Пульс
Шрифт:
Гарибальди тут же потребовал аннулирования брака. Прозаические доводы романтического героя сводились к тому, что он переспал с Джузеппиной лишь до венчания, а после — ни-ни, то есть брак, в строгом смысле слова, не имел места. Правосудие не вняло такой софистике; обращение Гарибальди в высшие инстанции, в том числе к самому королю, тоже не возымело действия. Освободитель на двадцать лет потерял свободу.
Вообще говоря, одолеть закон под силу только законникам; романтическую подзорную трубу сменяет юридический микроскоп. Найденный в конце концов решающий довод гласил: принимая во внимание тот факт, что Гарибальди сочетался браком на территории, номинально подвластной Австрии, дело надлежит рассматривать с позиций гражданского кодекса этой страны, который не запрещает (и, видимо, никогда не запрещал) аннулирование брака. Итак, спасение пришло к герою-любовнику
Пульс
Года три назад в Италии мои родители шли по проселочной дороге. Часто представляю, как провожаю их глазами, причем всегда сзади. У мамы седеющие волосы собраны в узел, на ней просторная блуза в крупный рисунок, слаксы и открытые босоножки; отец — в рубашке с короткими рукавами, в брюках цвета хаки и начищенных коричневых ботинках. Рубашка тщательно отглажена, на груди застегнутые карманы с клапанами, на рукавах отвороты (если это подходящее слово). Похожих рубашек у него с полдюжины; они сразу выдают отдыхающего. И однозначно — далекого от спорта; в таких можно разве что шары погонять.
Предки, вероятно, держались за руки; у них это получалось непроизвольно, вне зависимости от того, наблюдал я за ними или нет. Идут они себе по дороге где-то в Умбрии, решив проверить, куда приведет кое-как нацарапанный мелом указатель, предлагающий vino novello [14] . Идут пешком, потому что глубокие рытвины на пересохшей глинистой дороге грозят раздолбать взятый напрокат автомобиль. Я бы считал, что автомобили берутся напрокат как раз для таких случаев, но родители во многом осторожничали.
14
Молодое вино (ит.).
Дорога петляет среди виноградников. За левым поворотом возникает тронутая ржавчиной постройка типа ангара. Перед ней — бетонный чан, похожий на гигантскую компостную яму, футов шести в высоту и девяти в поперечнике, без крышки, без подхода. Ярдов за тридцать мама поворачивается к отцу и морщится. Возможно, даже фыркает — «вот гадость» или как-то так. Отец молча хмурит брови. Тогда это и случилось; вернее, тогда он впервые заметил.
Живем мы в тридцати милях к северо-западу от Лондона; раньше это был торговый городок. Мама работает в больничной канцелярии; отец всю сознательную жизнь трудится в местной юридической консультации. Говорит, на его век этой работы хватит, но таких юристов, которые не просто занимаются крючкотворством, а могут дать консультацию по любому вопросу, в будущем не станет. Врач, священник, адвокат, в какой-то степени школьный учитель — в прежние времена это были столпы общества, с которыми можно было посоветоваться о делах, выходивших далеко за пределы их профессии. А в наше время, говорит отец, люди сами решают имущественные проблемы, составляют завещания, перед свадьбой оговаривают условия развода, и каждый держит совет сам с собой. Кому требуется стороннее мнение, тот обращается не к адвокату, а в газету или на радио, но скорее всего — залезает в Интернет. Отец относится к этому философски, даже когда люди воображают, что способны сами защитить себя в суде. Он лишь улыбается и повторяет старую адвокатскую поговорку: кто сам себе защитник, у того клиент — дурак.
Папа отговорил меня идти по его стопам; я окончил педагогический и стал преподавать в старших классах школы; от дома до работы пятнадцать миль. Где родился, там и сгодился. Посещаю местный фитнес-центр, по пятницам хожу в клуб любителей бега, возглавляемый моим приятелем Джейком; там и познакомился с Дженис. В нашей тусовке она выделяется, потому что есть в ней этакий столичный шик. Мне кажется, она надеялась перетянуть меня в большой город, но обломалась. Нет, не кажется; я это знаю наверняка.
Мама… кто способен описать свою мать? Когда кого-нибудь из членов королевской семьи газетчики спрашивают, каково это — принадлежать к королевскому роду, те всегда смеются и отвечают, что им непонятно другое: как можно не принадлежать к королевскому роду.
Вот так же и я не понимаю, как моя мать могла бы не быть моей матерью. Потому что в таком случае и я был бы не я — это само собой, правда ведь?Очевидно, у нее были трудные роды. Потому, наверное, я и остался единственным ребенком; впрочем, не уточнял. Разговаривать о гинекологии у нас в семье как-то не принято. О вере — тоже, потому что мы неверующие. О политике иногда беседуем, но почти никогда не спорим: с нашей точки зрения, что одна партия, что другая — один черт. Вроде бы у папы взгляды чуть более правые, чем у мамы, но в общем и целом мы привыкли полагаться на себя, помогать другим и не рассчитывать, что государство будет нас пестовать от колыбели до креста. Нормальные, здравомыслящие представители среднего класса.
Но все это — благодаря маме. Когда я был маленький, папа любил выпить, но мама его перевоспитала, и теперь он позволяет себе рюмочку только в особых случаях. Сам я в школе считался трудным подростком, но мама своим терпением и любовью меня перевоспитала, четко обозначив границы, которые переступать нельзя. Наверное, и с папой было так же. Она у нас — всему голова. В речи у нее до сих пор сквозит ланкаширский акцент, но у нас в семье не принято распинаться на тему севера и юга, даже в шутку. Мне кажется, когда в семье один ребенок, это особый случай, потому что невозможно разделиться на два лагеря — взрослые и дети. Нас трое, вот и все дела; и хотя меня, вероятно, баловали чуть больше, чем следовало, я с раннего детства научился жить в мире взрослых, потому что иное в городе не прокатывает. Допускаю, конечно, что я заблуждаюсь на свой счет. Если спросить у Дженис, можно ли считать меня сложившейся личностью, представляю, что она ответит.
Так вот: мать морщится, отец хмурится. Идут дальше до тех пор, пока уже не остается ни малейшего сомнения насчет содержимого бетонного чана: там однобокой горкой навалено красновато-фиолетовое месиво. Моя мать — тут я могу попасть пальцем в небо, хотя ее лексикон мне знаком до мелочей — высказывается примерно так:
— Попахивает, однако.
Отец понимает, что имеется в виду. Выжимки. Насколько я знаю, именно так называются отходы виноделия: кожица, веточки, косточки и прочее. Родители в таких вещах разбираются; они вообще с интересом, но без фанатизма относятся к тому, что едят и пьют. Кстати, на ферму их привело не что иное, как желание купить и привезти домой несколько бутылок вина урожая того года.
Сам я не то что равнодушен к еде и питью, но отношусь к ним, скорее, прагматично. Знаю, какие продукты полезны, какие обладают наибольшей энергетической ценностью. Всегда знаю, сколько могу выпить, чтобы расслабиться и оттянуться, но не перебрать. Джейк, у которого и здоровья, и жизнелюбия побольше, чем у меня, однажды выдал такую присказку насчет мартини: «Один стакан — в самый раз. Два — много. Три — мало». Но это не мой случай: я однажды заказал себе мартини — и полстакана оказалось в самый раз.
Короче, направляется мой отец к этой куче выжимок, останавливается шагах в десяти и начинает сосредоточенно принюхиваться. Никакого эффекта. Приближается еще на пять шагов — ничего. Буквально сует нос в этот чан — и только тогда на его лице появляется какое-то выражение. Да и то не столько от запаха кислятины, сколько от того, что говорят ему собственные глаза — и жена. Отец реагирует с любопытством, но без настороженности. Потом на протяжении всего отпуска проверяет, где его подводит обоняние. На заправке должно пахнуть бензином — но нет. Двойной эспрессо в местном баре — не пахнет. Ползущие по выщербленной стене цветы — не пахнут. Вино, налитое для пробы на донышко услужливым официантом, — не пахнет. Мыло, шампунь — эффекта ноль. Дезодорант — то же самое. Это, как признался мне отец, просто дикость: опрыскиваешь себя дезодорантом с приятным запахом, чтобы не допустить появления неприятного запаха, — и не чувствуешь ни того ни другого.
Родители условились до возвращения домой ничего не предпринимать. Мама уже готовилась пилить отца, чтобы тот позвонил в поликлинику. У них не было привычки по любому поводу дергать врача. Но каждый считал недомогания другого более серьезными, чем свои собственные. Потому она и готовилась его пилить. На худой конец, одному из супругов не возбранялось просто снять трубку и записать другого на прием.
В тот раз отец даже не упрямился. Я спросил, с чем это связано. Он помолчал.
— Ну, если хочешь знать правду, сынок, это связано с тем, что я не чувствую, как пахнет твоя мама.