миряне – всегда остаются послушниками Святой Церкви. Они избегают молитвенного самоволия. Молился об умерших язычниках преподобный Макарий Египетский. Синаксар субботы Мясопустной извещает о том, что и святитель Григорий Двоеслов молился о языческом императоре Траяне. Он даже получил весть, что молитва его угодна Господу. Преподобный Феодор Студит не допускал открытого поминовения на литургии усопших иконоборцев, но говорил так: «…разве только каждый в душе своей молится за таких и творит за них милостыню». Сколько их, несчастных нехристей, уходило в вечность сейчас! На герб либерала я бы поместил козла в цилиндре, держащего в копытцах косу смерти. И – надпись по кругу:

«Либерализм – это глупость, переходящая в государственную измену, и предательство, граничащее с глупостью».

Почему? Да потому, что сказано: думай о смерти, дурень. Я бы добавил: думай про осину, иуда. Ибо сказано: три достойные вещи есть у человека: достойно жить, достойно стариться и достойно умереть.

Приходилось мне келейно молиться и за множество самоубийц. Не у каждого из ближних было желание потрудиться ради любимых собратий, усердие к молитве, смирение и послушание Святой Церкви. Люди давали мне деньги и говорили нечто вроде: «Молись, брат… Он был хорошим человеком, но сломала его жизнь…»

Я честно молился.

«Взыщи, Господи, погибшую душу раба Твоего: аще возможно есть, помилуй. Неизследимы судьбы Твои. Не постави мне в грех молитвы моей, но да будет святая воля Твоя,.. – говорил я. – … Ныне он совершенно в воле Твоей, Который может и душу и тело ввергнуть в пещь огненную, Который и смиряет и высит, мертвит и живит, низводит во ад и возводит. При этом Ты столь милосерд, всемогущ и любвеобилен, что благие качества всех земнородных пред Твоею высочайшею благостью – ничто…»

Я знал, что преподобный Федор Студит советует творить милостыню и за еретиков, а Оптинские старцы заповедуют то же делать и за самоубийц. Подумать, так все люди – самоубийцы. Не был ли и я, например, подвержен суициду, когда ходил на свои войны? Как сказать? Пожалуй, все же не был. Я считал, что иду защищать Отечество – это мой долг. Но Вася Фимин? Он надел трофейную полковничью папаху. Мы же говорили ему: «Вася, сними ты эту папаху! Снайпер выберет тебя!» Вася смеялся: пуля – дура. Убила дура Васю. Хоть в школьный букварь вместо «мама мыла раму» пиши: убила дура Васю.

И тут по самой теме позвонил батюшка Глеб. Говорит:

– Господи, помилуй! Господи, благослови! Здравствуй, Петр Николаевич! В районе одиннадцати я к тебе заеду. Едем, Петр Николаевич, на улицу Маркса, в «кузбассовский» буржуйский дом отпевать мальчишку… От «ляпки» 25 опять парень… того… Боюсь, не последний. Вот и думай: убийство это или самоубийство?

– Думайте, батюшка. А мое дело – телячье. Мы герои соструда…

– Дак, вот! – сказал батюшка без внимания к моей болтовне. – Я думаю, что иначе как убийством это не назовешь!

25

На сленге наркодельцов, «ляпка» – взвесь талька, крахмала, димедрола, муки. Такие взвеси способны превратить любой наркотик в быстродействующий яд. Они закупоривают сосуды головного мозга, что приводит к мгновенной смерти. Это преднамеренное убийство.

– Ну, так, стало быть, едем…

– А с другой-то стороны, вроде как сам он. Ему ж иглу-то не дядя Филя с мыловарни вставлял. А, Петря?

– На Ваше усмотрение, батюшка. Вам видней.

– А-а!.. – сказал неопределенно батюшка, и в моей трубке прозвучали сигналы отбоя.

Он сказал «а». Мне оставалось сказать «бэ»: собраться, настроиться и ждать. Так я и поступил. Уезжая, Юра сказал:

– Садись за доклад, никаких тяпок-ляпок, керя!

– Сидеть за доклад будешь ты, керя! – отшутился я, но, затворив за ним дверь, сел все же за компьютер, когда вдруг вспомнил, что электричества все еще нет. А ведь пошутил я не в бровь, а в глаз. Стал искать в дорогу транзистор, но поймал себя на мысли, что ищу в ящиках стола транзистор, а думаю про то, где искать Алешу.

А через полчаса позвонил батюшка Глеб:

– Звонил я, грешный, благочинному: не благословляет. Ну и, соответственно…

– Простите, батюшка: свету нету, а в дверь стучат! Но я понял вас!

Подошел к двери.

– Кто? – как тугодум, спросил я.

– Отойдите, а то пальнет! – послышался голос Натальи. – Он контуженный на голову. На ум тоже шалый…

И коррозированный табачищем женский бас в скрипичном ключе:

– Открывай, свои!

За дверьми захихикали статисты. Я отпер засовы.

Это явилась Наталья с огромным пластиковым пакетом, который она прижимала к груди так, будто не в свой бывший дом входила, а выходила из роддома. Лицо ее светилось счастьем и довольством, почти таким же, как лицо мэра Димки Шулепова на ее пакете. Мэр Димка Шулепов средненько учился с нами в одной школе. Потом ушел в Высшую партийную, где уже тогда учили на жуликов, и сыграл свою личную партию на слабой теоретической, но мощной материальной базе.

Под его торсом – рекламный слоган: «На страже интересов края».

«Лучше бы ты ушел со стражи под стражу…» – тоскливо подумал я. За спиной Наталии в полутьме виднелся мужчина с непокрытой головой, помоложе меня на добрый десяток лет.

– За каждой великой женщиной стоит великий мужчина – так гласит древняя мудрость! – как искусный конферансье, возгласила румяная Наталья. – Угадай с трех раз: кто он?

– Это журналист Шалоумов – звезда китаевского радиоэфира! – сказал я и угадал.

Едва Шалоумов вошел в прихожую, как вспыхнул свет.

– Ура! – воскликнула Наталья, закрывая глаза ладонями. – Это – знак.

Однако мужчина, в отличие от нее, всматривался в меня так, что будь у него в глазнице монокль, то непременно выпал бы и повис на шнурке – так широко распахнулись его блестящие глаза.

– Петя?! – не то спросил, не то нетвердо решил он и, бросив пальто на пол, широко распахнул руки. – Шацких! Петя! Керя!

– Ха-а-а! Коська?! – мы обнялись, постояли так, помотали буйными некогда головами. – Я думал: ты не вышел с Рочдельской… 26

– Я же сказала: свои! – делала вид, что не удивилась, Наталья.

26

Улица Рочдельская расположена вблизи метро «Баррикадная» в Москве. Она примыкает к территории здания бывшего Верховного Совета СССР.

– Вышел я, вышел, вывернулся! – продолжал потрясенный нечаянной встречей Коська. – Мы с Мишкой-казаком ушли еще из мэрии в три ночи. Военные уходили – и мы за ними. Все было ясно – по Ленинскому двигались танки…

– Похоже, мы пришли на маскарад! – утомленно иронизировала Наталья. – Но маски, на всякий случай, оставили в раздевалке.

– Помолчи, Натаха! Остановись, а? – сказал я. – Ты, Натаха, почему без звонка?

– Таков приказ командования! – ответила она, уже со значением. – Царь приказал. Это он. Анпиратор, – указала она пальцем в потолок, – прислал нас к тебе, чтобы ты дал вместо него, Анпиратора, интервью. А доклада, велит, не нада! Предваряю твои недоуменные вопросы царским аргументом: по радио не видно того, кто говорит. Он, благодетель наш, назначил тебя своим секретарем по идеологии. И документик вот прислал, видишь? А чего это ты, князь, боишься? Интервью – не пункция! Это совсем не больно!