Птичья гавань
Шрифт:
Тимофей жил на два этажа ниже Леджика; мы пожимали друг другу руки в подъезде, и он оказывался у себя дома, один на один со своим горем. Я тоже жил близко, семь минут пешком. Но я растягивал это расстояние, плелся домой, порываясь вернуться: хотелось бессмысленно тусоваться с Тимофеем до утра и дальше. Стать его лучшим другом, забрать часть горя.
Под открытой форточкой стоял в своей комнате площадью шесть с половиной квадратных метров, а сон не торопился выветриваться. Я держал на весах странные задумчивые вечера, этот сон и вялые летние дни. В мою комнату вмещался продавленный диван, занимая все пространство от стены до двери, так что надо было перешагивать через край дивана на входе, маленький журнальный столик, старая подушка, заменяющая мне кресло, и шкаф. Возле столика я приставил к стене большое зеркало, которое откопал в кладовке и отмыл. Если чуть скрючиться,
На столе были разбросаны поломанные сигареты. Я быстро понял, в чем тут дело, догадался за секунду. Ночью было холодно, и я вернулся домой в куртке Тимофея, а у него в кармане лежала пачка «Святого Георгия». Сам-то я не оставляю сигареты в таких легкодоступных местах, как карманы куртки. Да и вообще стараюсь их не покупать — курить, только когда выпиваю, чтобы быстрее накрыло и можно было сэкономить на алкоголе. Но отец прошмонал карманы и, не поняв, что куртка чужая, нашел то, что искал. Он методично разломал каждую сигарету и бросил их на мой столик, пока я спал. Твой порок обнаружен, и отец негодует.
Некоторые сигареты были сломаны удачно для меня — рядом с основанием. Я аккуратно починил их, а остальные отнес на кухню и выкинул в помойное ведро. Вышел на участок и закурил. Хочу курить открыто, думал я. Мне редко хочется закурить, и любые посягательства на это право сработают с точностью до наоборот, так и знайте. Если бы ты не сломал их, я бы и не стал курить, вот что я думал. Но меня затошнило от сигареты, скуренной до завтрака. Я отошел в тень общаги по дорожке, засыпанной щебенкой, бросил мерзкий бычок у обочины и сверху засыпал серыми камнями.
Время пить чай и собираться. Мне нужно было попасть в районо.
Я прошел через парк, вышел на дорогу и поймал маршрутку. Сел у окна и, въезжая в Ленинский район, внезапно обрадовался, что у меня есть дела на этот день. А когда ехал по центральному району, сочинил несколько рифм и приятно разволновался. Близость учебы в университете, новых знакомств и возможность оторваться от липкого, как лента для ловли мух, пригорода не пугала, а радовала. Пересел на трамвай и доехал до Заводского района. Заводский район испортил мне настроение. Неизведанная территория, здесь даже утром можно наткнуться на гопника «есть пять рублей?» или на гопника — учителя жизни. Уличная риторика мое слабое место. К тому же пока шел к нужному зданию, уже забыл свои удачные рифмы. Носи с собой блокнот, подумал я. Это же так просто: купить блокнот или попросить отца, чтобы принес с работы. У него там есть блокноты и толстые тетради на любой вкус, единственное, на каждой из них будет позорный логотип «Межрегионгаза».
В коридоре районо не работала лампочка, только немного тусклого света попадало через окно, выходящее в темный двор. Я присел возле нужного кабинета на обтянутое дерматином раскладное кресло. Вместо того чтобы сходу зайти в кабинет, решил подготовиться, нашел проблему. Сейчас ведь придется общаться с какой-нибудь чиновницей. Иногда начинаю переживать из-за таких мелочей. Впадаю в ступор перед необходимостью обращаться к незнакомому человеку. Я представлял себе очередь, а здесь никого не было. Поэтому я сидел и ждал, как будто мне нужно пропустить несколько человек. А потом войду я. Здравствуйте. Доброе утро. Мне нужно написать заявление, отказ от целевого направления. Здравствуйте, мне в школе выдали целевое направление для поступления в вуз, но оно не понадобилось.
Ладно, я резко встал и постучался. Не дожидаясь ответа, зашел и сказал:
— Доброе утро.
— Ничего себе. Привет, — ответили мне.
Но это была не усталая чиновница средних лет, а совсем молодая девушка, которую я знал. Она удивленно смотрела на меня, может быть, узнала сразу, а может, и пыталась вспомнить, как мы познакомились.
— Привет, Оля, — сказал я. — Что ты тут делаешь?
Она была одной из моих надежд, мечт и проходящих влюбленностей. Удивительно было снова ее встретить, тем более здесь. Мы танцевали как-то ранним майским утром. После бессонной ночи в открытом гоп-кафе на бульваре Строителей. Играла музыка одного из проектов Сергея Жукова, какой-то полумедляк, слишком энергичный для парного танца и слишком медленный для одиночного. Тогда я не думал, какая это пошлятина, а аккуратно и крепко держал Олю за талию, пока она что-то говорила, и мое сердце таяло на рассвете, как очищенная картофелина, которую забыли сварить. Оля умела выражать свои мысли, в отличие от девушек, с которыми мне
доводилось общаться прежде. Хрупкая и смешливая, на вид она была не старше меня, но оказалось, уже заканчивала юридический факультет. На ней было легкое платье, сандалии и кофточка.— Работаю здесь.
Несколько секунд я подбирал нужный ответ.
— По-моему, это место тебе не очень подходит. Я ожидал столкнуться с какой-нибудь усатой тетенькой.
— А, я здесь ненадолго, — сказала она. — Надеюсь, что ненадолго.
Я был всего лишь одиннадцатиклассником-переростком. На мне была та же одежда, что и сейчас: джинсы с китайского рынка «Дружба», туфли из кожзама с блестящей пряжкой (сейчас один башмак уже расклеился и слегка приоткрыл пасть, из которой обломками крокодильих зубов торчали куски картона) и тонкий летний свитер с катышками. Стоит на секунду задуматься, во что ты одет, и кожа под ним начинает зудеть; дешевый полиэстер электризует волоски и пробирается под верхние слои, впивается в плоть, как обломки ногтей. Но в этом кафе я был к месту, такой же неудачник, как и любой из посетителей, зато у меня был выигрышный лотерейный билет, но его было ни на что не поменять, принцесса, но с ней мне было некуда пойти. Только неловко покачиваться между пластиковых столиков, заставленных пивными бутылками. Я случайно здесь оказался и выиграл приз, а двум моим не очень близким приятелям достались девушки на порядок хуже.
— Рад встретиться, — сказал я.
— И я рада.
Оля сразу выбрала меня, вот и все. Села со мной рядом и заговорила. Я решил ничего не выдумывать, отвечать прямо. Сколько мне лет, где учусь, не пытаться показаться интересней, чем я есть.
«Он младше меня на пять лет, — говорила она подругам, — а выглядит как мой старший брат». Все разошлись, а мы гуляли вдвоем по бульвару, утренние люди выходили в магазины и на остановки. Был выходной день, нам некуда было спешить. С вечера я сказал отцу, что ночую в гостях и вернусь не раньше полудня. Мы уселись на траве с сигаретами и бутылкой минеральной воды, солнце начинало греть. «Что будешь делать после школы?» — спросила Оля. Я сказал, что собираюсь поступать на журналистику.
И у меня есть идея одного эссе, которое нужно напечатать в какой-нибудь газете. «О чем это эссе?» Я сказал, что это эссе вряд ли я смогу предъявить на вступительном творческом экзамене, но можно попробовать его написать. Тема приблизительно такая: «Кинолента „Американский пирог“ как шаг в сторону от пацанских понятий». О том, что благодаря этому фильму для нас, детей, рожденных в середине восьмидесятых, стало возможным избавиться от табу, которые мы донашиваем за старшими товарищами. О важности этого фильма, ведь его популярность заставляет нас теперь более открыто говорить об онанизме (хотя бы в кругу самых близких друзей), даже разговаривать о кунилингусе и минете, даже примерять на себя такие вещи, что пару лет назад было бы автоматическим «зашкваром». Это опора для тех, кому чужда гоповская эстетика, для тех, кому не повезло вырасти крутым и в совершенстве овладеть языком улиц.
Оля поцеловала меня, чтобы заткнуть, или потому что ей понравилась моя речь. Я чувствовал себя отличником, которым никогда не был. «У моих друзей не было таких предрассудков», — сказала Оля. «Ты живешь в городе», — сказал я. «Через пятьсот метров начинается другой мир». И показал в сторону улицы Марковцева, там за гаражами город заканчивался, и глиняная дорога вдоль поля вела к моему поселку. Хотя все это ничего не значило, на самом деле никакой черты не было, просто сейчас нас спасал день, а ночью именно здесь, на бульваре Строителей, было легче всего получить по башке. Стать жертвой изнасилования или нападения с целью ограбления можно было и здесь, в пределах города.
— Мне нужно написать заявление. Отказаться от целевого направления, — сказал я.
— А почему ты отказываешься? — наши майские поцелуи никак не вязались с нынешним разговором.
Воспоминание о ней не могло быть настоящим. Что мне не светило, так это встречаться с ней, взрослой, все понимающей и умной девушкой. Я для нее был развлечением на одно утро, погуляла и забыла. Что бы я смог ей предложить? Я на всякий случай держался подальше от студенток юрфака. Они учились с мажорами, которые с восемнадцати лет ездят на собственных тачках, а некоторые цыпочки даже водят сами. Еще они ходят в клубы «Метро» или «Сказка», знают там охранников, пьют коктейли и отплясывают целую ночную дискотеку за счет парней, которым даже не дают. Если мне и суждено с кем-то связать судьбу, так это с ровесницей-абитуриенткой или одинокой задроткой с филфака, биофака, а может, с некрасивой студенткой мединститута. Они там не очень искушены в парнях.