Пуховый птенец пингвина

И когда подходят Чешуёвы к подъезду, лифтерша Степанида, повышающая свой умственный уровень, чтобы сдать на высшую категорию вплоть до диспетчера по лифтам и техника-смотрителя, поднимает голову от пособия, разъясняющего, чем отличается флаг от знамени, и говорит сладким голосом:

— Здравствуйте, добрый день вам, пайщики Чешуёвы!

— Здравствуйте, вот и вы! — говорят также с широкой улыбкой пенсионеры.

В ответ на что Анонс, ризеншнауцер, производит зубами звук, будто в тюрьме задвинули щеколду на двери, сингапурский Николай, пользуясь неокреплостью детских шейных хрящей, отворачивает голову от престарелых аж на сто тридцать градусов, как сова, а взрослые Чешуёвы воротят нос на девяносто семь градусов, что представляет большой интерес для медицинской науки, потому что свыше девяноста градусов голова взрослых мужчин и женщин в общем и целом не отворачивается.

— Набычились, — сказала лифтерша Степанида, когда лифт пошел на девятый этаж.

— Узнали, почем в сотне гребешки, — сказали в шезлонгах. — Мы их вывели на чистую воду.

— Их мало на чистую, — сказал пенсионер Авдюков. — Вот я на дистиллированную воду их выведу.

* * *

Были, были тяжкие времена. В коммунальной квартире, на шестом, как говорится, звонке, проживала недавно семья симпатичнейших Чешуёвых. В старое время размещался тут «Крестьянский земельный банк». В главном сейфе «Крестьянского банка», в четырех стальных стенах, и жила семья Чешуёвых. Тридцать семь баллонов газа ацетилена, не говоря уж о кислороде, истратили автогенщики, чтобы прорезать в сейфе окно. Прорезали большими трудами, а куда, опять же, выходило это окно? На брандмауэрную, впритык, стену соседнего дома, как раз на границе света и тени, где в зоне света грелся серый паук-косиножка.

— Виталий, — говорила Чешуёву жена его, Зоя. — Нехорошо, если Чешуёв-младший дорастет до того, чтобы глянуть в окно, и для него весь мир за окном будет представлен пауком-косиножкой. Сходи и похлопочи.

А Виталий, чтобы вы знали, имел надомную специальность переписчика нот «Музсоюза». Он отодвинул пятистрочные ватманские листы оперы «Сельская честь», закупорил пробочкой тушь, вытер перо «рондо» и пошел хлопотать.

— Нехорошо, — сказал он (где надо), — чтобы ребенок видел в окно одного паука-косиножку.

— Чего уж хорошего, — солидаризировались с ним (где надо).

И вызвали кнопкой в столе нижестоящую служащую, сказав ей:

— Ознакомьте товарища с перспективами.

Нижестоящая служащая была красивая, с открытыми плечами. Такую линию плеч называют волшебной. Служащая отвела Чешуёва на третий этаж. Там, в конференц-зале, из пенопласта и поролона, выстроенный на громадном толстоногом столе неизвестным умельцем, стоял в миниатюре весь здешний район.

— Вы живете вот тут, — показала служащая.

— Тут, — без энтузиазма опознал Чешуёв. И ему помыслилась комната-сейф, без единого крючочка на стенах, без полок, потому что стены не поддаются сверлежке, и шестой звонок с приписанным тушью под ним: «Чешуёвым», — и темный подъезд, где стоят молодые люди без определенных занятий, и дикое объявление на дверях: «Требуется плотница», и облупившийся кирпич брандмауэра, и паук-косиножка.

— А будете тут! — показала служащая перламутровым ногтем.

— Тут?! — прошептал Чешуёв, и в душе у него запели первые скрипки.

Замечательно выглядело это «тут». В аллеях лесопарка с естественным рельефом, возле планируемого концертного зала «Колизеум» (четыре тысячи посадочных мест), возле стадиона грядущего «Теннис — для всех» стояли пенопластовые макеты домов-башен с панорамными окнами.

— Лифты скоростные, — сказала служащая. — С подтормаживанием. Солнце попеременно высвечивает все комнаты квартир. Разрешение проблемы солнца есть высшая ступень в социалистическом градостроительстве.

Чешуёв, раздавленный такой перспективой счастья, стоял молча, сплетая и расплетая пальцы. Но потом чувство реальности, чувство момента взяло в нем верх, и робостью интонации стараясь смягчить бестактность вопроса, спросил Чешуев:

— А когда?

— В пятилетке, — сказала служащая с большим знанием. — Возможно, что даже в будущей.

— Это я не могу, — тихо сказал Чешуёв. — Это длительно очень.

— Товарищ, — даже отпрянула служащая. — Мне затруднительны ваши доводы. Вы не мыслите пятилетками?

— Я... — тушуясь, сказал Чешуёв. — В масштабе, так сказать, народнохозяйственном... Это я да! Но когда речь идет о личности, о семье — согласитесь, как-то ближе сердцу хотя бы двухлетка.

— Кооператив, — отчужденно сказала служащая. — Тогда стройте кооператив.

И возмущенно зачехлила макет, и, ступив шаг назад, осмотрела Чешуёва взглядом товароведа-оценщика: как, мол, ты, Чешуёв, в плане налаженности бюджета и последующего коопстроительства? Осмотрев же, передернула волшебной линией плеч: не внушает. Да и могло ли внушить? Костюм явно не от «Бернарда ле Роя», галстушок не от «Кристиана Диора», туфельки происхождением неприкрыто из Рыбинска, очки наипошлейшие и во всем облике, если приглядеться, — скукоженность.

* * *

— Кооператив, — сказал Чешуёв жене. А пили они по вечерам какао, и жена как раз наполняла чашки.

— А деньги? — спросила жена.

— Может быть, поехать старателем в Тикси? — грустно сказал Чешуёв. — Мне говорили, в Тикси гребут страшные деньги. В Саратове, говорят, бумажник человека из Тикси мог служить бы портфелем, а в Могилеве бумажник человека из Тикси мог сойти бы за чемодан.

— Джек Лондон! — сказала жена Чешуёва. — Белое безмолвие! Ты посмотри на себя. У тебя отмороженный в детстве нос и пупочная грыжа. За Полярным кругом только таких и ждали.

— Тогда, — сказал Чешуёв и взял в руки лист чистой нотной бумаги, — давай здесь выпишем столбиком родственников и знакомых, у которых можно взять долгосрочную ссуду.

Тут жена Чешуёва вышла в коридорную темень, вернулась и принесла использованный трамвайный билет.

— Вот, — сказала с налетом иронии жена Чешуёва, — вот достаточное пространство бумаги, чтобы уместить на нем столбиком фамилии всех, кто изнывает ссудить нас деньгами.

И Чешуёв поник головою, признав, что все их знакомые — не денежные мешки.

В этот миг и раздался сильный короткий грохот. То забытый родителями Николай Чешуёв о стальную стену жилища разгрохал копилку «Крокодил Гена и Чебурашка».

Молча смотрели родители на своего Николая. А он, собрав с пола деньги, принес их на стол вместе с фаянсовыми ушами любимого персонажа.

— Пожалуйста, — сказал Николай Чешуёв. — И не будем вешать носы.

— Есть начало, — озирая кучку монет, сказал отец-Чешуёв. — Начало положено. Ты настоящий человек, мой сын. Будем считать, что один квадратный дециметр жилплощади мы уже оплатили.