Птицы
Шрифт:
– Конечно, – усмехнулся мистер Хэмм и стукнул по бомбе здоровенным кулаком. – Других не держим!
Глядя на вросшего всем телом в ящик мальчика, старик рассмеялся. Взрыв все не наступал, и Финч отмер: разумеется, бомба была нерабочей, как, впрочем, и все остальное в дирижабле.
– Эта лысая дрянь все еще там? – спросил мистер Хэмм и уселся в обтянутое потрескавшейся кожей штурманское кресло.
– Вы о кошке? – уточнил мальчик. – Или о миссис Поуп?
– Ах да, есть же еще эта кошка, – проворчал старик. – Но я имел в виду склочную тетку.
– Куда ж она денется? – веско заметил Финч.
– Все норовит от
Мистер Хэмм выглядел потерянным и удрученным, и Финч попытался его утешить:
– Я вам принес кое-что. – Мальчик протянул старику сверток. – Тут немного еловой каши и пара заячьих котлет. Но оно все остыло.
Мистер Хэмм оживился:
– Старый солдат неприхотлив, парень! К тому же у старого солдата есть печка!
Он с трудом вытащился из кресла и, на ходу разворачивая пакет, потопал к печке. Достав из-под кровати металлическую миску на проволоке, старик вывернул в нее содержимое пакета, смешав и кашу, и котлеты.
– Хороший человек твой дед, – сказал мистер Хэмм, повесив миску в печку на крючок. – Передал вот мне ужин. Старые солдаты должны держаться вместе. Я никак в толк не возьму, зачем он якшается с этим Конрадом Франки из шестнадцатой квартиры, ведь тот даже не воевал! Отсиживался, небось, в подвале, когда бомбили город.
– Дедушка говорит, что мистер Франки хороший. Он сказал, что тот… э-э-э… воевал по-другому.
– Ха! – на весь дирижабль гаркнул мистер Хэмм. Кажется, слова Финча задели его за живое. – Скажешь тоже! Воевал по-другому! «По-другому» – это как? Дед тебе не рассказывал, как тогда все было? Конечно, рассказывал! А Франки проворачивал какие-то темные делишки во время войны, вот сейчас и прячется в своей квартирке – носа не кажет: боится, что припомнят ему. От своей же тени дрожит…
Мистер Хэмм помешал кашу ложкой, которая сама напоминала ветерана войны.
– Вот мы воевали взаправду, – продолжил старик, отвернувшись от печки и уставившись в пустоту перед собой. – Не верится, что уже полтора десятка лет прошло. Жуткое было время, нда-а… Но тогда все с ходу понимали, кто чего стоит. Вот дед твой – храбрец! Геройски воевал! И капитан Борган… Лучшие люди. Не чета каким-то Франки и прочим. А эта лысая кошатница Поуп все ищет повод меня выдворить, но у нее ничего не выйдет. Как же ее корежило и корчило, когда капитан велел ей оставить в покое старика Хэмма. Вот что такое черная неблагодарность! Ей невдомек, что двух «серебряных воронов» за просто так не дают! Зато капитан Борган помнит, за что нас с «Дженни» ими наградили.
Финч молча глядел на старика. У того дрожали руки и подергивалась щека – война въелась в его лицо глубокими морщинами и старыми шрамами.
Дедушка редко заговаривал о войне. Для него эта тема была столь же болезненной, как и исчезновение родителей Финча. А мистер Хэмм… Все говорили, что он просто спятивший пьяница, но сейчас перед мальчиком предстал очень одинокий человек, у которого больше ничего не осталось, кроме воспоминаний и старого нелетающего дирижабля. Он выглядел опустошенным и несчастным,
многое пережившим и давно разучившимся переживать новое. Время для него словно остановилось.И это отразилось на его миске. Из нее раздалось шипение, и по дирижаблю пополз мерзкий запах.
– Кажется, каша подгорает, – сказал Финч, и это вырвало старого штурмана из его воспоминаний.
Мистер Хэмм достал миску из печки и принялся за ужин, попутно продолжая бормотать:
– Да, капитан Борган… Лучший из всех людей. Храбрый, честный, умный. Благодаря таким, как он, мы и выиграли войну…
Никто никогда не слушал этого старика. Все просто проходили мимо, старательно делая вид, что ни его дирижабля, ни его самого не существует. Раньше Финч тоже нечасто с ним заговаривал – порой приносил еду, которую передавал дедушка, и сразу же поспешно сбегал, чтобы мистер Хэмм не пристал к нему со скучными россказнями о былых временах. Сейчас ему было стыдно.
Мистер Хэмм подул на кашу в ложке и отправил ее в рот. Проглотив, продолжил:
– Иногда он ко мне заглядывает. Я всегда рад его видеть. Ну еще бы: столько пережили вместе.
– Простите, – удивился Финч. – Кто к вам заглядывает?
– Так капитан Борган же!
Финч сперва решил, что ослышался, но быстро все понял. Он различил едва заметные искорки сумасшествия в глазах за круглыми стеклами летных очков.
– Но, сэр, он ведь отправился в путешествие! – тем не менее возразил мальчик. – Больше десяти лет назад!
– Ха! Скажешь тоже, путешествие! Нет, он все еще тут. Хранит старика. Ты ведь не знаешь его, да?
– Он уехал, когда я был совсем маленьким.
Мистер Хэмм оставил слова Финча без внимания и, оторвавшись от ужина, принялся копошиться в стоящих у кровати коробках.
– Есть тут у меня кое-что… Где же она?.. А, вот! Нашел!
Достав из коробки старую коричневую фотокарточку, он протянул ее Финчу. На фотокарточке был изображен небольшой изящный дирижабль с размашистой надписью «Дженнигль» и двумя трафаретными головами воронов на борту. Подумать только, этот красивый аэростат и развалюха, засыпанная снегом, внутри которой Финч сейчас сидел, были одним и тем же судном!
Перед дирижаблем стояли двое. Одним из них был сам мистер Хэмм в неизменных летных очках: штурман выглядел моложе, но трезвее упрямо выглядеть не желал. Он обнимал за плечо высокого молодого человека в черном мундире с двумя рядами блестящих пуговиц и в плаще. Внизу стояла подпись: «Уирджилл Хэмм и капитан Тристан Моротт Борган».
Финч прежде никогда не видел хозяина дома № 17. Тристан Борган был довольно красив и напоминал книжного героя: узкое белоснежное лицо, орлиный нос, черные глаза, тонкие губы и длинные смоляные волосы, развевающиеся на невидимом ветру.
– Очень печальный… – прошептал Финч, но мистер Хэмм услышал.
– Печальный, да, – угрюмо сказал старый штурман. – Он никогда не смеялся. Как потерял Камиллу, будто потерял и вкус к жизни.
– Камиллу?
– Его жену, – пояснил старик. – Прелестная была женщина. Из таких, которые во снах снятся. Добрая. Веселая. Улыбчивая. С огромными бездонными глазами. Просто чудо, хоть и с одной ручкой всего лишь. Капитан ее так любил… Он был человеком, который не мог принимать удары судьбы и не считал нужным с ними мириться… он был таким… настоящим…