Психология эмоций. Я знаю, что ты чувствуешь

Подпись под удивительной фотографией на с. 191 гласит: «На Сурабайе, Восточная Ява, неожиданно опрокинулся военный грузовик, перевозивший более ста молодых людей. Пассажирами грузовика были болельщики местной футбольной команды, которые радовались возможности бесплатно добраться до дома и размахивали флагами в честь победы своей любимой команды. Грузовик — один из двадцати четырех, предоставленных местным военным командованием, — перевернулся, проехав всего один километр. Большинство пассажиров не пострадали, но двоих пришлось госпитализировать с легкими ушибами». Страх читается на лицах этих молодых людей, но наиболее отчетливо он виден на лице водителя. Если бы снимок был сделан на мгновение раньше, то мы могли бы видеть на лицах удивление — до тех пор, пока грузовик не начал бы медленно переворачиваться.

Изучению страха было посвящено больше исследований, чем изучению любой другой эмоции, возможно, потому, что страх легко вызвать практически у любых животных, включая крыс (ставших любимыми объектами исследований по причине их плодовитости

и низких затрат на их содержание). Угроза причинения вреда, физического или морального, характерна для всех триггеров страха, а также тем страха и их вариаций. Темой является опасность причинения физического вреда, а вариацией может быть все, что, как нам известно, способно причинить нам вред любым образом, т. е. либо физическая, либо моральная угроза. Подобно тому как физическое ограничение является врожденным триггером для гнева, существуют также подобные триггеры и для страха: например, Нечто, быстро движущееся в пространстве и способное нанести нам удар, если мы не отскочим в сторону, или внезапная потеря поддержки, вызывающая наше падение. Угроза физической боли является врожденным триггером для страха, хотя непосредственно в момент боли страх может не ощущаться.

Вид змеи может быть еще одним врожденным, универсальным триггером. Вспомните исследования Охмана, описанные в главе 1; эти исследования показали, что мы биологически подготовлены к тому, чтобы больше бояться внешнего вида рептилий, чем внешнего вида ружей или ножей. Однако значительное число людей не проявляют страха при виде змей; напротив, они получают удовольствие от физических контактов с ними, даже с очень ядовитыми. Я испытываю соблазн предположить, что нахождение на возвышенном месте, где любой неверный шаг может вызвать падение, является еще одним врожденным триггером. Меня всегда ужасали такие ситуации, но это не является триггером страха для значительного числа людей.

Возможно, у каждого из нас существуют неврожденные стимулы страха. Нет сомнений в том, что некоторые люди боятся вещей, не представляющих фактически никакой опасности, и ведут себя подобно детям, боящимся темноты. Взрослые, как и дети, могут иметь беспочвенные страхи. Например, прикрепление электродов к груди с целью снятия ЭКГ может встревожить людей, которые не знают, что электрокардиограф только регистрирует активность сердца и не вырабатывает никаких электрических сигналов. Люди, думающие, что они получат удар, испытывают реальный, хотя и беспочвенный страх. Необходимо иметь хорошо развитую способность к сочувствию, чтобы проявлять уважение, сострадание и терпение к тому, кто боится чего–то такого, чего не боимся мы. Вместо этого большинство из нас отмахиваются от таких страхов. Нам не нужно чувствовать страх другого человека, чтобы признать его и чтобы помочь другому человеку справиться с этим страхом. Хорошие сиделки понимают своих больных; они способны встать на их точку зрения, чтобы их успокоить и утешить.

Когда мы испытываем страх, мы можем сделать практически все или не сделать ничего в зависимости от накопленных нами знаний о том, что может защитить нас в той ситуации, в которой мы находимся. Исследования животных и результаты, полученные нами при изучении того, как люди физиологически готовятся к совершению действий, наводят на мысль о том, что в процессе эволюции отдавалось предпочтение двум очень разным действиям: попытке спрятаться от опасности и попытке бегства. При возникновении страха кровь приливает к большим мышцам наших ног, подготавливая нас к бегству. [136] Это означает не то, что мы обязательно побежим, а лишь то, что эволюция подготовила нас к совершению действия, которое оказывалось наиболее адаптивным на протяжении прошлой истории человеческого рода.

136

Levenson, R. W., Ekman, P., Heider, K. & Friesen, W. V. 1992. «Emotion and autonomic nervous system activity in the Minangkabau of West Sumatra». Journal of Personality and Social Psychology, 62: 972-988. Levenson, R. W., Carstensen, L. L., Friesen, W. V. & Ekman, P. 1991. «Emotion, physiology, and expression in old age». Psychology and Aging, 6: 28-35. Levenson, R. W., Ekman,P. & Friesen, W. V. 1990. «Voluntary facial action generates emotion-specific autonomic nervous system activity». Psychophysiology, 27: 363-384. Ekman, P., Levenson, R. W. & Friesen, W. V. 1983. «Autonomic nervous system activity distinguishes between emotions». Science, 221:1208-1210.

Многие животные, столкнувшись с опасностью, например в образе хищника, сначала замирают, чтобы снизить вероятность своего обнаружения. Я наблюдал эту реакцию, когда приближался к группе обезьян, находившихся в большой клетке. Большинство обезьян замирали, когда я подходил ближе, чтобы не оказаться замеченными. Когда я приближался еще ближе, так, что направление моего взгляда ясно указывало, на какую обезьяну я смотрю, это животное обращалось в бегство.

Если мы не замираем и не бежим, то следующей вероятной реакцией будет гнев на то, что угрожает нам. [137] Довольно часто именно гнев быстро приходит на смену страху. Нет подтвержденных научных данных о том, что мы можем испытывать две эмоции одновременно, но с практической точки зрения это не так уж важно. Мы можем попеременно испытывать страх и гнев (или любую другую эмоцию) настолько быстро, что эти чувства будут сливаться. Если угрожающий нам человек выглядит более сильным, то, вероятно, мы почувствуем страх, а не гнев, но мы можем также временами или после устранения опасности испытывать гнев на человека, угрожавшего нам причинением вреда. Мы можем также рассердиться на себя за то, что мы испугались, если считаем, что не должны были испытывать страха в этой ситуации. По той же причине мы можем испытывать к себе отвращение.

137

Это предсказывалось в теории психолога Леонарда Берковица; он утверждал, что неприятные события могут вызывать либо гнев, либо страх в зависимости от ситуационных факторов, раньше, чем проявятся результаты научения и врож-денные склонности. Berkowitz, L. 1999. «Disgust: The body and soul emotion». In T. Dalglish & M. J. Power (eds.), Handbook of Cognition and Emotion. Chichester, U.K.: John Wiley & Sons. См. с. 429-446.

Иногда мы оказываемся бессильными что–либо предпринять, когда сталкиваемся с неизбежностью причинения серьезного ущерба — подобно водителю опрокинувшегося грузовика. В отличие от людей в кузове грузовика, которые могли сосредоточить свое внимание на том, как спрыгнуть на землю, он не мог сделать ничего, хотя опасность для его жизни была высока. Однако происходит что–то очень интересное, когда мы бываем в состоянии справиться с непосредственной серьезной угрозой, подобной той, которая возникла для людей, находящихся в кузове грузовика. Неприятные размышления и ощущения, характерные для страха, могут нами не испытываться, но вместо этого наше сознание может концентрироваться на решении текущей задачи, т. е. на том, как справиться с возникшей угрозой.

Например, когда я впервые прибыл в Новую Гвинею в 1967 г., мне пришлось нанять одномоторный самолет, чтобы долететь до поселка, от которого я мог добраться пешком до нужной мне деревни. Хотя к тому времени мне уже пришлось немало полетать в разных странах мира, я побаивался предстоящего полета и даже стал плохо спать по ночам. Меня беспокоила необходимость лететь на одномоторном самолете, но у меня не было другого выбора, так как в той части острова, куда я направлялся, не было дорог. Когда мы поднялись в воздух, восемнадцатилетний курчавый пилот, рядом с которым я сидел в нашем двухместном самолете, поделился со мной новостью о том, что, как сообщили ему по радио работники наземной службы аэродрома, при взлете у нашего самолета сломалось шасси. Он объявил, что мы должны вернуться назад и попытаться сесть на распаханное поле рядом со взлетной полосой. Так как при приземлении самолет мог загореться, то пилот приказал мне подготовиться к экстренной высадке. Он посоветовал мне слегка приоткрыть дверь, чтобы в случае ее серьезной деформации при ударе я все равно мог бы выбраться наружу. Он также предупредил, чтобы я не открывал дверь слишком широко, чтобы не выпасть из самолета, когда мы будем находиться в воздухе. Нет нужды говорить о том, что наши кресла не были снабжены ремнями безопасности.

Пока мы кружили над аэродромом, готовясь к посадке, я не испытывал неприятных ощущений и не имел тревожных мыслей о возможной гибели. Напротив, я думал о том, как забавно все получилось: я летел до острова более двух суток, а когда оказался в часе полета до места назначения, мне приходится поворачивать назад. За несколько минут до аварийной посадки все казалось мне смешным, а не страшным. Я видел пожарную команду, выстроившуюся вдоль взлетной полосы, чтобы приветствовать наше возвращение. Когда мы коснулись земли, я слегка приоткрыл дверь кабины, как учил меня пилот. Затем все стало тихо. Пожара, ранений и смерти нам удалось избежать. В течение пятнадцати минут мы перегружали мой багаж из поврежденного самолета в исправный, а затем снова поднялись в воздух. Внезапно я почувствовал беспокойство из–за того, что эта сцена может повториться и что на этот раз ее финал может быть не таким счастливым.

После этой вынужденной посадки я интервьюировал других людей, которые, находясь в исключительно опасной ситуации, не испытывали неприятных ощущений и не имели тревожных мыслей. Что отличает их и мой опыт от тех ситуаций, в которых страх действительно испытывался, так это возможность сделать что–нибудь, для того чтобы справиться с опасностью. Если имелась возможность что–нибудь сделать для спасения, то страх не чувствовался. Если же сделать было ничего нельзя и оставалось только уповать на чудо, то люди часто испытывали ужас. Если бы я не сосредоточил внимание на необходимости слегка приоткрыть дверь кабины и подготовиться к выпрыгиванию из самолета, то, вероятно, во время нашей посадки я чувствовал бы сильный страх. Мы с наибольшей вероятностью испытываем всепоглощающий страх, когда ничего не можем сделать для своего спасения, а не тогда, когда мы сосредоточены на противодействии непосредственной угрозе.

Недавние исследования позволили обнаружить три типа различий у возникающего страха в зависимости от того, является ли угроза немедленной или только приближающейся. [138] Во–первых, разные угрозы вызывают разное поведение: немедленная угроза обычно вызывает действие (застывание в одной позе или бегство), позволяющее каким–то образом справиться с угрозой, в то время как беспокойство по поводу приближающейся угрозы приводит к повышению бдительности и напряжению мышц. Во–вторых, реакция на немедленную угрозу часто снимает болевые ощущения, в то время как беспокойство, вызванное приближающейся угрозой, усиливает боль. Наконец, в–третьих, имеются данные исследований, указывающие на то, что немедленная угроза и приближающаяся угроза ассоциируются с активизацией разных областей головного мозга. [139]

138

Некоторые исследователи используют термин anxiety (тревожность) применительно к реакции на приближающуюся угрозу, к черте характера или эмоциональному расстройству, но я предпочитаю использовать его для описания настроения.

139

Я полагаюсь здесь на исследование страха и беспокойства, выполненное Руди и Мигером, хотя и использую собственную терминологию при описании их ре-зультатов и результатов других авторов, о которых они сообщают в своей книге. Rhudy, J. L. & Meagher, M. W. 2000. «Fear and anxiety: Divergent effects on human pain thresholds». Pain, 84: 65-75.