Пуля для следователя

— Не может быть! — вырвалось у Турецкого.

— Уверяю вас, не удивляйтесь. Юрий уже оказался на финишной прямой, оставалось нанести завершающие штрихи для полной картины. Он был доволен полученным результатом и в то же время сильно обеспокоен тем, что прокурор Селихов явно препятствует успешному завершению работы. Юрий, опять же, не вдавался в дебри, но совершенно ясно: мешать тот может лишь в том случае, если это опасно для двоих людей в Зеленодольске — мэра и начальника милиции. Эти высокопоставленные персоны полностью подмяли его, вывернули наизнанку, Виктор Николаевич растворился в них и до смешного безропотно выполнял все указания. Уверена, эту странность замечают многие работники прокуратуры.

— Почему же он оказался в их руках марионеткой?

— Трудный вопрос. Произошло это не сразу, но как-то очень резко. Так случается, когда одни люди шантажируют других. Подозреваю, у них в загашнике имеется мощный компромат на Селихова. Только сейчас я хочу сказать о другом: все предшествующие гибели дни Юрий находился в по-хорошему возбужденном настроении. Я знала, когда такое происходит, — значит, он стоит на пороге большого успеха. Правда, судачить о подобных вещах не любил, считал, это сродни хвастовству.

Турецкий предположил:

— Может, боялся сглазить, спугнуть удачу. Поэтому и помалкивал.

— Вряд ли. Суевериями он никогда не грешил. Просто пока работа не доведена до конца, утверждать что-либо нельзя. И меня не удивило, если бы он вообще об этом не заикнулся. Вдруг Юрий однажды посетовал, что Селихов нахрапом вмешивается в его дела, он чувствует нездоровую придирчивость прокурора. Будто тот недоволен тем, как следователь успешно приближается к финалу. Поэтому Юрий сказал, передаю его слова со стенографической точностью: «Дошло до того, что часть документов я до поры до времени спрятал в надежном месте».

— Копии?

— Вот и я спросила. А он сказал: «И оригиналы тоже». Это было буквально за два-три дня до гибели.

— Даже ни малейшего намека, что это за место?

— Совершенно. А я, разумеется, не спрашивала. Мне стало немножечко обидно, что он не доверил их мне, а передал кому-то другому.

— Может, просто спрятал в надежный тайник.

— Нет. Сказал, если с ним что-нибудь случится, этот человек сразу перешлет документы в Генеральную прокуратуру.

— Очень странно. Уже двадцать дней, как случилось, а никто ничего не присылал, — сказал Турецкий. — Я бы знал.

— Понимаю. Тогда вашим сотрудникам не пришлось бы собирать свидетельства по крохам.

— Значит, никаких подробностей он вам не сообщил? — спросил по инерции Александр Борисович, не надеясь на положительный ответ.

— Не только подробностей — Юрий даже в общих чертах скупо обрисовал картину. Мне запомнилось такое замечание: он намекнул, что и фальшивые доллары, и убийство троих совладельцев металлургического завода — дело рук одной и той же компании. Сказал: «Если бы ты знала, куда ведут следы, ахнула бы». Как вы понимаете, это очень важный вывод.

— Да, существенный. Спасибо вам, Кристина. Уверен, в нужный момент это многое поставит на свои места.

Они дружелюбно расстались. На прощание Лазаревская сказала:

— Если удастся узнать что-либо новое, обязательно позвоню.

Она позвонила уже на следующий день. Турецкий не узнал ее голос, ему показалось, что говорит мужчина. Собрался пошутить: мол, богатой будет, да слова застряли в горле — таким убийственным тоном разговаривала Кристина. Накануне с ней произошел неприятный случай.

— Как раз то, чего боялся Юрий, — сказала она. — Поэтому избегал рассказывать мне лишнее.

Произошло же следующее. Приехав вчера на Петровку, Кристина отпустила машину, сказав, что в областную прокуратуру доберется своим ходом, а в Зеленодольск вернется на электричке. После встречи с Турецким она решила пройти до Малого Кисельного пешком. Никакого транспорта в том направлении нет, идти же всего минут двадцать. Направилась по Петровскому бульвару в сторону Трубной площади. Ей оставалось с десяток метров до угла, когда она была сбита с ног каким-то торопливым прохожим. То есть сейчас она понимает, что сбили нарочно. А в тот момент решила, что ее саданул плечом уличный лихач, который мчится, не разбирая дороги. Тут же к ней бросились двое мужчин, помогли встать и принялись старательно отряхивать ее темно-зеленую дубленку от снега и грязи. Приговаривая сочувственные слова, отряхивали, отряхивали, потом неожиданно подхватили ее под руки и посадили в стоявшую рядом машину.

— Я опять же ничего не поняла. Думала, они готовы проявить дальнейшую любезность и довезти меня до нужного места. Но вдруг мне залепили рот скотчем, накинули на голову брезентовый мешок, обвязав веревку вокруг шеи. И тут, когда я ничего не видела, мне, простите за каламбур, все стало ясно.

Лазаревская рассказала, что они долго колесили. Пыталась понять по шуму потока машин, где они едут — по Москве, за городом, но это было невозможно, везде одинаково шумно. Она сидела на заднем сиденье между двоими сильными мужчинами. Время от времени находившийся справа сопровождающий обхватывал ей голову руками, плотно прижимая ладони к ушам. Это происходило, когда сидевший рядом с водителем мужчина разговаривал то ли по телефону, то ли по рации. Слов не разобрать, однако по скупо просачивавшимся сквозь брезент ноткам можно было догадаться, что разговоры ведутся не ахти какие безмятежные, тревожные.

— Один раз сосед не совсем точно определил, где находятся мои уши, прижал ладони чуть выше. Тут я расслышала, как сидевший спереди отбрехивался: «Меня это колышет?! Это не моя проблема!.. Ну зачем ты задаешь идиотские вопросы? Раньше было нельзя — она приехала на машине». Все это сдабривалось густым матом. Представляю, какое красное лицо было у меня под мешком.

Короче говоря, я поняла: этому человеку выговаривают за то, что меня похитили слишком поздно. Очевидно, акцию нужно было провернуть до моего прихода к вам, чтобы помешать нашей встрече. А раз она состоялась, бандиты потеряли ко мне интерес.

В результате за ненадобностью меня просто вышвырнули из машины. Съехав, как выяснилось, с Ярославского шоссе, возле поворота на село Радонеж, мне развязали руки, после чего бросили в снег. Пока я, ничего не видя, барахталась там и замерзшими пальцами развязывала веревку, чтобы стащить с головы мешок, машины и след простыл. Правда, когда меня втаскивали в нее в Москве, я успела заметить, что это черная иномарка.

— Ну и как вы выкрутились из этого положения?

— Выйдя на шоссе, я проголосовала, добралась на попутном грузовике до Пушкино, пришла в прокуратуру. Там с сочувствием отнеслись к моим злоключениям и даже дали машину, чтобы довезти меня до Зеленодольска. Однако на этом мои приключения не закончились. Вы не поверите, но, вернувшись домой, я увидела, что по моей квартире Мамай прошел — был обыск.

— Поверю по той простой причине, что в такой ситуации этого вполне можно было ожидать. Что-нибудь пропало?

— Из ценностей — нет. Деньги дома я не держу. На серванте в открытую лежали кольца и золотая цепочка, все осталось на месте. Видимо, искали какие-то бумаги, скорей всего документы, спрятанные Юрием. За ними охотятся.

— А когда вас на Трубной площади… — Александр Борисович запнулся, подбирая нужное слово, — втолкнули в машину, сумка оставалась при вас?

— Да. Во время поездки я не держала ее в руках, которые к тому же мне связали. Похитители в ней, конечно, порылись, но ничего интересного для себя не нашли. В ней были бумаги и документы. Все на месте. Сумку они выбросили в снег рядом со мной.