Псих

Собственно, наверное, там было что-то еще, но вытащить лист из папки чуть подальше мне не удалось, потому что в этот момент пришла секретарша и выставила меня с кафедры. Я пытаюсь понять, откуда могло взяться такое чудо природы. Ни в одной из соцсетей страницы у нее нет; я почти уверена, что есть розовый блог в сердечках «ах-мои-пони-мои-улитки-перышки-зефиринки», закрытый больше чем от всех пользователей. Если его нет в Интернете, то уж точно есть у нее под подушкой, и обязательно закрывается на замочек. Такие замочки открываются одним хорошим усилием, даже без пилки для ногтей – учась в школе, я вскрыла дневники всей женской части нашей параллели. Ничего интересного там не было, хотя я так надеялась найти родственную душу – кого-нибудь, кто тоже принимает наркотики и кому всегда не с кем поговорить, кроме психоаналитика. Кстати, за это мне ничего не сделали – и не сделали бы, даже если бы могли, потому что у меня есть справка, мне надо сочувствовать, меня надо поддерживать и т. п. По чести говоря, все просто спихнули на мальчишек: кому еще могут понадобиться розово-шоколадные секреты двенадцатилетних школьниц.

Какой-то толк в массовом взломе чужих дневников все-таки был – потому что благодаря этому я определенно знаю, что у моей ученицы мозг девочки, учащейся в средних классах ближе к младшим. Без всяких намеков на переходный период.

Первая проблема, которая угрожающе нависла передо мной, – не знаю, как ее учить. Это не потому, что я умная, а она нет, или что-то в этом роде. У меня объективно очень быстрый процессор в голове. Двенадцатиядерный, наверное (мне по барабану, производят ли такие). Поэтому одна из вещей, которая меня страшно бесит – это когда люди соображают медленнее меня. Кроме того, когда я произношу что-нибудь типа «ну, возьми книжки, которые заявлены в списке литературы и… эээ…» – я на самом деле не знаю, что с ними дальше делать, с книжками-то. Я не готовлюсь к семинарам. Только если у нас дома вдруг отключили электричество. Или если я сижу в больнице в очень длинной очереди, и совершенно случайно у меня с собой в сумке конспект. Я принципиально не хожу в библиотеки, потому что мне ЛЕНЬ. Спрашивается, что я должна ей сказать? Для меня схема всегда одна и та же – возьмем, скажем, Средневековье: до вечера я хожу и ною, что змея опять задала нам нечто, чего в природе не может быть ни под каким видом; потом, когда критик начинает грызть голову, я лезу в шкаф в надежде найти там книгу со словом «средневековье» в названии. Потом совершенно случайно оказывается, что этот Х,йзинга крут и что я прекрасна, а все остальные в нашей группе идиоты. Это неправда, потому что идиоты – это слишком узкая специализация. Бывают еще придурки, имбецилы, извращенцы.

Поэтому мне нужно выяснить две вещи. Во-первых, какого результата от меня ждет змея; во-вторых – что она сделает со мной, если ничего не получится. А, да, и есть еще в-третьих. Подумайте сами – если змеища готова продать дьяволу любого, кто не успевает по ее предмету, то откуда вдруг такая любовь к сирым и убогим?

Как-то раз я захожу к ней на кафедру и говорю:

– Ээээ, помните, у меня занимается девочка ваша?

– Да, – радостно говорит мне она, – как ваши успехи, милое дитя?

– Ну, в данный момент мне нужно, чтобы вы поставили ей А.

– Дорогая, я с радостью это сделаю, если ваш труд действительно оказался более эффективен, чем мой.

Да никогда в жизни. Убей меня Господь, если так произойдет.

– Ну, понимаете, это нужно для, эээ, мотивации.

(Не думайте, что к моим симптомам добавилась умственная отсталость и что я внезапно стала забывать слова. Просто мне всегда выпадает счастье вломиться на кафедру именно в тот момент, когда все соберутся на обеденный перерыв, на консультации или еще там что-нибудь, и при появлении нового человека в дверях мгновенно бросают свои дела и слушают, с чем же он пожаловал. Я ненавижу нашу кафедру.)

– В общем, я хвалю ее, конечно, она делает, ммм, определенные успехи, но, по-моему, уже и вам пришло время подключаться к воспитательному процессу.

Нет.

Нет, нет, нет.

Только не это и только не сейчас.

Ваш новый друг – подавленный гнев. В то время как мое сознание неосмотрительно вышло на перекур, подсознание вернулось домой злое, влезло на стульчик и сейчас начнет голосить. Вот почему психотерапевты предпочитают кормить его вкусными таблетками и вот почему в отсутствие оных оно слетает с катушек.

– То есть, понимаете, я уже три недели своей жизни трачу неизвестно на что. Чем вы там с ними занимаетесь на третьем курсе? У меня вообще появилось желание до него не дожить, до третьего курса вашего. Да кто в состоянии это все прочитать вообще, моральные уроды, которых родители-садисты закрывают дома по вечерам? Блин, да откуда у нас должны появляться свои собственные мысли, если вы нас душите таким количеством чужих, и вообще…

Надеюсь, вы получили достаточно полное впечатление о моем темном попутчике, но если вы думаете, что за эту пламенную речь я была торжественно расстреляна педсоставом, то вы ошибаетесь. После слова «вообще» я элементарно разворачиваюсь и убегаю. Вот что-что, а ремонт помещения (который будет неизбежен, если мне под руку подвернется стул) в мои планы не входит.

Я неделю никуда не выхожу; вы не знаете, что такое ад.

Ад – это когда у тебя нет права закрывать за собой дверь комнаты. Она в любом случае будет распахнута. С криками, без криков, просто с тихим подозрительным шорохом *звонить в реанимацию или уже поздно?* Моя мама не верит, что бывают моменты, когда мне не хочется «об этом поговорить» (сколько можно говорить об одном и том же?). Иногда мне не хочется говорить вообще. Иногда хочется орать. Иногда хочется послушать громкую музыку. Самое главное, что этого бы хватило. Две, три минуты этого, и я могу нормально функционировать без таблеток.

– Что означает эта закрытая дверь? – иронически спрашивает мама.

– Эта закрытая дверь означает только то, что не надо ее открывать, – говорю я.

Мне просто нужен покой, покой и сон, а вместо этого у меня электрический свет, распахнутая дверь комнаты днем и ночью; мои редкие телефонные разговоры внимательно слушают, поэтому я даже не стараюсь понижать голос. Упреждая ваши вопросы о моей плохой наследственности – мои родители не чокнутые, но вы поставьте себя на их место, а я отдохну пока. Я себя ставить на их место смертельно устала.

– А-а… Алиса?

– Ну кто еще это может быть, – устало говорю я, – это же мой мобильный. Проблемы?

– Нет… то есть… нет, вообще-то нет. Все нормально. Все хорошо. Я просто хотела…

Я даю ей собраться с мыслями секунд тридцать, потом она наконец выдает:

– В среду у меня день рождения.

– Круто, – говорю я, – только, по-моему, поздравлять заранее как-то нехорошо…

– Нет, я не поздравлять… то есть… В общем, приходи ко мне домой. Праздновать.

Я? Домой? Праздновать?

– На всякий случай напоминаю, что я твой злобный репетитор из университета, а не какая-то другая Алиса, милая и добрая, за которую ты меня приняла.

– Я знаю, – уныло говорит она. Странно.

– Ну раз знаешь, тогда ради бога. Напишешь, когда и куда мне приходить.

Она прощается и вешает трубку, а я еще раз думаю, что это странно.

Странности, собственно, начались некоторое время назад. На мой день рождения Марселла (кто ей вообще сказал, что у меня день рождения?) пришла на занятие с маленьким розовым пакетиком, в котором лежала маленькая розовая коробочка, в котором лежали маленькие черные (простите, я против художественного вымысла – кстати, если дневник ведется в терапевтических целях, то его автор имеет право приукрашивать детали? У кого бы узнать?)… да, маленькие черные наушники, которые носят на голове для тепла. Вязаные и местами пушистые.

– Спасибо, – сказала я, хотя мой речевой аппарат хотел совсем не этого, – здорово, конечно, но… как бы это сказать… без подарков можно было бы обойтись.

– Тебе не нравится?

Черт возьми, я обидела девочку-аниме. Позор на мои седины.

– Да нет. Наоборот, это очень красиво и круто вообще.

Это и вправду было очень красиво, но я даже не знаю, с чем такое носить.

– Просто понимаешь, это, эммм, дорого и все такое прочее.

– Нестрашно, – говорит она мне, – у меня есть еще. В этом я совершенно не сомневаюсь.