Публицистика 1918-1953 годов

Аминадо, человек иной формации. Но и его насквозь пропитала горечь, едкость — следы того, что пережили мы… «Пили мы Калинкинское пиво, говорит он, ездили на Воробьевы горы и, косясь на городовых, сладострастным шепотом декламировали:

«Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни…» Дорогой ценой заплатили мы за диких уток, синих птиц, орлов, кречетов, соколов и воронов, чаек, а наипаче за буревестников! «Был, говорит он,—

Был мужик, а мы: «о, грации!» Был навоз, а мы — в тимпан! Так от мелодекламации Погибают даже нации, Как бурьян…

Прошлое? «Декламировали», говорит он,—

Пили красное вино И искали Незнакомок, Возносились в облака, Пережевывали стили…

Потом:

Жили, как свиньи, дрожали, как мыши, Грызлись, как злые, голодные псы,—

И все-таки не бросали прежних навыков, — те из нас, конечно, которым Аминадо адресует свою «Писаную торбу»:

Я не могу желать от генералов, Чтоб, каждый раз, в пороховом дыму, Они республиканских идеалов Являли прелести (кому и почему?). Когда на смерть уходит полк казацкий, Могу ль хотеть, чтоб каждый, на коне, Припоминал, что думал Златовратский О пользе просвещения в стране, Чтоб даже лошадь ржала марсельезу, В кавалерийскую атаку уносясь… Настоящее? — Псалмопевцы грядущей республики И любимцы почтеннейшей публики, Что ж, теперь вы довольны, не правда ли? Только тише ходите по улицам, Не болтайте в трамваях, в кондитерских, Притворяйтесь бразильцами, чехами, Но — ни слова о том, что вы русские: Ибо третьего дня иль четвертого Мы имели хоть призрак отечества И за смутную тень полуострова Нас терпели консьержки с консьержками, А сегодня… А сегодня: там, на родине — Расстреливают щедро и жестоко, Казнят за «ять» и воспевают труд, Интеллигенция разучивает Блока И пишет на машинке Ундервуд — Здесь же, в Париже,— Живем, скрипим да медленно седеем, Плетемся переулками Пасси И скоро совершенно обалдеем От способов спасения Руси…

* * *

Тут мы можем жить и ждать, Не бояться, не дрожать… Тут жандарм с большим хвостом И республика притом… Здесь асфальт, а в нем газон И на все есть свой резон… Вишь, как в самое нутро Ловко всажено метро, Мчится, лязгает, грызет И бастует — и везет…

###Сегодня нам остается одно: «будем жить и будем ждать…»

А чего же мы дождемся? Аминадо и насчет будущего улыбается очень едко и горько: опять, опять —

Вокруг оси опишет новый круг История, бездарная, как бублик, И вновь на линии Вапнярка-Кременчуг Возникнет до семнадцати республик, И чье-то право обрести в борьбе Конгресс Труда попробует в Одессе… — Тогда, о Господи, возьми меня к Себе, Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе!

Правда, наряду с чисто сатирическими стихами в книжке Аминадо есть и другие, почти чуждые злобы дня, — много легких, нежных и прелестных (и по форме и по чувству) строк: «Когда-то, говорит он,—

Пел рояль… Играли в фанты… В зеркалах мелькали банты.

И убеждает самого себя:

Хорошо бы в море бросить Всех, кто что-то проповедует… Не ходить встречать Мессию И его не рекламировать… Не скулить о власти твердой С жалким видом меланхолика, Вообще, не шляться с мордой Освежеванного кролика…

Но, повторяю, главное и в его книжке, поминутно озаряемой умом, тонким юмором, талантом, — едкий и холодный «дым без отечества», дым нашего пепелища. Только Ветлугин больше приобык (не слишком ли?) к этому дыму. Аминадо он ест глаза, иногда до слез.

Об Эйфелевой башне *

Бедная, беззащитная Эйфелева башня! Как осквернена, обесчещена она, — сколько всяческой мерзости уже приняла она из московского прекрасного далека! И вот опять: радио Горького о голоде…

— «Плодородные равнины России поражены неурожаем из-за засухи…»

Только ли «из-за засухи», советский псалмовец? А сотни тысяч десятин незапаханных, незасеянных? А ваш пресловутый «революционный порядок», ваши «комбеды», ваше «советское опытное хозяйство», ваши «отобрания излишков», ваши «реквизиции», из-за коих мужики сгноили в земле миллионы пудов зерна, ваше натравливание «бедняков на кулаков»?

А всяческое каиново кровопролитие, уже четыре года вами учиняемое во славу «третьего интернационала», а величайшее в мире ограбление, вами произведенное в России «на цели» этого самого «интернационала», с которым, как поете вы, «воскреснет род людской»?

А то, что сказочные богатства русского народа и несметные частные имущества, вами украденные, все в лоск ухлопаны вами на ваших наемных убийц, на чекистов, на провокаторов, на рекламу, на пропаганду и вообще на всяческий подкуп, подкуп и подкуп?

А то, что миллионы самых крепких, молодых сил употребили вы, как пушечное мясо, как «вооруженные силы» все того же интернационала?

А то, что у сотен тысяч мужиков не осталось, благодаря вам, ни самой паршивенькой лошаденки, ни самой завалящей сохи, ни обрывка веревки, ни обломка железа?

А то, что вы дотла разрушили все мосты и дороги, все паровозы и вагоны, сохранив из них только царские — для катанья господ Троцких на фронты, и всяких Иоффе — с дипломатическими поручениями в качестве представителей «рабоче-крестьянской власти», да на европейские курорты для поправления здоровья?

— «Это бедствие угрожает голодной смертью миллионам населения…»

Какой, подумаешь, жалостливый! («Ужал, ел волк кобылу — оставил хвост да гриву!»). А миллионы смертей в голодных, холодных, вшивых, коростовых, тифозных городах и местечках, смертей, уже совершившихся на ваших глазах опять-таки во славу «Третьего интернационала», — что же это-то «бедствие» не трогало вас?

Ведь это вы писали прошлым летомв своем акафисте Ленину буквально следующее:

«Был момент, когда естественная жалость к народу России заставила меня считать большевизм почти преступлением. Но теперь, когда я вижу, что этот народ умеет гораздо лучше терпеливо страдать, чем сознательно и честно работать, — я снова пою славу священному безумству храбрых/»

Что же собственно испытываете вы теперь? Снова «естественную жалость к народу России» — или же надежду, что кормежка Европой этого народа «отдалит от коммунистической шеи давно заслуженную веревку»,как выразился на днях А. А. Яблоновский?

— «Русский народ уже и без того сильно истощен последствиями войны…»

Войны, какой, собственно? Той ли — конечно, «проклятой», «капиталистической», — которая для русского народа, по вашим стараниям, кончилась уже три года тому назад«похабным миром», или той, что, конечно, «да здравствует во веки веков!» — т. е. войны «гражданской, классовой», проще же сказать, подлейшей из войн.

— «Для народа Льва Толстого, Достоевского, Менделеева и других великих людей наступили тяжелые дни…»