Птичий грипп

– Нет, Ярослав, знаешь, идея у них есть. Революция – это общий знаменатель. А идея у всех своя. А хочешь, я тебе объясню? Только ты не обижайся… Я-то их лозунги ерундой считаю, но могу объяснить. Про чеченку вспоминать не будем – тут все понятно.

– Убивать.

– А?

– Убивать их – и все понятно.

– Короче, месть – вот что у чеченцов главное.

– Открыл глаза. Они по-другому не могут – только воевать.

– Гордым народом себя считают. Попробуй так русских долби на крошечной территории. Ладно, не супься. Про НБП?

– Валяй…

– «Ненавижу Большую Политику». Это последние идеалисты. Их идея – синтез предельных мечтаний, какие бывают у юных людей, а с возрастом гаснут. Смерть правит миром. Об этом люди забывают. В политике и подавно не помнят. Но политика – общная жизнь людей. Политика – бессмертие истории. Нацболы хотят высечь искру безумную между смертью и любовью. Они смешали в одну кучу всех героев, каким скучно было жить по законам общества: декабристов, большевиков, нациков, американских сектантов, советских диссидентов. Что на практике? Сопротивление! Вечный двигатель! Для них система находится в постоянном развитии, резко меняет маски. Вчера они клеймили одних. Помнишь их крик «Сталин – Берия – ГУЛАГ!» назло либералам? Это же все символы, философские знаки. Нацболы понимают, что идеала на Земле не бывает, и нарочно подбирают жесткие символы, чтобы таким вот клином вышибать очередной клин. Теперь они кричат: «Долой полицейское государство!» Новый подход. А почему? Потому что нынче чиновник-сырьевик крестит свой лоб толоконный, сальным хлебалом поет гимн Родине и весь из себя патриот, но на народ ему насрать. Значит, они мочат такого чиновника. Пуляют в него яйцами и тортами, захватывают его министерство. Система меняет личины, вот и сопротивление меняет мишени!

– В Чечню бы их ко мне на часок… – Ярик подлил себе сока.

– В Чечне мне понравилось…

– Ты в Чечне всего час был. А я там жил. Дальше давай…

– Мусин? Либерал. В России есть молодежЬ, желающая жить по-европейски. Россия, по их ощущениям, превращается в азиатскую сатрапию. Азия-лайт. И не всегда лайт. ТВ под контролем одного человека. Мы с тобой не дремлем. Престолонаследие. А им бы хотелось жить вольно и в обществе потребления. Когда есть прозрачный суд, по ящику можно ругать власть, армия – профессиональная.

Ярик опрокинул в себя чашку:

– Ты-то хоть по-другому, Степа, считаешь?

– Ярослав, я сейчас с их колоколен излагаю. Дальше? Дальше кто? Огурцов. Коммунист.

– В Чечню их всех! На допрос. И тела в канаву. Будешь сок еще? У меня томатный, прикинь, в холодильнике.

– Спасиб. Огурцов – ну, это молодежь, которая вспоминает советское детство, как сон в солнечном саду, где шмели, стрекозы, ты в полудреме, под тобой гамак скрипит. Они помнят, что в их детстве даже воздух был иной и на всем была магическая сиреневая печать «Сделано в СССР». А кое-какие взрослые этот миф о потерянном золоте укрепляют. Посуди, Ярик, мы были супердержавой, самой большой землей на Земле, и строили утопию. Огурцов что видит? Беспредел и нищету. Сверстников, дохнущих от водяры и герыча. Плюс он же молодой – коммунист, ему бы из этого мирка брокеров вырваться куда-нибудь на удалые просторы, к Стаханову, к Чапаю…

– А скины, лысые черти?

– Да я знаю, Яр, ты и сам никогда скинов особо не трогал. Они – солдаты культуры. В Москве в первых классах обычных школ уже большинство – нерусь! Ответная идея – защититься по-партизански – и есть скины! Конечно, Яр, мы с тобой знаем, что скинхед – злой тупой чувак с окраины, которому просто охота подраться. Но все же стать скином – его личный выбор! А его готовность идти по электричке и бить – это уже не злость обычная, это риск, и это идея! Про кого еще? Движение «Ниша». Яковенко. Вы меня и к ним зачем-то посылали.

– Контроль за всеми нужен.

– Кто еще? Шурандин-писатель? Или не надо? Я им больше вашего интересовался.

– Чуял, значит.

– Что чуял?

– Тема тут на него пошла, я тебе потом объясню.

– Ну, Шурандин со своими дружками – они кто? Творческие люди, интеллигенция, витают, порхают. А власть что делает? Чуть не так – автобус с ОМОНом, в кутузку, под пресс, обыск в квартире. Русский писатель клеймит власть и традиционно сует свой нос в дверь власти. Власть ему – бац! – по носу дверцей… Власть привечает других, заметил? Движение «Ниша». Яковенко. Этому Яковенко по фиг, как плясать. Согнал семьдесят тысяч полусонных детей – и гордится. А чем гордится? Чего он гордится, если у него в этой «Нише» нет ни одного человека, который мог бы хоть одну мысль сказать! Или эти, убогие… «Птенцы Счастливости». Я так и не понял: чего вы мне запретили с ними дальше контачить? Там столько девчонок симпатичных я заметил. Спортсменки…

– Была команда. Туда не лезть. Интересы государства, – сухо проговорил Ярик.

– Да я ничего… Ты меня так не отчитывай. Я, может, и догадываюсь, у них я заметил странности…

– А ребят из «Ниши» ты зря поливаешь, – оборвал Ярослав. – Они нам крупно помогали. Мне что, этих пидоров-экстремалов самому по подворотням вылавливать? С Яковенко поговорили, он сразу понял, нанял фанатье. Тоже уроды, но хоть не политические. Он им бабла отвалил немного, глядишь – там вломили, тут порюхали. Мы не при делах. А у революции силенок поубавилось…

– Знаю, знаю. – Степан неопределенно хихикнул. – Ты еще сочок обещал.

Ярослав сполоснул чашки, вынул из холодильника пакет, открыл, налил красной томатной гущи.

– Ты сейчас этих революционеров так красиво нарисовал. Стихами просто. А теперь объясни, чего сам не с ними? Ну, кроме бабосов… По идеям они тебе чем плохи?

– А ты?

– А я на них в Чечне насмотрелся. Мечтатели, джигиты, свободу – народу… Шестнадцать лет, шпонтик мелкий, шерсть только пробивается. Ночью бомбу заложил. Или горло нашим пленным режет. Я этих романтиков бил с особым цинизмом. Я их с дерьмом мешал. Прав?

Степан ответил не сразу.

– Прав.

– А обоснуй мне, почему я прав… Только красиво обоснуй. С нашей теперь уже колокольни.

Степа задумался.

– Ты прав, когда их пытаешь, и я прав, когда их сдаю тебе, потому что Россия – страна необычная. Мы страна, где после победы любого мечтателя опять миллионы душ будут загублены. Сейчас постепенно что-то налаживается. Чинуши воруют, олигархи нефть сосут, от чурок черным-черно, народ мрет. Но что-то невидимое поменялось. К лучшему. Какие-то весы сместились. Это мечтателей становится меньше. И больше обывателей. Тех, которые детей растят, работают, начинают зарабатывать. Мы с тобой, Ярослав, заняты делом странным. Кто нас рассудит? Я тебе одно скажу: мечтатель – враг народа, потому что народ – обыватель. И наконец-то наша, наша обывательская вера пробуждается!

– Бля-а, Степан!

– Бля! Давай бухнем!

– Давай воздержимся!

Неверов смиренно хихикнул.

– Яр, – позвал он. – Сок кончился.

– Воды из-под крана налей.

– Хороший ты мужик.

– Пей давай из-под крана, умник! Ты правда парень толковый. Ты нам реально помог. Как, девочки водятся?

– Регулярно.

– Ты смотри, чтоб какая стерва не оженила.

Хозяин поставил чайник.

– Извини, Яр, вопрос деликатный: а ты сам как с этим делом?

– Вызываю. И на халяву есть одна. Соседка. У нее ребенок маленький, а муж ушел. Я теперь, Степа, проще стал. Раньше по жене убивался. Сейчас отлегло. Я ее уже забыл, иногда голос вспомню. А в общем забыл! Зато квартира от нее досталась. И я тут царь. Хочу бухаю, хочу на пол ногти настригу…

– Все же грязная работа наша.

– Ты про че?

– Ну, допустим, внедряюсь я к тем же скинам…

– Так.

– Ну, и идем мы на дело. Электричку акционировать. И понятно, что брать их пока рано. Это че значит? Они при мне невинного чурку убивают. А я? Вроде соучастника.

– Это, Степа, называется оперативная разработка. Малую кровь надо посмотреть, ты как хотел? Чтоб потом большой крови не было.

– С Огурцовым та же хреновина. Я вам сливаю: идет громить Рублевку. Вы мне: иди с ним, запоминай, кто будет…