Психотерапия. Учебное пособие

В России богатые традиции библиотерапии. Николай Александрович Рубакин, уроженец г. Ораниенбаума под Петербургом, еще в 1916 г. выступил с уникальной теорией библиопсихологии с ее тремя уровнями: вербальный (отдельные слова), интервербальный (взаимодействие слов в тексте), суправербальный (синтез слов в тексте). Эмигрировав в Швейцарию, он в 1922 г. опубликовал двухтомное сочинение «Введение в библиопсихологию». При Женевском педагогическом институте имени Ж. Руссо создал факультет библиопсихологии. Составил 15 тыс. индивидуальных программ для чтения и самообразования.

В своих философских исканиях Н. А. Рубакин увлекся теорией немецкого психолога Р. Семона, предложившего понятие «мнемы» (от греч. mnema – «память»). Мнема остается после воздействия словесного раздражителя, и впоследствии человек становится более восприимчив к нему (феномен узнавания). Через мнемы социальная среда поставляет нам энграммы (записи) социального опыта человечества. Именно Н. А. Рубакин сформулировал модификацию закона В. Гумбольдта – А. Потебни: «Слово, фраза и книга суть не передатчики, а возбудители психических переживаний в каждой индивидуальной мнеме». Хотелось бы надеяться, что забытая ныне библиотерапия получит новый импульс и утвердится в своих правах в рамках психотерапии.

Современные проблемы русского языка

Вопрос о языке на Руси всегда был болезненным. При Патриархе Никоне правка церковных книг в директивном порядке закончилась расколом. Насилие над языковой традицией способно поколебать основы общества. Зуд реформаторства преследует Россию вплоть до нашего времени. То мы убираем «лишние» буквы из алфавита, то внедряем фонетический принцип в орфографию, то, одержимые дефисоманией, ставим этот знак, где нужно и не нужно. В этом отношении хочется привести в пример маленькую Исландию. Там свою речь хранят в неприкосновенности уже девять столетий. Газеты выходят на том же древненорвежском языке, на котором слагались древние саги.

В последнее время реформаторы будто бы успокоились. Создается «Национальный корпус русского языка» (электронное собрание текстов), охватывающий два века русской словесности. Во Франции такой корпус насчитывает 90 млн единиц и, как полагают, он во многом способствует осмыслению национального языка на базе его максимальной выборки.

Главная опасность для русского языка сейчас исходит от средств массовой информации. Поговаривают даже, что конец XX в. стал для него шоковой терапией, а СМИ – его могильщиком. Хотя полностью возлагать на них ответственность было бы несправедливо. Страну захлестнула волна западной цивилизации (компьютеры, интернет, мобильная связь и т. д.). Изощренные технические средства коммуникации агрессивно давят на традиции и унифицируют нашу жизнь. Началось стремительное обновление лексики, несмотря на консервирующее влияние письменной речи. Пополнение языка сопровождается проникновением в него сниженных пластов. В периодической печати отмена обязательного лицензирования издательской деятельности привела к засорению рынка низкосортной литературой, подозрительной словарной продукцией, ослаблению института редакторов и корректоров. Избыточная фрагментарность языка стала нормой. Особенности российского новояза: смешанность стилей, неверное словоупотребление, нарушение грамматических и фонетических норм, немотивированное употребление иностранной лексики.

Одна надежда на то, что язык – самообновляющаяся система, обладающая мощным иммунитетом. Расшатывание нормы для него иногда даже необходимо. На смену одной немедленно приходит другая. Поэтому вряд ли стоит безоглядно присоединяться к неистовым борцам за чистоту языка. Лучше пытаться осмыслить произошедшее и навести в своей отрасли необходимый и возможный лингвистический порядок.

Медико-биологический тезаурус имеет объем более 200 тыс. слов. Медицинская лексика, будучи интернациональной, в значительной степени латинизирована. Но современные отечественные врачи совсем мало знакомы с латынью и недостаточно лингвистически образованны. В результате в медицинской литературе очень часто появляются корявые иностранные заимствования. Страдает и фонетическая составляющая. Мы забыли великое изречение Сократа: «Заговори, чтобы я тебя увидел!». А фонетика – визитная карточка каждого человека, тем более врача. Психотерапевт должен изъясняться безупречно, чтобы не дать пациенту повода усомниться в его интеллигентности.

К сожалению, мы в настоящее время лишены необходимой языковой ориентации, языкового чутья (за рубежом этот феномен называют linguistic awareness). Казалось, можно было бы опереться на старославянский язык, но мы его забыли. Неплохо бы начать осторожно прививать к нашей профессиональной речи церковную лексику, извлекая из нее звучные диалектные слова. Нынешний врач, особенно психиатр (психотерапевт), должен включить в рамках гуманитарного образования лингвистический компонент. Это поможет ему ориентироваться в области языка и речи и выработать терпимость к языковым новациям, а также, отказавшись от излишней свободы самовыражения, выполнять обязательства (в отношении некоей нормы), отнюдь не унижающее его творческие возможности. Поэтому ему будет полезно ознакомление с основами лингвистических и риторических знаний. Это будет способствовать тому, что наши специалисты смогут вести с пациентами непринужденную беседу, используя суггестивные возможности языка, чтобы успешно лечить их тело и душу Завершив эту главу, хотелось бы отметить отсутствие ожидаемого удовлетворения от затраченного труда. К сожалению, не все удалось осмыслить и разложить «по полочкам». Зачастую, просматривая материалы многих привлекаемых специалистов, приходилось с трудом «продираться» через частокол противоречивых взглядов и мнений. Не только в хорошо освоенной, «застолбленной», но даже теоретически разреженной междисциплинарной области иногда трудно вставить не только свое, но и вообще какое-то определенное слово, не боясь наступить на чей-либо авторитет. Иногда это тормозит развитие науки. Тем не менее, покушаться на неизведанное нужно. Большим утешением оказалось высказывание известного отечественного лингвиста, философа, психолога В. В. Налимова, на которое повезло неожиданно натолкнуться: «Психиатр, будучи врачующей личностью, должен научиться жить в состоянии психической неуверенности, окруженный парадоксами и полярными точками зрения». В конце концов, тексты Библии тоже представлены в крайне размытой системе суждений. По крайней мере, если у кого-либо после прочтения останется лишь ощущение d'eja vu, то можно считать, что со своей задачей как-то удалось справиться.

Часть II. Когнитивно-бихевиоральное направление

Глава 4. Поведенческая психотерапия

История поведенческого подхода

Поведенческая терапия как систематический подход к диагностике и лечению психологических расстройств возникла относительно недавно – в конце 1950-х гг. На ранних стадиях развития поведенческая терапия определялась как приложение «современной теории научения» к лечению клинических проблем. Понятие «современные теории научения» относилось тогда к принципам и процедурам классического и оперантного обусловливания. Теоретическим источником поведенческой терапии являлась концепция бихевиоризма американского зоопсихолога Д. Уотсона (1913) и его последователей, которые поняли огромное научное значение павловского учения об условных рефлексах, но истолковали и использовали их механистически. Согласно взглядам бихевиористов, психическая деятельность человека должна исследоваться, как и у животных, лишь путем регистрации внешнего поведения и исчерпываться установлением соотношения между стимулами и реакциями организма независимо от влияния личности. В попытках смягчить явно механистические положения своих учителей необихевиористы (E. C. Tolman, 1932; K. L. Hull, 1943; и др.) позднее стали учитывать между стимулами и ответными реакциями так называемые «промежуточные переменные» – влияния среды, потребностей, навыков, наследственности, возраста, прошлого опыта и др., но по-прежнему оставляли без внимания личность. По сути, бихевиоризм следовал давнему учению Декарта о «животных машинах» и концепции французского материалиста XVIII в. Ж. О. Ламетри о «человеке-машине».

Основываясь на теориях научения, поведенческие терапевты рассматривали неврозы человека и аномалии личности как выражение выработанного в онтогенезе неадаптивного поведения. Дж. Вольпе (1969) определял поведенческую терапию как «применение экспериментально установленных принципов научения для целей изменения неадаптивного поведения. Неадаптивные привычки ослабевают и устраняются, адаптивные привычки возникают и усиливаются» (Зачепицкий Р. А., 1975). При этом выяснение сложных психических причин развития психогенных расстройств считалось излишним. Л. К. Франк (1971) заявлял даже, что вскрытие таких причин мало помогает лечению. Сосредоточение внимания на их последствиях, то есть на симптомах болезни, по мнению автора, имеет то преимущество, что последние можно непосредственно наблюдать, в то время как их психогенное происхождение улавливается лишь сквозь избирательную и искажающую память больного и предвзятых представлений врача. Более того, Г. Айзенк (1960) утверждал, что достаточно избавить больного от симптомов и тем самым будет устранен невроз.

С годами оптимизм в отношении особой действенности поведенческой терапии стал повсюду ослабевать, даже в среде ее видных основоположников. Так, М. Лазарус (1971) – ученик и бывший ближайший сотрудник Дж. Вольпе, выступил с возражениями против утверждения своего учителя о том, что поведенческая терапия якобы вправе бросить вызов другим видам лечения как наиболее эффективная. На основании своих собственных катамнестических данных М. Лазарус показал «обескураживающе высокую» частоту рецидивов после проведенной им терапии поведения у 112 больных. Наступившее разочарование ярко выразил, например, В. Рамсей (1972), написавший: «Первоначальные заявления поведенческих терапевтов относительно результатов лечения были изумляющими, но сейчас изменились… Диапазон расстройств с благоприятной реакцией на эту форму лечения в настоящее время невелик». О его сокращении сообщили и другие авторы, признавшие успешность поведенческих методов преимущественно при простых фобиях или при недостаточном интеллекте, когда больной не способен формулировать свои проблемы в вербальной форме.

Критики изолированного применения методов поведенческой терапии видят основной ее дефект в односторонней ориентации на действие элементарной техники условных подкреплений. Видный американский психиатр Л. Вольберг (1971) указывал, например, что, когда психопата или алкоголика постоянно наказывают или отвергают за антисоциальное поведение, они и сами каются в своих поступках. Тем не менее, на рецидив их толкает интенсивная внутренняя потребность, гораздо более сильная, чем условно-рефлекторное воздействие извне.

Коренной недостаток теории поведенческой терапии заключается не в признании важной роли условного рефлекса в нервно-психической деятельности человека, а в абсолютизации этой роли.

В последние десятилетия поведенческая терапия претерпела существенные изменения как по своей природе, так и по размаху. Это связано с достижениями экспериментальной психологии и клинической практики. Теперь поведенческую терапию нельзя определить как приложение классического и оперантного обусловливания. Различные подходы в поведенческой терапии наших дней отличаются степенью использования когнитивных концепций и процедур.