Пташка

Гнеда послушно встала, и они снова двинулись вперёд. В другое время девушка непременно бы любовалась нежной с молочным отливом зеленью берёз. Нарвала бы пролески и сон-травы и украсила бы свои волосы барвинком, так шедшим к её тёмным прядям. Она бы полной грудью вдыхала смешанный запах нагретой земли и прелых листьев, через которые уже проклюнулись настырные кулачки папоротника. Радовалась перекличке дятлов и журчанию песни коноплянки. Но теперь она могла думать лишь о том, что сказал ей Катбад. Сколько раз бессонными ночами размышляла она, гадала о том, кем были её родители, почему мать оторвала её от груди и подкинула учёному старцу. Сколько раз заставляла Домомысла повторять ей рассказ о событиях той ночи. Что ещё мог утаить её опекун? Что мог знать о её судьбе?

За этими размышлениями Гнеда почти не замечала, как проходил день. Кузнец стремился уйти как можно дальше от Перебродов и продолжал путь даже в жаркие полуденные часы. Девушка была хорошим ходоком, но и она утомилась от скорого шага своего спутника и зноя. Катбад позволил сделать ещё несколько коротких привалов, прежде чем с приходом сумерек окончательно остановился на ночлег. Кажется, Кузнец был доволен, и погони за ними не последовало. Тем не менее, путешественники не стали разжигать костра, и наскоро поужинав, улеглись спать.

Несмотря на тревоги дня, Гнеда мгновенно погрузилась в крепкий здоровый сон. Она проснулась оттого, что Катбад немилосердно расталкивал её.

– Что-то стряслось? – с испугом спросила девушка, вскакивая с хвойной подстилки.

– Вот-вот рассветёт, пора.

И они двинулись дальше. Теперь Катбад шёл без вчерашней спешки. Безмятежно проведённая ночь немного умерила его волнение, но, тем не менее, он не переставал поглядывать по сторонам зоркими глазами охотника. Всё же опасения Кузнеца были напрасными, и к вечеру второго дня окольными стёжками путники добрались до деревни.

Лесная тропа довела их прямо до реки. Отсюда к жилью шёл неглубокий каменистый брод. Как же сладостно было окунуться уставшими ногами в студёную воду после целого дня ходьбы! Гнеда и Катбад весело переглянулись: кажется, их путешествие заканчивалось благополучно. Гром почувствовал их настроение и весело поскакал вперёд по мокрым валунам.

Перейдя на правый берег, они поднялись вверх по крутому холму. На деревню уже спускались сумерки. Скотина была загнана, над домами ровными столбиками курился дым. Приятно пахло речной сыростью, остывающим после жаркого дня песком и свежим хлебом. Эти запахи напомнили Гнеде Переброды, и она почувствовала тоску по дому. Кто знает, суждено ли ей вернуться?

Под деловитый лай собак спутники дошли до места. Дом Твердяты стоял на высоком берегу. Внизу уютно журчала Листвянка. Из-за плетня доносилось нежное благоухание шиповника. Двор потихоньку погружался в полутьму, люди и звери готовились к вечерней трапезе и сну. Лишь собака, почуяв чужаков, разрывалась злым осипшим лаем.

Не успел Кузнец остановиться у ворот, как из избы выпорхнула тень.

– Батюшки, Катбад, ты ли это? – всплеснула руками маленькая женщина, появившаяся перед ними. Гнеда сразу узнала голос своей кормилицы, который совсем не изменился со временем. – А я слышу, Раскат заливается, думаю, кто же это пожаловал!

Твердята разглядывала своих гостей, беспокойно заправляя выбившуюся прядь под повойник 11 . Её стан был по-девичьи хрупким, на загорелом, уже тронутом морщинками лице проступали обветренные скулы, ясные голубые глаза озабоченно перебегали с Кузнеца на девушку.

– Батюшки, Гнеда, деточка! – Твердята, скорее догадалась, чем узнала свою молочную дочь.

– Твердята! – Девушка не смогла сдержать радости и заключила женщину в объятия. – Вспомнила меня?

11

Повойник – головной убор замужних женщин у славян.

– Да как забыть, доченька! Какая же ты большая выросла, – воскликнула Твердята, вскинув руки и отстраняя от себя девушку, чтобы разглядеть её. – Заневестилась уж, поди! В понёву впрыгнула 12 … – Твердята сложила руки на груди, подперев одной из них подбородок, и мелко закачала головой. – Как же скорёхонько время бежит, батюшки мои. Уж даве-то тебя на руках нянчила!

Гнеда счастливо засмеялась. Твердята залюбовалась ею. Девушка уже перешла грань детства, её тело начало приобретать мягкость, но глаза оставались ребяческими. Длинная вороная коса доходила до пояса, вокруг которого, действительно, была обёрнута красно-зелёная понёва.

12

Выпрыгнуть в понёву – обряд, обозначавший у славян вхождение девочки в пору девичества.

– Да что ж мы тут прохлаждаемся! – всплеснула вдруг руками женщина. – Идём в избу!

– Погоди, – понизив голос, остановил её Кузнец. – Мы не просто в гости пришли. Сможешь ты приютить девку на время?

– Отчего ж не приютить, – удивлённо ответила Твердята. – Мы ведь как раз зимусь 13 старшую выдали в Дубно, пашня да сев на носу, там и страда, лишняя пара рук как раз ко двору!

– Ну вот и славно, – удовлетворённо кивнул Катбад.

Все домочадцы были в сборе за столом, когда Твердята ввела в сруб гостей. Женщина торопливо что-то прошептала мужу, который лишь молча кивнул и встал, здороваясь с вошедшими.

13

Зимусь – прошлой зимой.

– Мир твоему дому, Вячко! – поклонился Кузнец, не впервые бывавший в этой семье. – Хлеб да соль!

Пока мужчины обменивались словами приветствия, Гнеда переглядывалась с детворой, разрывавшейся между любопытством к вновь прибывшим и досадой от задерживаемого ужина. Гнеда в свою очередь низко поклонилась хозяину дома и старичку, видимо, отцу Вячко, и Твердята поспешила усадить её на лавку.

– Пчёлка, а ну пододвинься. Небось, и не помните друг дружку, а ведь от одной груди кормились, – засмеялась она и потрепала по головам Гнеду и её соседку. Это была вторая дочь Твердяты, молочная сестра Гнеды. Пчёлка приветливо улыбнулась и подала гостье ложку.

Гнеда была так полна впечатлений от переживаний и дороги, что остаток вечера, проведённый в доме кормилицы, вспоминался потом словно в тумане. После ужина детей отпустили спать, взрослые же остались за беседой. Уходя, Гнеда кинула прощальный взгляд на Кузнеца, но тот с сосредоточенным видом обсуждал что-то с Вячко.

Твердята отправила девушек ночевать в сенник. Перед тем, как улечься, Пчёлка вдруг спохватилась, что не показала своей новоявленной сестре недавно родившегося телёнка. И долго перед сном они гладили нежную бархатистую шёрстку пахнущего молоком и сеном малыша под неодобрительным взором рогатой мамаши.

Пчёлка никак не могла наговориться – все братья и сёстры были гораздо младше, и теперь у неё вдруг появилась сестра и подруга одновременно. Но Гнеда, свернувшаяся калачиком в подстеленном на сено овчинном кожухе, уже не разбирала слов. Речь Пчёлки постепенно сливалась с переливом реки внизу. Шумные вздохи коровы, печальный скрип коростеля на лугу, непривычная сытость и запах чего-то родного, давно забытого и вновь обретённого заставили её уснуть самым сладким за долгое время сном.