Птичка над моим окошком

– Мы ездили в травмпункт, – порадовал Матвей.

Краем глаза Августа увидела промелькнувшего Даньку – он смылся в свою комнату, предоставив новообретенному заступнику право объясняться с сестрой.

– Зачем? – Августа уставилась на соседа. Если это способ уйти от наказания, то вы оба пожалеете об этом, говорил ее взгляд.

– Даньку избил отец одноклассницы, и я возил его снимать побои.

Если бы Матвей сказал, что он доверил Даньке руль и они врезались в столб, в продуктовую палатку, в остановку или еще во что-нибудь, Августа бы знала, как себя вести, но к подобной новости она готова не была и действовала инстинктивно – рванула в детскую.

В комнате брата горел ночник. Сложив руки на груди, Данька спал, не раздеваясь и не расстелив постель, прямо на покрывале – привычка, за которую много раз подвергался остракизму.

Этот внезапный сон выглядел крайне подозрительным. Августа не помнила случая, чтобы брат заснул голодным и так мгновенно.

Ава прислушалась к дыханию брата – оно было поверхностным и свистящим.

Всякий раз, когда Августа смотрела на спящего Даньку, у нее возникало желание прижаться к нему лицом. На этот раз тайное желание прорвалось наружу: Августа присела и зарылась в рассыпанные по подушке Данькины волосы. Они пахли… курицей. Точнее – куриным пером. Почему-то Данька с самого рождения источал именно этот запах.

Ава открыла глаза, рассматривая брата.

Отцовский лоб (черт бы побрал этого папашу, везде успел), надбровные дуги с еще по-детски редкими бровями. Пластырь. Покраснение и гиперемию никакой пластырь не мог скрыть.

Какая же скотина посмела поднять руку на ее брата?

У Августы защипало в носу от бессилия и горечи.

Вопросы выстроились в очередь, разрывали черепную коробку и ждали ответа. Пора прижать к стенке этого лжесвидетеля, кровопийцу и растлителя.

Смахнув слезы, Августа осторожно поднялась и вышла из детской.

За то время, что Ава отсутствовала, сосед передислоцировался на кухню и успел освоиться: с умиротворенным видом прихлебывал чай из желтой чашки хозяйки.

В воздухе плавал аромат бергамота – вот гад! Самый дорогой чай выискал.

Метнув в соседа колючий взгляд, Августа в полном молчании налила себе чаю и устроилась напротив.

– Ничего, что я так – по-свойски, – осведомился нахал.

– Проехали. Так что случилось с Данькой?

Нахал не спешил докладывать оперативную обстановку, сделал еще один глоток, насладился вкусом и ароматом бергамота и только потом соизволил ответить:

– Говорит, бросил камешек и попал в лицо Светке – однокласснице.

– Маслаковой, что ли?

– Кажется, да. И вроде бы рассек ей щеку. За это Светкин отец заманил Даньку за гаражи и избил. – Матвей подвинул справку с освидетельствованием и наблюдал, как сгущается цвет, как собирается гроза в серых глазах, бегающих по документу.

– Мразь, тварь, гнида! – рычала во время чтения Августа.

Листок дрожал в ее руке.

– По-моему, надо подавать на него в суд, – осторожно предложил Матвей.

Августа прищурилась:

– Ты знаешь, сколько это будет стоить?

– Я дам тебе денег. Выиграешь процесс – вернешь, – быстро добавил Мотя, поежившись под прицелом расширенных черных зрачков.

На кухне воцарилось гробовое молчание.

Механические ходики с гирями громко отстукивали время. Матвей поднял голову: ничего себе – первый час.

– А если не выиграю? – наконец отозвалась Августа.

– Как это – не выиграешь? Обязательно выиграешь!

– Ты-то откуда знаешь?

– У любого спроси, что будет, если избить чужого ребенка. А для верности мы Витасика с телевидением подключим, придадим, так сказать, резонанс делу.

Августа задумчиво молчала.

За четыре года их с Данькой совместного проживания (неудачной попытки симбиоза) это был первый случай, когда кто-то предложил добровольную помощь.

И это был первый случай за всю ее жизнь, когда помощь предложил мужчина.

– Откуда такое благородство? – Неисправимый скептик в душе Августы отказывался верить в благие намерения. Наверняка этот прохиндей потребует что-то взамен. Что-нибудь из репертуара Бовбеля.

– Зачем ты так? Никакое это не благородство. Понятно же, что выходка папаши не должна остаться безнаказанной.

– Н-да уж, выходка, – с выражением произнесла Ава. – Не знаю, что тебе ответить. Я должна подумать.

– О чем?

– Обо всем. Может быть, до суда дело даже не дойдет. Возможно такое развитие событий: мы… – Августа вспыхнула и разозлилась на себя, – я показываю этому уроду справку, и он дает отступные.

– Не думаю, что этот тип согласится все решить без суда – выглядит он очень воинственным. Не исключено, что срок мотал. Я на таких насмотрелся у нас в артели.

– Где?

– В артели. Я работаю в старательской артели.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Понятно, что ты работаешь в старательской артели, – с сарказмом произнесла Ава. «Понятно, почему ты трахаешь все живое», – читалось в подтексте.

– Хочешь сказать, это не самый главный мой недостаток? – проявил сверхъестественную сообразительность Матвей.

– Какая разница, что я хочу сказать? Или ты не выносишь, когда о тебе не говорят хотя бы пять минут?

– Нет, почему? – добродушно возразил Мотя. – Центропупией не страдаю. Просто почему-то последнее время приходится защищать территорию.

– А сейчас? Сейчас что ты защищаешь? Территория ведь не твоя?

– Сам удивляюсь, – честно признался Мотя, – наверное, есть какой-то скрытый смысл в этом.

– Открылась тяга к миссионерству?

– Если это тяга к миссионерству, то почему такая избирательная? Заметь: никому другому я не предлагаю взять на себя судебные издержки.

– Нам выпала большая честь.

– Или это мне выпала честь? – тихо спросил Мотя и накрыл ладонью руку Августы.

Узкая рука с тонким запястьем застыла и не шевелилась, лицо Августы напряглось, скулы заострились, глаза заметались.

– Пойдем, я дам тебе на адвоката.

– Давай завтра.

– Нет, давай прямо сейчас, – заартачился Мотя.

Не очень понимая, что ее заставляет, Августа все же поднялась и последовала за соседом.

В мыслях у Авы воцарился хаос.

Вдруг сосед наелся шоколада и уровень гормона серотонина в его крови поднялся, пронеслась сумасшедшая мысль. Сначала поднимется уровень гормона, а потом кое-что другое… Нет, это ни на что не похоже. Это не сосед, это она – примитивная озабоченная особь.