Пташка

— Да?

Да, да, да! Да, мой дубиноголовый, убежали как миленькие! Теперь заинтересовался! Я решаю, что пора подкинуть ему какие-то крохи, пусть поклюет. Но нельзя давать слишком много за один раз. Он снова заглядывает в бумаги, читает что-то, напечатанное на желтом листе.

— Да, сержант, у меня это есть. Вот и полицейский отчет. Здесь написано, вас обвинили в краже каких-то велосипедов.

Ну и дерьмо. Нет никакого смысла что-либо ему объяснять. Эта жирная задница не поверит ни единому моему слову. Ведь все написано черным по желтому, чего уж там.

Он опять наклоняется над столом в мою сторону. Улыбка испаряется с его лица. Теперь он пробует применить участливый взгляд. Я тоже наклоняюсь вперед и пытаюсь сделать вид, будто сожалею, что до сих пор остался в живых. Это не очень далеко от правды.

— Скажите, Альфонсо, — это останется между нами, — часто ли у вас появляется чувство, что люди к вам несправедливы? Не думаете ли вы, что люди будто сговорились, чтобы «достать» вас?

Ну не придурок ли этот новоявленный экстрасенс, телепат гребаный! Он опять смотрит в свои бумаги, затем глядит на меня жестким серьезным взглядом, но очень понимающе.

— Вот рапорт об инциденте в Нью-Камберленде, из него явствует, что к тому времени вы провели в армии всего пять дней. Это верно?

— Да, сэр.

— Тут говорится, что вы сломали нос некоему унтер-офицеру и выбили ему восемь зубов.

Я держу рот на замке. Какое, черт возьми, это может иметь отношение к Птахе?

— Он действительно был к вам несправедлив, Альфонсо? Вы теперь сами стали сержантом. Как вы думаете теперь, не кажется ли вам, что вы, может быть, слишком погорячились?

Я прибегаю к своей излюбленной тактике «раскаивающейся собачки», обычно она помогает в таких случаях.

— Мы все ошибаемся, сэр. Возможно, он лишь пытался делать свое дело, как и все мы.

Вот уж не знал, что сумею быть таким замечательным говнюком-очковтирателем. Заняться, что ли, торговлей подержанными автомашинами? Мне даже нравится дурить эту задницу. Ощущения похожи на те, как если заставляешь наконец какого-нибудь здорового ублюдка завопить благим матом, только здесь не требуется такого большого усилия.

До него наконец доходит. Его глаза практически исчезают за сияющими стеклами очков. Он берет стопку бумаг, ставит ее на попа, несколько раз выравнивает края, постукивая ею по столу, затем берет папку и засовывает их туда все разом. Потом откидывается на спинку кресла.

— Ну что ж, сержант. Думаю, никому не повредит, если ты проведешь еще один день с нашим пациентом. Может, что из этого и получится, кто знает. Может, у тебя появятся какие-нибудь идеи на этот счет или ты вспомнишь что-то о его прошлом? В таком случае дай мне знать.

Вот тут я и приплетаю бейсбол. Просто не могу допустить, чтобы он сорвался с крючка.

— Знаете, сэр, тут может быть одна зацепка. Может, эта вещь покажется вам странной, но я знаю, что она постоянно тревожила вашего пациента. Видите ли, забор его дома как бы служил оградой нашей местной бейсбольной площадки. Как только кто-нибудь выбивал мяч за забор, его мать тут же цоп — и нет мяча, и никогда не отдавала. Все за это ее ненавидели. Ваш пациент жутко страдал от этого. Только и делал, что извинялся направо и налево и клялся, что найдет и вернет мячи. Составлял списки людей, чьи мячи его мать присвоила. Обещал, что когда-нибудь всем все вернет. Долгими часами разыскивал мячи повсюду — и в доме, и на чердаке, и в гараже. Вероятно, если вы сумеете заставить его мать прислать их сюда, это сможет помочь. Наверняка это снимет с его души огромный груз; кто знает, вдруг как раз это и вернет ему память.

Вайс глядит на меня так, словно я несу совершенную чушь. Потом он соображает, что такое не выдумаешь. К тому же сержанты печально известны полным отсутствием воображения. Он опять берется за папку. Начинает что-то писать. Отрывает взгляд от бумаги и смотрит на меня.

— Как давно это было, сержант?

— О, это длилось годами, сэр. Лет семь уж точно. И это самое меньшее. У нее в коллекции должна была накопиться уйма мячей.

Он записывает и бормочет что-то себе под нос. Я прикусываю язык, чтобы удержаться от смеха.

— Отлично, сержант. Если припомните еще что-нибудь в этом роде и захотите мне рассказать, приходите сразу же. Если вы заметите в его поведении здесь, в госпитале, что-то такое, о чем, по вашему мнению, я должен знать, также не стесняйтесь. А вообще продолжайте разговаривать с ним о прошлом. Вы можете невзначай задеть какую-то струнку, которая все поставит на свои места.

Теперь мои игры с этим говнюком от психиатрии закончены. Он поднимается с места. Я тоже встаю и отдаю честь. Он отвечает мне тем же, на сей раз без дураков, довольно прилично. Я делаю поворот кругом, выхожу из его кабинета и, миновав парня, исходящего слюнями, оказываюсь там, где сияет солнце.

По правде сказать, мне хочется поскорей вернуться к Пташке. Я начинаю чувствовать, что он знает о том, что я здесь. А болтовня с ним о всякой всячине помогает и мне самому гораздо больше, чем что бы то ни было. Мне жутко хочется, чтобы Пташка пришел в себя и мы взялись вместе за этого Вайса. Вот позабавились бы на пару. Вайс из числа тех людей, при виде которых во мне поднимается все самое худшее. Нужно бы пообщаться с ним подольше и попрактиковаться в искусстве владеть собой. Мне явно не хватает самообладания. Нужно этому подучиться, а то я имею шанс превратиться в самого подлого говнюка в мире.

Я шагаю по дорожке, ведущей от одного госпитального корпуса в другой, и наконец захожу в здание, где находится Птаха. При одной мысли о той истории с бейсбольными мячами я с трудом удерживаюсь от смеха. Вот будет усрачка, если его старуха до сих пор хранит те мячи и привезет их сюда. Я даже могу представить себе телеграмму, которую отправит ей Вайс:

«ПРОШУ ВЫСЛАТЬ ВСЕ БЕЙСБОЛЬНЫЕ МЯЧИ ТЧК ТРЕБУЮТСЯ ДЛЯ ЛЕЧЕНИЯ СЫНА ТЧК МАЙОР ВАЙС»

Я прямо-таки вижу их, эти две сотни старых мячей в большой коробке, присланные авиапочтой, а может быть, даже на специальном военном самолете. Пташке бы это понравилось.

Я встречаю Ринальди и рассказываю ему о визите к Вайсу. Когда я рассказываю ему о мячах, он смеется. Я просто должен был кому-то об этом рассказать. Он говорит, что Вайс наверняка пошлет за ними кого-нибудь.

Ринальди отпирает внешнюю, выходящую в коридор дверь. Услышав шум, Пташка поворачивается всем телом и смотрит на меня. Я приношу из коридора стул и устраиваюсь поудобней. Ринальди уходит, сказав, что увидит меня за обедом.

Какое-то время я просто сижу, пытаясь припомнить что-нибудь такое, о чем бы можно было поговорить. Наконец мне кое-что приходит на ум.