Псевдоним бога

— Ну?

— Я хочу осмотреть твою дачу.

— Желаете купить?

— Не ерничай. «Купить»! Да, конечно, дорого бы я дал, чтобы разобраться в этой чертовщине, головоломке, подобрать к ней хоть сколько-нибудь вменяемые отгадки!

— А знаете что? Ищите. Я даже в некоторой степени рад, что вы появились. Не вам самому, конечно, гражданин следователь, вы уж извините, — а тому, что еще у кого-то не выходит из головы это дело с Крейцером и всеми сопутствующими… Поройтесь. Может, чего и найдете. А мне скрывать нечего.

Олег Орестович резко отставил пивную бутылку и, перекинув на Костю взгляд сощуренных глаз, спросил отрывисто:

— Может, желаешь прогуляться со мной?

Гамов колебался только мгновение, а потом отрицательно покачал головой:

— Ну уж вы скажете, гражданин следователь. Что ж, я должен искать улики на самого себя, что ли? Или вы скоропостижно исключили меня из списка подозреваемых, хотя продолжаете держать в голове события четвертого года, о которых вы мне недавно так красочно рассказывали?

Грубин свирепо дернул шеей и исчез. Гамов услышал, что он спускается в подвал. Подвал изобиловал живописными достопримечательностями, среди которых преобладали пустые бутылки из-под водки, вина и пива, а также несколько мятых и ржавых кастрюль, в которых в пору бурной студенческой юности Костя и его сотоварищи варили в молоке коноплю, получая дивный напиток под звучным названием «манага». Костя передернул плечами и, взглянув на часы, подумал, что спать еще рано, а делать все равно нечего. Неожиданно для себя нашел початую водку, которую какой-то высокий интеллектуал — судя по отпечаткам пальцев, Казаков, — поставил в раковину, в гору немытой посуды.

Материал для заполнения вечернего досуга был найден.

Стакан, хищный, увесисто-граненый, бочком вкатился в пальцы.

Вспомнилась мать. В последнее время Гамов вспоминал о ней редко, и если подобные мысли и касались его, то едва приметно и тонко, словно подушечкой пальца — к нежной коже виска. Гамов не вспоминал ее такой, какой она была последние годы, ему было проще и естественнее возвращать ее из дальнего детства, из тех времен, когда у него, Кости, еще были коротенькие синие штанишки, нелепая разлапистая походка, шаловливая мальчишеская рожица, а также гнутая жестяная ракета и неуемное желание стать космонавтом. Кто не знает, у советской детворы такое было не редкость… И еще — эта песня, от которой замирало сердце и волшебный, завораживающий холод лился по спине, старая добрая советская песня: «И снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная синева, а снится нам трава, трава у дома… Зеленая, зеленая трава».

Костя опрокинул в себя полстакана с отравой и замер, таким полноводным потоком детские эти воспоминания и мечты вдруг вернулись к нему и встали в полный рост, обрастая грозной, мускулистой плотью действительности. Оборачиваясь вот этой реальностью, вот этими мистическими домыслами Грубина и проклятым гигантским НЛО — где-то там, над головой, на орбите Луны! Мама, мама… Простая школьная учительница, она порой смешно и трогательно рассуждала о высшей справедливости и, порой не находя ее в окружающей серой жизни, говорила сыну что-то вроде: «Вот представляешь, Костя, сынок… А ведь в один прекрасный момент вдруг окажется, что наша планета Земля — это только маленький замкнутый мирок, и все, кто живет в нем и грызется друг с другом — это только паучки в банке, пожирающие друг друга… Паучки, которые не видят ничего, кроме друг друга и вот этой банки, в которой они копошатся. И вдруг придут они — величественные люди с далекой планеты. Наверное, они красивы. Наверное, они справедливее и добрее нас. Ты думал о том, какими могут быть они, люди из других миров? Вот я думаю, что они непременно красивы. Никакие не мыслящие спруты, не уродливые говорящие головастики или разумное желе. Они — такие же, как мы, только лучше нас. Быть может, ты когда-нибудь увидишь их, сынок. Ведь к тому времени, как ты вырастешь и станешь большим, человек будет летать в космос так же запросто, как ты ездишь в школу на троллейбусе…»

Костя слушал разинув рот… Позже он попытался описать возможную эту встречу с пришельцами в рассказе — точно такими же неуклюжими полудетскими фразами, как описывают это многие мальчики-фантазеры во всех странах мира, когда мечтают о покорении Вселенной и встрече с неведомым.

Спустя много лет Гамов нашел эту детскую тетрадку на чердаке своей дачи. Она лежала под канистрой с бензином. Буквы расплылись. Страницы были испакощены радужными пятнами, а между третьей и четвертой страницами скончался большой страшный клоп.

3

Гамов проснулся оттого, что яркий электрический свет бил ему прямо в глаза. Он по-прежнему полулежал на кушетке под шкафом, с которого, как известно, время от времени падают летающие тарелки. Напротив сидел следователь Грубин. Он с мрачным каннибальским видом поедал телячью колбасу. У его локтя стояла настольная лампа, и ее свет бил в лицо полусонного Гамова. Верхний же свет на кухне был потушен.

— Это… что за методы НКВД? — пробормотал Константин. — Убери лампу… Ну что… нашли что-нибудь, Холмс вы наш?

— Нашел, — с набитым ртом отвечал Грубин.

— Ученик двадцатой московской школы Коля Герасимов находит… в подвале заброшенного дома машину времени… Надеюсь, вы не всю колбасу съели, гражданин следователь?

— Я нашел много интересного, Гамов, — игнорируя животрепещущий вопрос о колбасе, сухо произнес Грубин.

— Аннигиляционную пушку на базе антинейтринного излучателя? Квантовую винтовку? Пояс невинности? Святой Грааль?

— Вот. Взгляните.

Костя поднялся с кушетки и посмотрел на поверхность стола, туда, куда указывал палец Грубина. С первого взгляда он ничего не увидел. Грубин отодвинул в сторону тарелку… Ничего. Ничего, кроме кучки какого-то хлама: тускло поблескивающий металлический цилиндрик размером с патрон от калаша, измазанный какими-то темными разводами; кольцо эллипсовидной формы с желобком по всей окружности; и, наконец, какой-то желтоватый сплющенный камешек с раскиданными по видимой Гамову поверхности темными пятнами. Углублениями? М-да… Впервые за все время этой своеобразной встречи со своим недавним мучителем Константин подумал, что Грубин немного не в себе. Что он представляет интерес для врачей известного профиля — точно так же как весной две тысячи четвертого сам Гамов.

— Богатый урожай. И сколько вы искали все эти сокровища?

— Около трех часов. Вы, Константин Алексеевич, успели не спеша допить бутылку водки и преспокойно опочили. И совершенно напрасно вы иронизируете. Находки в самом деле чрезвычайно интересные. Я, конечно, не специалист, экспертиза покажет, что это такое, более подробно и выверенно. Но уже сейчас я могу кое-что рассказать… Взять хотя бы вот этот замечательный цилиндрик. Не знаю, из чего он сделан, но материал, я уверен, совершенно уникальный. Видите вот эти темные оплывшие разводы? Внутри цилиндрик полый, и в нем тоже имеется немного таких наплывов.

— Ну и что? Хотите, я подарю вам ржавый гвоздь? Им алкаш Сайдуллин, с которого вы в свое время тоже снимали показания, любил ковыряться в зубах, когда приходил ко мне и просил налить. А потом вбил этот гвоздь в забор и злодейски повесил на нем кошку. Так что этот гвоздь — тоже в своем роде раритет и даже своего рода улика.

— Разводы, — терпеливо повторил Олег Орестович в свойственной ему кроткой и деликатной манере, — темные разводы, представляющие собой потеки оплавленного минерала. Минерала, известного каждому школьнику. Графита. Знаете, при какой температуре плавится графит, Константин? Я уже точно не помню, но что-то далеко за три тысячи градусов по Цельсию. Где-то три с половиной, что ли. Графит плавится только в лабораторных условиях, а ваш подвал слабо походит на лабораторию. Кроме того, у дальней стены подвала, где я и нашел этот цилиндрик со следами расплавленного графита, я обнаружил несколько кусков гранита.

— Да, это осталось от глыбы, из которой делали памятник маме.

— Так вот, один из кусков гранита тоже оплавлен. Конечно, он не такой тугоплавкий, как графит, но все равно за тысячу градусов. Я в свое время увлекался химией и минералогией. Хотел быть экспертом. Так. О минералах все. Теперь следующая находка. Вот это колечко. Попробуйте просунуть в него палец. Видите, тут достаточно места, чтобы всунуть даже два пальца… вот, пожалуйста.

Колечко было тяжелым и холодным. Гамов сжал его в левом кулаке и попытался просунуть указательный палец правой руки… Палец уперся в невидимую преграду и, пройдя в кольцо едва ли на два миллиметра, дальше не пошел. Гамов нажал сильнее, и тотчас же сустав прострелила острая боль, Костя отдернул палец и бросил загадочную находку следователя Грубина на стол: