Психоанализ: учебное пособие

Между тем признание своих собственных просчетов и ошибок, исследование поражений и сбоев в терапевтической работе, несомненно, способствует прогрессу аналитической теории и практики. Но это становится возможным лишь тогда, когда аналитик не прекращает исследование своей собственной личности, продолжает самоанализ и разбирательство со своим бессознательным.

Признаюсь, что мне приходилось сталкиваться с такими ситуациями, когда в процессе аналитической работы возникало ощущение некоего самоупования, обусловленного относительно успешным ходом лечения пациентов. Но для меня всегда это было сигналом предостережения – возможно, не все так благополучно, как представляется на первый взгляд. Чаще всего именно так и оказывалось, поскольку нередко пациенты преподносили такие сюрпризы, после которых порой приходилось как бы заново начинать аналитическую работу. Кроме того, постоянный самоанализ помогал спускаться с вершин нарциссического самоудовлетворения на грешную землю сложных аналитических отношений, в результате чего, как бы наступая на горло собственной песне, мне приходилось признаваться в собственных промахах и ошибках, допущенных при работе с пациентами.

Хочу обратить внимание на весьма деликатную для аналитика проблему. Она сопряжена с ответом на вопросы, которые могут возникать перед ним.

Если, не находясь во власти мании величия и допуская возможность совершения оплошностей, он оказывается способным признаться самому себе в том, что действительно совершил какую-то ошибку, то как ему следует поступить в таком случае? Проанализировать свое поведение, аналитические отношения с пациентом и, ничего не говоря ему о допущенной ошибке, дабы не подрывать свой авторитет, как можно быстрее исправить ее? Или как ни в чем не бывало продолжить дальше анализ, сделав вид, что все идет нормально? Обнаружив свою ошибку и осознав пагубность ее, вновь проработать предшествующий материал, не акцентируя внимание пациента на этом? Или признаться ему в допущенной ошибке и совместными усилиями исправить то положение, в котором оба оказались по вине аналитика?

Разумеется, в процессе самоанализа любой нормальный аналитик, способный выйти из-под власти терапевтического честолюбия и нарциссического возвеличивания своего Я, постарается исправить ранее допущенную им ошибку. Но стоит ли говорить об этом с пациентом и тем самым поступаться своим авторитетом и подвергать сомнению достигнутый с ним альянс в аналитических отношениях?

Полагаю, что честный разговор с пациентом о допущенной аналитиком ошибке не только не подрывает его авторитет, но, напротив, может укрепить его. Аналитическая работа с пациентом требует честности, искренности и правдивости. Это – одно из важных психоаналитических правил, следование которому способствует достижению терапевтического успеха.

Но можно ли ожидать от пациента соблюдения данного правила, будучи в то же время нечестным и неискренним по отношению к нему? В этом плане аналитик сам должен быть примером. Поэтому не будет ничего зазорного в том, что он признается пациенту в допущенной им ошибке. Скорее напротив, честность и искренность аналитика подтолкнут пациента к более плодотворной работе с ним. Думаю, что особенно важно придерживаться подобной установки при осуществлении учебного анализа, когда будущие аналитики могут по достоинству оценить пример своего учителя, не только не скрывающего от них собственные промахи и ошибки, но акцентирующего на них свое внимание с целью совместного их разбора.

Зная рифы и пропасти, проводник может оступиться. Но это, во-первых, послужит наглядным уроком для путешественника, который воочию убедится, насколько труден и опасен путь, по которому он идет вместе с проводником; и во-вторых, обилизует его силы и укрепит волю. Он вряд ли будет безучастно смотреть на проводника, случайно оступившегося и висящего над пропастью. Скорее всего, отбросив страх и предубеждения, он постарается помочь ему выбраться из опасной ситуации. При этом путешественник поверит в свои собственные силы и убедится в том, что благодаря совместным усилиям они одолеют препятствия, стоящие на их пути.

Скажу откровенно. В своей терапевтической деятельности я допускал просчеты и ошибки. И хотя подчас они приводили к мучительным раздумьям и вызывали различного рода сомнения, каждый раз я пытался переосмыслить их. Я искал и находил изъяны в собственном аналитическом образовании, либо ругал себя за неумение вовремя заметить те или иные изменения, происходящие в психике пациента и внутри самого себя. Наряду с этим я не стыдился признаний в допущенных мною промахах, обсуждал огрехи анализа с пациентами. Но более подробно, чем с ними, я разбирал все сомнительные ситуации, возникшие по моей вине, с теми, кто приходил ко мне на учебный анализ.

Хорошо помню одну из первых своих ошибок, которая была, в общем-то, не столь существенной, чтобы радикальным образом повлиять на ход аналитической работы. Можно было не придавать ей особого значения, так как пациент-мужчина, с которым я работал, не воспринимал происходящее как ошибку, допущенную мной.

Так, на одной из сессий у меня вылетел из памяти эпизод, ранее рассказанный пациентом и относящийся к его взаимоотношениям с женой. Когда пациент обратил мое внимание на какую-то деталь из рассказанного им эпизода, сказав, что я, разумеется, помню об этом, я неожиданно для себя подтвердил его слова, хотя никак не мог вспомнить, о чем же он мне говорил. Мысль об этой лжи не оставляла меня в покое. Через некоторое время я специально просмотрел свои записи, но, к удивлению, не обнаружил той детали, о которой говорил пациент. То есть сам эпизод был зафиксирован, а наиболее важной информации, связанной с его отношением к жене, не было.

На следующей сессии мы вернулись к обсуждению этого инцидента. Я не стал настаивать на том, что ранее пациент не говорил мне о значимой для него детали в его отношениях с женой. И не потому, что не был уверен в собственной памяти. Просто не видел смысла в выяснении вопроса о том, кто из нас в большей степени прав. Но я признался пациенту, что, во-первых, не помнил всех деталей ранее рассказанного им эпизода и, во-вторых, на прошлой сессии не сказал ему об этом, тем самым как бы введя его в заблуждение. После этого пациент молчал несколько минут, переосмысливая, судя по всему, сложившуюся ситуацию. А затем, как бы в благодарность за мое признание и за проявленную искренность по отношению к нему, без каких-либо дополнительных вопросов с моей стороны настолько подробно рассказал о различных аспектах отношений между ним и его женой, что, не будь этого инцидента, мне потребовалась бы долгая и кропотливая работа, занявшая, озможно, не одну сессию. Допущенная мною ошибка и последующее признание ее привели к установлению более доверительных отношений с пациентом, чем это имело место до сих пор.

Впоследствии у меня были различные промахи и ошибки. Но не было, пожалуй, ни одного случая, когда бы мое чистосердечное признание в свершении их снижало тепень доверия пациентов ко мне. Напротив, это сопровождалось, как правило, улучшением аналитических отношений и более плодотворной совместной работой. Более того, иногда признание в собственной ошибке приводило к такому неожиданному результату, когда действительно открывались новые грани в аналитической работе, о которых ранее даже не подозревал.

Однажды у меня проходила учебный анализ девушка, в ходе работы с которой я на первой же сессии допустил непростительную для себя ошибку. Воспоминание об этом до сих пор вызывает во мне неприятные ощущения. Находясь под впечатлением от встречи с другим человеком, я в присутствии этой девушки высказал суждение, которое просто не могло не задеть ее. Через некоторое время я осознал, какими некорректными были мои слова и какое негативное воздействие они могли оказать на ни в чем не повинную девушку. Я моментально отмел от себя возникшее в голове оправдание, явившееся не чем иным, как рационализацией моего ошибочного поведения. Затем я не только извинился перед девушкой за свое некорректное высказывание, но и посвятил значительное время анализу своих собственных и ее чувств, вызванных данным эпизодом. В результате я не только не утратил авторитета в ее глазах, но уже на первых двух сессиях обрел доверие, столь необходимое для установления благоприятных аналитических отношений.

Вспоминаю еще один случай, когда в процессе учебного анализа с другой девушкой также допустил досадную оплошность. Я не стал ее скрывать ни от себя, ни от нее. И в награду за свою откровенность я приобрел значительно больше того, что потерял. Во всяком случае, во время обоюдного обсуждения моей оплошности девушка проявила такое сочувствие, что рассказала о своей сокровенной тайне, о которой никому никогда не говорила и которую скрывала от меня на протяжении нескольких месяцев нашей совместной работы. Она как бы хотела подбодрить меня и давала понять, что по-прежнему доверяет мне. У меня до сих пор сохранилось впечатление, что если бы я не допустил оплошность или, допустив ее, не признался в ней, то, несмотря на ранее установившееся доверие между нами, девушка вряд ли поделилась бы со мной своей сокровенной тайной. И я благодарен ей за ту поддержку, которую она оказала мне в трудную минуту. Для себя же я вынес важный урок о необходимости проявления честности и правдивости по отношению к своим пациентам. Если психоанализ – это лечение истиной, а не ложью, что подчас имеет место при осуществлении иных видов терапии, то ориентация на истину как таковую должна быть не только основой анализа невротических симптомов и жизни пациента в целом, но и одним из важных принципов отношения аналитика как к пациенту, так и к самому себе.