Пуля для полпреда

– На ваш вкус.

Турецкий с головой погрузился в приготовление чая.

– Что ж, спасибо за доверие, – небрежно бросил он, сделав паузу в священнодействии, – постараюсь оправдать.

Исподволь он поглядывал на Друбича. У того на лице застыла дипломатическая улыбка, могущая скрывать все что угодно – от стремления к вечному миру и добрососедству до подготовки к войне. Войне до полного истребления противника.

Нет, миром и добрососедством пока что не пахнет, подумал Турецкий, не доверяете вы мне, уважаемый Андрей Викторович, в искренность мою не верите. И правильно делаете, кто ж верит в искренность следователя?! Ладно, хватит ходить вокруг да около, пора дать вам шанс перейти в наступление на столичного выскочку, я же вижу – вы мучаетесь. Оборона не ваш стиль, давайте жмите!

– Вот ваш чай, Андрей Викторович! Смесь собственного изготовления.

– Запах шикарный, – с видом знатока заявил Друбич.

– Спасибо. Компоненты общедоступны, но пропорции – моя личная тайна. Андрей Викторович, я хочу вам предложить нечто вроде шахматной партии. Допрос имеет много общего с шахматной игрой, как вы полагаете?

– Полагаю, что вы притянули эту теорию за уши, Александр Борисович, простите за прямоту. Разница между белыми и черными, основанная на праве первого хода, несоизмеримо меньше, нежели разница между правом задавать вопросы и обязанностью отвечать. К тому же в многоматчевом поединке соперники меняются фигурами, вы же всегда играете белыми; если партия отложена, вы идете отдыхать домой, ваш противник – в камеру; у вас, как у гроссмейстера, целый штаб советников, он – сам за себя; вы, проиграв, ничего не теряете, разве что испытываете легкое чувство досады, он теряет все, в первую очередь свободу. Я назвал десять отличий или продолжить дальше?

Турецкий протестующе замахал рукой:

– Это будет не совсем обычная партия!…

– Мне лично допрос больше напоминает вступительный экзамен. Против меня сидит некто, пытается подловить и уличить, свято веря, что на это у него есть моральное право, и даже считая это своей почетной обязанностью. А не поймав, жутко переживает и готовит новые каверзы. Единственная моя надежда, что я у него не один такой и он, растратив силы на других, оставит меня в покое.

Турецкий хотел возразить по существу и лишь в последний момент сдержался: снова пытается разозлить! И каков подлец – почти добился своего!

– В обычной партии соперники ходят по очереди, – сказал Турецкий, сделав вид, что реплика Друбича прошла мимо него, – но мне кажется унизительным торговаться с вами по каждому пункту моих подозрений, я уверен, вам – тоже. С вашего позволения, я сделаю сразу несколько ходов, а после вы столько же в ответ.

– А где гарантия, что у меня, когда придет мой черед делать ход, останутся фигуры на доске?

– Но мы же с вами интеллигентные люди, Андрей Викторович! Итак, я изложу вам некоторую теорию. Только не подумайте, что я буду фанатично ее отстаивать, это всего-навсего взгляд на события под определенным углом, а не каноническая их версия, не катехизис какой-нибудь, упаси боже! Я имею в виду события, произошедшие пятого-шестого мая сего года, а также в последние дни. Точку отсчета выберем недели за три до пятого мая. В тот день, когда Вадим Данилович рыбачил на водохранилище, открывал сезон. Поймал он рыбку большую и маленькую и уехал в Златогорск. А вы, Андрей Викторович, вернулись с полдороги и, посулив Абрикосову пять тысяч американских «зеленых», убедили его к следующему визиту полпреда сломать мотор лодки – с таким расчетом, чтобы он взорвался, когда Вершинин заплывет подальше от берега, а спасательные жилеты вытащить для просушки. Третьего мая вы попросили недельный отпуск и отправились дышать весенним воздухом в санаторий областного УВД, хотя сезон там еще не начался. К вашим услугам были более обустроенные места отдыха, но вы предпочли оказаться как можно дальше от места событий. Однако алчный Абрикосов к пятому мая успел проиграть в карты полученную от вас в качестве аванса несметную сумму и впал в тяжкие раздумья. Рассудив, что до получки он, скорее всего, не доживет, ушлый лодочник задумал продать информацию Вершинину. Он позвонил Вадиму Даниловичу и сообщил о готовящемся покушении. Но имел он в виду конечно же не начиненную взрывчаткой машину, как вы меня пытались уверить на предыдущем допросе, а тот самый злополучный мотор. Вашего имени по телефону он, правда, не назвал – надо же было за что-то и деньги получить. Вершинин отправил охрану вперед, избавился от шофера, заехал за вами в санаторий – вы были единственным человеком, которому он доверял, тем более в подобной ситуации, – и повез вас на водохранилище, чтобы на месте во всем разобраться, тут вы сказали чистую правду. По дороге вы чувствовали себя ужасно, поскольку каждый метр приближал вас к разоблачению. Во всяком случае, вы так считали, вы ведь не догадывались, что Абрикосов, еще раз хорошенько все взвесив, решил наплевать на деньги и сделать ноги. В двадцати пяти километрах от водохранилища вашу «Волгу» попытался остановить сержант ОМОНа Яковлев, который опаздывал на халтуру – он должен был дежурить на КПП в Зеленых Холмах, – он уже отчаялся поймать попутку и, когда вы тоже не остановились, с досады выстрелил в воздух. Выстрел слышали двое свидетелей, как назло оказавшихся менее чем в километре от места событий, а в лесу, да еще над болотом, звук выстрела слышен очень хорошо. Вы тоже слышали выстрел, и у вас мгновенно родился план спасения. Вы заехали за поворот, вышли из машины и выстрелили Вершинину в затылок из пистолета сквозь заднее стекло. И этот выстрел тоже слышали двое свидетелей. Схема происшедшего выглядит так:

В Златогорск. На водохранилище.

Болото Яковлев. Место убийства

После чего вы пешком вернулись к Яковлеву, за несколько минут убедили его взять вину на себя, объяснили ему, где следует стоять и что говорить, потом вызвали подчиненных, которые и задержали Яковлева. Оставалось убрать Абрикосова, и можно было рапортовать об удачно, несмотря ни на что, выполненном задании. Но Абрикосов, как мы выяснили, исчез с концами. На суде с Яковлевым проблем не возникло, но воздух колонии подействовал на него отрезвляюще, и ваше гипнотическое влияние стало ослабевать. Яковлев начал писать жалобы, в результате в Златогорске появился дотошный столичный адвокат, принялся поднимать материалы дела, искать процессуальные проколы и вообще всячески вас нервировать. А проклятый лодочник все никак не объявлялся. К тому же случилась еще одна напасть, предвидеть которую было нетрудно: новый полпред, Шангин, привез с собой нового начальника охраны, и вы остались не у дел, достойного поста вам не предложили, и вы предпочли выйти в отставку. Но при этом для заказчика убийства Вершинина вы из нужного человека превратились в ненужного, в лишнего, в того, кто слишком много знает. Тогда вы надоумили кого-то из своих бывших подчиненных шепнуть Шангину на ушко, что по городу ходят жуткие слухи: дескать, Вадим Данилович, царствие ему небесное, накануне трагической гибели готовил провокацию против местной знати – покушение на самого себя. Таким образом вы одним махом дезавуируете показания Абрикосова, паче чаяния он отыщется, и напоминаете о себе бывшему боссу в положительном смысле: теперь он снова в вас заинтересован, кто-то же должен уладить разгорающийся скандал. Когда в Златогорске появляется ваш покорный слуга, вы заставляете Осипова, Лемехову, а она в свою очередь – Рыжова разыграть передо мной спектакль. Они выводят меня на машину со взрывчаткой. Ваш босс перепуган: у него наверняка имеется многослойное надежное алиби в отношении убийства Вершинина, но он никак не ожидал, что следствие станет фабриковать против него обвинение в каком-то непонятном теракте, а со стороны мои действия выглядели именно так. Особенно если вы помогали ему их интерпретировать. В итоге на меня в открытую ополчился губернатор и то же самое, вероятно, сделал бы Бутыгин, если бы я, прислушавшись к вашему совету, нанес ему повторный визит. И когда противостояние достигло апогея, вы при помощи Рыжова развеяли в пух и прах версию про теракт, при помощи Осипова меня подставили и спасли босса. Отдаю вам должное, я до сих пор не вполне уверен, кто он: Бутыгин или Соловьев, – и именно поэтому у нас с вами есть предмет для переговоров. Вообще, Андрей Викторович, я искренне восхищаюсь вами! Вы провернули умопомрачительную комбинацию, допустив всего одну ошибку – по ходу дела скорректировали план, решили окончательно скомпрометировать меня, подсунув Дмитрию Голику выкраденные из обладминистрации документы. Оно того не стоило. Делу все равно не дали ход, а парнишка погиб. В чем была его вина, объясните? В том, что случайно оказался моим попутчиком в самолете?! Нехорошо, Андрей Викторович. Непрофессионально.

Турецкий перевел дух, залпом допил полчашки чая. Он покосился на телефон: Лии давно пора было позвонить. Про пулю, обнаруженную Яковлевым, он умолчал сознательно, это был его козырной туз, и выложить его следовало не раньше чем Друбич произнесет ответную речь. Однако ему не терпелось удостовериться, что козырной туз действительно у него на руках. Поколебавшись немного, он позвонил экспертам.

– Ну как? – спросил Турецкий безразличным голосом.

– Не готово еще, Александр Борисович, – ответила Лия, – обещали минут через десять. – Голос ее был извиняющимся, как будто экспертиза затягивалась по ее вине.

– Вы знаете, что делать?

– Да, Александр Борисович, вы уже десять раз повторили! Как только будет результат – звонить в ту же секунду.

– Какие-то трудности? – посочувствовал Друбич.

– Так, небольшая проволочка. Ваше слово, Андрей Викторович.

– Спасибо, Александр Борисович, я уже истомился, честное слово. Если бы вы позволили мне ответить раньше, не пришлось громоздить целый логический замок на песке. Хочу сразу сказать, чтобы потом к этому больше не возвращаться: к смерти Дмитрия Голика я не имею никакого отношения! Был это несчастный случай или нет, достал он по собственной инициативе какие-то документы в обладминистрации или ему их подсунули, до его смерти это произошло или после – понятия не имею! Теперь касательно Осипова: не я стоял за этой провокацией. Не стану вас уверять, что про нее мне ничего не было известно (видите, я с вами абсолютно откровенен), но деталей я не знал. И, разумеется, не я ее планировал. Я хотел вас уберечь – отправил к Бутыгину, в отличие от меня, он фигура, он мог вас оградить от неприятностей, я – нет. Если вы считаете, что Соловьев лично заинтересован в провале вашего расследования, потому что он стоит за убийством Вершинина, значит, вы так ни в чем и не разобрались. Вы не поняли, как в Златогорске функционирует власть и как делаются деньги. Просвещать вас я не намерен, уж извините: я дал вам несколько подсказок, вы ими распорядились не лучшим образом. Помните Стругацких, только не сочтите за оскорбление, ради бога: «Можно научить медведя кататься на велосипеде, но будет ли от этого медведю польза?» Единственное, что я вам скажу: в среде высшей номенклатурной элиты и в столице, и на местах существуют жесткие правила игры, и все их придерживаются. Такие люди, как Вершинин, Соловьев или Бутыгин, ни за что в жизни не станут заказывать друг друга, они пользуются другими методами борьбы. К примеру, если ваш подозреваемый сбежит в Соединенные Штаты, вы, Александр Борисович, не станете же предлагать взятку директору ФБР, чтобы он приказал его арестовать и при задержании подсыпать в карман пару килограмм кокаина? И если Соловьев на вас взъелся, это не значит, что вы наступили на мозоль ему. Нет, Александр Борисович, не ему, а кому-то из его прихлебателей. Кому именно – разбирайтесь, вы следователь – вам и карты в руки, здесь я вам ничем помочь не могу. Что касается Ксении Александровны, то я хотел с ее помощью вывести вас на Абрикосова, чтобы вы проверили: по своей воли он исчез или нет. Ведь это она вам рассказала про несчастный случай на водохранилище?

– Я бы вышел на него сам, и про исчезновение Абрикосова я знал еще до разговора с Ксенией Александровной! – возразил Турецкий.

– Я вас не перебивал, Александр Борисович! – повысил голос Друбич.

– Прошу прощения, продолжайте.

– Мне неоткуда было знать, что вам известно, а что нет. За маленькую хитрость с машиной прошу меня извинить. Я думал, вы быстрее разберетесь, что это ложный ход, но попутно выясните много интересных деталей. Узнаете, что у нас в Златогорске почем и откуда у кого растут ноги. Вы и этой возможностью не воспользовались. Прямо я вам ничего сказать не мог, я понимал, что за вами станут внимательно наблюдать, и не был уверен, что вы будете вести себя достаточно осторожно, так чтобы по вашим действия нельзя было понять, кто ваш источник информации. И я оказался прав, а вам и в этом случае не на кого пенять, только на собственную неловкость. Далее, вы совершенно правильно предположили – и тут я в свою очередь отдаю вам должное, – информацию Шангину о том, что его предшественник готовил покушение на самого себя, подбросил я. И действительно, не совсем бескорыстно. Я чувствовал: вокруг что-то творится, над моей головой сгущаются тучи – и не видел иного способа защититься. Но вы ошибаетесь, полагая, будто смерть Вадима Даниловича не была несчастным случаем, а слухи о самопокушении – только слухами. Я заплатил Абрикосову две тысячи долларов, попросив сломать мотор лодки. И действительно, пообещал еще три, после того как все закончится успешно. Но сделал я это по личному указанию Вадима Даниловича. Он собирался надеть спасательный жилет под плащ, так что его жизни ничто не угрожало. Зачем все это было нужно, он мне не объяснил, а я, как вы понимаете, не расспрашивал. Два выстрела сделал Яковлев или один, я не знаю. Я слышал только первый. Он не знал, что попал Вадиму Даниловичу в голову, он вообще не хотел никого убивать и, возможно, когда я заехал за поворот, выстрелил еще раз для острастки. В лесу выстрел слышен и за километр, и за два, но внутри автомобиля нет: двигатель все заглушает; я после разговора с Вершининым был настроен на определенный лад и был уверен, что это засада, поэтому выжал газ до пола, остановился, только отъехав на безопасное расстояние. Почему Яковлев начал писать жалобы, я догадываюсь. Кто-то предложил ему свободу в обмен на определенные показания. Кто и зачем это сделал – разбираться вам, Александр Борисович. Вас, кстати, не удивило, с какой легкостью дело вернули на повторное расследование? Без многомесячного телевизионного скандала, без шумихи на всю Россию, чинно, благородно, в строгом соответствии с законом, вас это не настораживает?

И в этот момент позвонила Лия:

– Александр Борисович, есть результат.

– Ну?!

– Пуля не из пистолета Друбича.

– Повторите! – опешил Турецкий.

– Характерные…

– Ладно, я после перезвоню.

– Андрей Викторович, вы свободны, – сказал Турецкий официальным тоном.

Друбич небрежно бросил пропуск на стол:

– Подпишите, будьте любезны!

– Лия Георгиевна! – гаркнул в трубку Турецкий, когда за Друбичем захлопнулась дверь. – Немедленно приезжайте в прокуратуру. Сейчас я оформлю санкцию: необходимо изъять и проверить оружие у всех, кто охранял Вершинина шестого мая. Поторопитесь, будьте любезны!

– Кацман… Нужно найти Кацмана! – пробормотал Турецкий, глядя перед собой на заваленный бумагами стол. – И снять под протокол показания о том, что они с Таей слышали два выстрела. Он, конечно, будет упираться, но это не проблема. В данном случае не проблема. Придется его припугнуть, взять за жабры, и есть на чем: та же травка. Наверняка еще что-нибудь отыщется, стоит только копнуть. Тем более он в Москве, там ему никто не поможет. Все мне здесь твердят, столица-де – это вам не Сибирь! Совершенно верно, господа хорошие! Если я вашего Кацмана закрою в СИЗО за отказ от дачи показаний, никакие златогорские депутаты с петицией в Генпрокуратуру не явятся. Освободить его, как Рыжова, не выйдет – дудки вам! А имея на руках показания Кацмана, ничего не стоит заставить подписать их и Таю.

Турецкий сунул сигарету в зубы, забегал по кабинету в поисках зажигалки – ее нигде не было: ни в ящике стола, ни в кармане пиджака, ни в брюках, ни в плаще. Нервно расшвырял бумаги на столе и только после этого увидел, что она лежит на видном месте. Импульсивным движением сломал кремень, от досады выплюнул сигарету на пол и в ярости растоптал каблуком. Гадство! Ненавижу. Он трахнул кулаком по столу и погрозил воображаемому Друбичу.

Турецкий умел проигрывать, сколько раз из-за всяких интриг его заставляли закрывать дела – он уже со счету сбился. Но сейчас было не то. По приказу Друбича или его босса – какая разница! – убили Дмитрия Голика, а ведь он даже свидетелем не был! Сколько раз Турецкий задумывался об этом, столько раз его охватывало глухое бешенство. Голик просто согласился помочь следствию, – в конце концов, так должен поступать любой добропорядочный обыватель. Это его гражданский долг, черт их всех раздери, или здесь в Златогорске такого словосочетания никогда не слышали?! Только и могут твердить: это вам не Москва… Турецкий выругался, так что в окнах зазвенели стекла, бессмысленно пошарил по столу, наткнулся на спичечный коробок, блаженно выкурил сигарету, уставившись в потолок, сосредоточенно, ни о чем не думая, после чего, наконец, немного остыл.