Пуля для бизнес-леди

— Дочь моя! — растрогался священник. — Ваши намерения искренни и чисты… Подождите меня здесь. Я познакомлю вас с человеком, который в силах разрешить ваши затруднения. Но, пожалуйста, ведите переговоры без меня.

Он ушел и через десяток минут возвратился с пожилым мужчиной, одетым во все черное.

— Изложите ваши пожелания, мадам, — предложил почтенный месье. — Я русский и язык наш родной не забыл.

— Я хочу похоронить здесь не чужого мне человека. Требуется место для могилы. Кто-то должен получить его труп в полиции, когда у полицеских минует в нем надобность. Подготовить к прощанию с этим миром и поставить оградку и скромный памятник, похожий на те, что стоят на могилах русских офицеров. Сообщить точное нахождение могилы моего знакомого в мою контору по адресу, который я назову…

Она печально посмотрела на длинные ряды белокаменных невысоких обелисков над могилами русских людей, бывших при жизни юнкерами, кадетами, полковниками, генералами. Они были совершенно одинаковыми и не под каждым из них был прах усопшего. Настя знала, что родные люди ставили здесь обелиски и тем, кто сложил головы в гражданскую под какой-нибудь Казанью-Рязанью. Чтобы было куда придти поплакать и помолиться.

— Мадам это будет стоить очень, очень дорого, — задумчиво сказал месье.

— Но это решаемо? — спросила Настя.

— Что значит «решаемо»? — не понял господин русский партийно-бюрократический сленг. Настя объяснила.

Господин ещё подумал и кивнул:

— Это можно сделать. Из уважения к вам, мадам. Я вас узнал.

— И кто же я?

— Мадам Демьянова — о вас часто пишут в газетах. И не далее как вчера я видел ваше фото на каком-то светском сборище. И если вы, мадам, просите сделать именно так — это не блажь…

— Благодарю вас, месье. Сколько? В долларах?

— Сейчас буду считать…

Считал он долго и тщательно. Наконец, протянул Насте листик бумаги с цифрами:

— Я не хочу наживаться на ваших… трудностях, мадам. Все подсчитано в среднем.

Профессия научила господина в черном хорошо разбираться в настроениях и чувствах клиентов: слова «наживаться на вашем горе» он не употребил.

Настя открыла сумочку, отсчитала деньги и вручила их господину.

— Бог мой, — изумился тот, — требуется расписка, документ, заверенный у нотариуса, соглашение со мной…

— Ничего не надо, — сказала Настя. — Я вам верю. Сделайте все так, чтобы никто и никогда не усомнился в праве моего знакомого лежать в этой земле… Все, что останется после необходимых расходов — оставьте себе, это будет вознаграждение за труды.

— Мадам! — воскликнул господин. — Я… Вы понимаете, я русский, а здесь люди даже на кладбище не верят друг другу! И вдруг вы…

— Я вам верю, — мягко сказала Настя. — На памятнике пусть выбьют на русском: «Полковник Юрий Строев». И ничего более. Пусть Бог рассудит, кто он: грешник, праведник или всего лишь… Жухлый лист под недобрыми ветрами, разоряющими Россию.

В такси по дороге в Париж они долго и тяжело молчали. Наконец, Кушкин произнес:

— Железная ты дама, Анастасия Игнатьевна. Теперь я начинаю понимать, почему даже в тридцатых среди следователей НКВД почти не было женщин.

— Почему?

— Женщины не знают, что такое сомнения.

— Мадам! Месье! — откликнулся таксист. — Должен предупредить, что я знаю русский.

— Господи, что за страна, — вздохнула Настя. — Каждый второй или понимает русский или говорит на нем.

— Традиционные связи, — прокомментировал Кушкин.

Оживившийся таксист, говорливый, как и все парижские водилы, затараторил:

— Но месье прав! Мой отец, как и все русские патриоты, жившие во Франции, участвовал в Сопротивлении. И чудом выжил в лагере. Он мне рассказывал, что в фашистских лагерях самыми жестокими и безжалостными были именно женщины…

— Судя по вашим словам, вы высокого мнения о прекрасном поле, господа. — У Насти хватило сил на шутку.

Таксист о чем-то без умолку говорил — явно обрадовался выгодной поездке и возможности пообщаться с симпатичными пассажирами, своими отдаленными соотечественниками.

Кушкин тихо сказал:

— Ничего подобного от тебя, Анастасия, я не ожидал. Ты поступила по-мужски, я бы даже сказал, по-офицерски. Будь моя воля, я бы поставил тебя во главе страны…

— Еще не вечер, — Насте после всех раздиравших её в клочья сердце волнений, был приятен незатейливый комплимент Кушкина. И, что самое главное, он свидетельствовал: Михаил Иванович не держал на неё зла за внезапную смерть Строева.

Настя смотрела в окошко машины. Мимо проносились аккуратные коттеджи, нарядные палисаднички с цветами, березки, очень похожие на те, в России. Мимо проносилась сытая, спокойная жизнь.

Эх, Россия, печальная страна…

А жизнь продолжается…

Настя считала, что она сделала для Строева все, что могла. Все. Точка. Черта под прошлым. Только почему так плохо и грязно на душе? Будь она в России, напилась бы до полусмерти и пьянью вышибла все воспоминания о прошлом. Но здесь — Франция, Париж, не хватало ещё угодить в полицейский участок. То-то была бы потеха журналистам. Впрочем, Артем перестрелял бы половину полицейских — он и так недоволен, что Настя время от времени исчезает из-под его «крыла». И все-таки здесь Франция, Париж, напиваться не стоит, есть другие способы вышибить дух из прошлого, надо быстрее выбираться из благословенного Парижа в свою Россию — на родной земле можно снова обрести силы, уверенность, а родные ветры унесут, развеют черную тоску. Нет, не ошибался поэт, когда говаривал о дыме отечества.

Настя вызвала массажистку и парикмахера. Они славно потрудились над нею. Что же, если в глазах президента банка она — леди, надо поддерживать новый имидж. К приезду Кэтрин она уже полностью взяла себе в руки.

Два-три часа они поработали с Лисняковским и Жаком Роше над документами Отделения. Все оказалось в порядке. Настя даже не ожидала такой разворотливости от Кэтрин. Девица дельно работала. Документы на офис были очень точно составлены, договоры с авторами на книги предполагали умеренные гонорары, три книги уже запустили в работу. Все сотрудники Кэтрин говорили, кроме родного французского, ещё на одном из языков: английском, немецком и итальянском. Кэтрин объяснила, что так задумано: можно объясняться с любым уважаемым автором без переводчиков-посредников. И все работали на компьютерах. Кэтрин сказала Насте, что она использовала «газетную» схему приема на работу: каждый сотрудник должен уметь работать с современной электроникой, знать иностранный язык и уметь водить машину.

«Учись, Кушкин», — сказала Настя, взявшая на заметку новации Кэтрин.

Создание Отделения было оформлено безупречно — об этом Настю информировал дотошный Лисняковский.

Она разговаривала с Кэтрин, с её сотрудниками, просматривала договоры с авторами, а перед глазами все ещё стояла фотография из газеты — привалившийся к какой-то решетке Строев, с темным пятном на груди, там, где сердце. Внезапная смерть почти не изменила его лицо, но она превратила его в маску — застывшую, неподвижную. Настя, механически перебирая бумаги, вдруг вспомнила охоту, на которую он её пригласил: заснеженный лес, деревянный домок, огромный костер. И кровь на белом снегу — бурые сгустки-лепешки — лосиху завалили. Господи, когда это было, где, на какой планете?