Пуля для тантриста. Экстремальный роман

Валя Лосева жила в том доме, который однажды был синим, но в то лето у нее корова сгорела - в лесу пожар был. После этого несчастья она перекрасила его в желтый. Сама она была невысокая, жилистая, с выгоревшими русыми волосами, вечно пыльными и забранными в хвост, с небольшими узко поставленными серыми глазами и довольно крупным ртом. Зато носик у нее был аккуратный, точеный, и это придавало ее лицу что-то неуловимо миловидное.

Сейчас она почему-то подумала о том дне, когда продала дачникам десяток яиц, и зашла в продмаг. Хлеб не завозили, сразу же поняла она, принюхавшись и метнув привычный взгляд на скучное лицо Вали Карасевой за прилавком.

– Здорова живешь, - поприветствовала Валя Валю.

– День добрый, - отозвалась Валя-продавец. – Куда ходила?

– Да яйца продала. А купить че? Ни мяса те, ни сыра, одни консервы, и все дела,

– Не бери, банки вздулись. Стой, Валь, че я те сказать хотела. Да, Валь, свинья твоя опять убегла, на помойке с собаками дерется.

– Ах она, тварь такая! – всплеснула руками Валя Лосева, которую муж ласково называл Валюхой, да где он, муж, опять, небось, где-то пьяный валяется… - Ах она, тварь перелетная.

«Перелетной» свою свинью Валя ругала потому, что та очень ловко перелетала через забор, удирая со двора. Стоило Валюхе отойти от дома, как Манька вышибала дверь хилого сарайчика, в котором ее запирали, вылетала во двор – словно стрела из арбалета – и с размаху «брала барьер» как заправская овчарка. Манька была поджарой жилистой тварью (свиньей ее трудно было назвать), по-собачьи обросшей шерстью, с характером бойца. Наверно, ее надо было держать на цепи вместо сторожевого Базлая, старого Валиного песика, добродушного увольняя. Базлай как огня боялся Маньку, свирепую и кусачую. Ее боялись многие собаки, рыщущие на помойке в поисках костей и каких-нибудь протухших кусочков. Однажды Манька яростно дралась с десятком собак, кусала их, пыталась затоптать, потом вырвала из собачьей гущи большую кость и помчалась с ней по задворкам мимо картофельных полей, а собаки гнились за ней по пятам. Манька боялась только хозяйку, потому что Валя каждый вечер лупила ее палкой по впалым ребристым бокам. Видимо, Манька была разновидностью каких-нибудь бойцовых свиней, случайно попавшей в российское село, где никто не мог оценить ее выдающихся достоинств. Где-нибудь за рубежом она наверняка принесла бы своим хозяевам кучу призов и хороший капиталец.

Валя палкой загнала свинью в сарай, а дверь забила гвоздями.

– Ну, теперь не уйдешь, - пробормотала она.

Вечером к ней заглянула мать – она жила через два дома в сторону старого колодца, в котором прошлым летом утонула овца Гусевых. Не тех Гусевых, у которых ребенок насмерть обварился, а тех, которые трактор в складчину купили со всей их, гусевской, родней.

– Валь, наши-то в город завтра собираются, спрашивают, не поедешь ли, а то машина пустая?

– Поеду-поеду, а то как, надо мясо прикупить, не резать же своих несушек. А вы, маманя, тут за домом приглядите.

«Наши» - брат Коля с женой, - иногда с собой на машине кого-нибудь из соседей прихватывали за плату, «оправдывали» бензин. А если машина свободна, то приглашали Валю. Коля, он шустрый. Как школу кончил, так из села и уехал. В район укатил. Там в техникуме учился, работу в городе искал, да на городской и женился. Свадьбу, конечно, здесь отгрохали, все село гуляло! Теперь Николай, на зависть местным соседям, ух как живет! В городе у него квартира с ванной, с плитой, да еще и с батареями! Ни тебе печку топить, ни дров запасать, ни с огородом надрываться да с живностью. Рай, и все дела! А какие там магазины, там – все, как в кино! И работа у них чистая, и зарплаты хорошие. И все у них есть. Сказка, во жизнь! Так размышляла Валя, трясясь в машине на заднем сиденье рядом с Ирой, «братней» женой, добродушной белолицей толстухой. Ира была старше золовки, но выглядела моложе, как, впрочем, многие городские. Валя списывала это на разные условия жизни, и от этого ей становилось горше и жалче себя. О счастливой городской жизни думала Валя и потом, сидя в горячей ванне и ожесточенно растираясь мыльной мочалкой. И за чаем в уютной кухоньке с яркими шторками на окнах. Все десять лет, как Колька женился на Ире, и она гостевала у него, думалось ей об этой потрясающей жизни, которой лично Валю судьба, почему-то, обделила. А Коля с Ирой свою жизнь воспринимали как должное, и ничего особенного в ней не усматривали. Летом они приезжали в Лосевку на дачу, в дедов дом, и восторгались чистым воздухом и природой. В огороде не работали, а только гуляли за грибами да купались, или в карты дулись на крыльце. Раньше Валентина никогда ни о чем не задумывалась. Жизнь была у нее поспешная, мысли со свистом проносились в ее девичьей головке, не успевая оставить зарубку. Выскочила замуж, родила, схоронила двоих детей, надорвалась на работе и больше не рожала, да и к лучшему. Муж Витька пил, как почти все мужики в их селе. Как пили ее отец, дед, дядья, соседи. Вот Колька не пьет, видать крепко его Ирка держит, да и работа у него интеллигентная, городская, пить стыдно. Колька стал умный и важный, рассудительный. Не чета деревенским-то. Детей они с Иркой заводить не хотят, для себя живут. «Городская жизнь, она такая», - размышляла Валя, носясь по магазинам. – «Че там делать-то? Придешь с работы, и сиди себе у телевизора, слушай всякие умности. Не хошь, а все разуму наберешься»…

Она купила крупу, консервы, кур потрошеных, еле доволокла сумку до братнина дома. Пообедав, стала торопить брата в деревню. Забеспокоилась за хозяйство, хорошо ли присмотрела мать за живностью, полила ли огород, не натворил ли спьяну чего Витька. От этих мыслей Вале стало неуютно. А Коля с Ирой не спешили. Погода портилась, и в деревню их не тянуло. Они заверили Валю, что завтра уж неприменно приедут, отговорившись на сегодня какими-то делами. Пообещали даже сумки ее на балкон поставить, чтобы продукты не заветрились.

– Завтра чуть свет выедем, в шесть утра уже твои сумки привезем, так что езжай налегке и не думай.

Валя надулась, и поспешила на автовокзал. Сердце сжималось от обиды на родню, но больше на свою жизнь. «Ладно, я им покажу, я себе такую жизню устрою, все сдохнут от зависти!..» - думала она, не особо веря в благосклонность судьбы, но все же вспоминая сказку про Золушку.

Брат с женой приехали лишь через неделю, к Валиным именинам. Занесли ее сумки, пообещали нагрянуть вечером в гости, сказали, что идут купаться, посоветовали и ей ополоснуться. Да куда ей. Дел не в проворот. Она лишь вздохнула. Затащила сумки в избу, распаковала. Из сумок неприятно запахло. Валя так и ахнула. Куры были склизкие, с прозеленью. И душок от них шел какой-то не куриный. Вале вспомнился запах сыра рокфора. Ей страшно было подумать, что продукты испортились. Но она успокоила себя: «Рокфор же едят, он дорогой по цене и тоже зеленоватый. Пикантный. Значит, и куры пикантные. Как раз и угощу своих, раз они приложили руку к пикантности курей». И она сноровисто промыла кур и подержала тушки в отваре крапивы на всякий случай. Потом разрезала их вдоль, как цыплят табака, бросила в шкворчащее на сковороде масло, посолила, поперчила, и засыпала мелко порубленными листьями чеснока, петрушки, сельдерея, кинзы и тархуна. Добавила листья черной смородины, огуречной травы, помидоров. Через полчаса кухню заполнил вкусный аромат дорогого ресторана. У Вали аж слюнки потекли. Она слегка сдвинула крышку, и занялась винегретом и закусками. Слазила в погреб за солеными помидорами и огурцами, за маринованными грибами. Достала из потайного места за сервантом банку самогона. А из-за комода – три бутылки водки. Радостное ожидание гостей омрачало лишь сомнение: куры-то все же несвежие, не отравить бы родню. Хоть и тщательно промытые да сильно пережаренные с приправами, все же… А, ничего. Авось. Ведь желудки у Лосевых крепкие, да еще под самогончик… А вдруг? Вот будут именины, ежели всех пронесет, ничего себе, попразднуют, вот так праздничек…

Гости не заставили себя долго ждать. Принесли с собой коньяк и красное вино – «для дам», и конфеты к чаю. Вскоре пришел с работы муж, Витька. Он на тракторе работал в те дни, и почти не пил. За ним чуть не следом – мать с сестрой. Потом нагрянула другая родня, соседи, подруги, поздравляли, дарили подарки (в основном нужные в быту вещицы), усаживались за стол. Валя сновала из кухни в комнату и обратно, подавала, убирала, приносила, уносила. Ей помогали мать с сестрой и немножко Витька. А Колька с Иркой сидели как господа, и это особенно задевало Валю. «Вот животы-то у вас заболят», думала она, притомившись. «Мне, имениннице, и присесть некогда, а они нет чтоб помочь, и в ус не дуют, ишь, барствуют». Коронным блюдом оказались куры. Гости ели да нахваливали. Валя успела схрупать на ходу вкусное поджаристое крылышко. Сесть и поесть толком именинница никак не успевала - подбегала к столу лишь, когда произносили очередной тост. Очень уж много еды она наготовила, приходилось подогревать остывшее, доделывать на ходу и перекладывать в сервизные тарелочки винегреты и салаты, подкладывать маринады и соленья. Валя любила стряпать и угощать, кулинария была ее коньком. Вообще она была личностью азартной, увлекающейся, и порой теряла всякое чувство меры. Работать – так работать, гулять – так гулять, все до упаду. С мужем ругаться – так вся изба ходуном ходит и село гудит. Зная это, муж, захмелев, тихо убрался на сеновал. Валя унесла последнюю смену тарелок лишь после того, как гости принялись чаевничать. Мать с сестрой разливали по чашкам цейлонский. Посреди стола красовался огромный торт, и несколько вазочек с пирожными дополняли картину. Валя присела на табуретку, окинула хозяйским взглядом стол и сытых пьяных гостей, и только тут поняла, как она устала. Хотелось пить, но не горячего чаю, а простой холодной воды. Кружка с водой оказалась прямо перед ней, и хозяйка залпом опрокинула жидкость в рот. Горло ожгло, Валя отчаянно закашлялась, покраснела как ошпаренная, из глаз брызнули слезы. Она качнулась на табуретке, и чуть не упала, вовремя удержавшись за край стола. В кружке был первач, принесенный кем-то и забытый. Придя в себя, Валя мстительно глянула на гостей. Но тем не до нее было. Гости, размягшие от хмеля, с головой ушли в захватывающие местные разговоры и добрососедские разборки. Женщины взахлеб обсуждали, кто у кого спер в бане нижнее белье: почти новый лифчик и панталоны. А мужчин интересовала политика: сколько чего сперли у государства члены правительства и почем продали за кордон. В сравнении с этим их собственное воровство у дачников, друг у друга и у самих себя (точнее, у собственных жен) казалось до того жалким, что мужики от досады аж кряхтели. Воровской размах правительственной верхушки их восхищал, а политические сплетни по телевизору были их любимейшей передачей. Доходы правительства мужики пытались измерить в местной валюте: в литрах самогона. Получалось много! Таким образом, всем было не до хозяйки, отнюдь. Валя разобиделась на гостей, встала и, хлопнув дверью, вышла из избы во двор. По привычке она направилась прямо в огород. На грядках оказалось воронья видимо-невидимо – наверно, хитрые птицы понимали, что раз в доме гости, то хозяйке не до огорода, и никто их не потревожит. Валя от такой птичьей наглости возмутилась до глубины души.

– Кыш, твари перелетные! – гаркнула она.

Вообще-то, вороны – твари оседлые. Наверно, поэтому они не приняли на свой счет Валины слова, если вообще поняли. А может, просто из-за присущего им нахальства вороны отреагировали так вяло: лениво оглянулись, продолжая разрывать лапками грядки. Валя потянулась за палкой. Но палка отбежала от нее, точно живая.

– Чтоб тя! – пробормотала Валя и, сделав несколько неверных шагов, пьяно рухнула на собачью будку. Из будки с визгом выскочил перепуганный Базлай и бросился в избу, поджав хвост и нервно прижав уши.

«Кто ж его с цепи снял?» - шевельнулась мысль. Оглянувшись, она увидела свинью Маньку в собачьем ошейнике, прикованную цепью к сараю, почему-то. Манька азартно скалилась на разгуливающую возле самого ее пятачка сытую ворону… На следующий день Валя узнала, что весть о ее кулинарных способностях вышла аж за пределы родного села. А от «курей» все были в полном восторге, и никто не отравился. Пронесло только свинью Маньку, которая объелась куриными костями и другими остатками пиршества. А вот кто посадил свинью на цепь, выяснить так и не удалось. Впрочем, Манька так и осталась жить на привязи в качестве охраны, вместо Базлая, который вскоре после того исчез. «Куда запропастился старый пес, ведь на шаг от конуры не отходил, когда с цепи спускали», - недоумевала Валя. Сильно огорченная – она даже не ожидала от себя таких переживаний из-за собаки – Валя принялась искать своего питомца по селу. «Не подох ли уж?» - думала она. – «Или его Манька слопала?» Но вечером, возвращаясь с реки с ведром выстиранного и выполосканного белья, она встретила золовку. Та осоловела от долгого купанья. Заходящее солнце еще припекало, было душно.

– Не видала моего пса?- спросила она безнадежным тоном.

– Нет, Ва… - начала было Ира, и осеклась, увидев странную волну, которая выкатилась на дорогу. Многоцветное колышущееся нечто текло в их сторону – так, по крайней мере, казалось издали. Потом стало видно: это полчище собак. Тьма, псовое нашествие!

– Что это?

– Собачья свадьба. Отойди, покусают, - предостерегла Валя.

Женщины отпрянули за кусты дикого шиповника. Собаки приближались. Впереди шла маленькая кудрявая сучка дворовой породы. За ней, шагах в двух, катилась собачья орда – псы всех размеров и мастей, кудлатые, гладкие, породистые и нет, огромные, средние, крошечные, и откуда их принесло столько! Сзади всех, порядочно отстав, с трудом ковылял старый Базлай, небольшой гладкошерстный песик, серый с проседью. Спина его при каждом шаге прогибалась, голова тряслась. Казалось, он того гляди упадет.