Пурга уходит через сутки

Человек минуту лежит неподвижно, потом медленно поднимает голову, ползет к нартам, хватается руками за ее края одним рывком ставит тяжелые нарты на полозья. И тут же пурга снова набрасывается на него, длится вырвать из рук нарты. Но теперь он цепко держит их за оба полоза, держит так, что не отнять.

«Здесь»,— думает человек.

Он толкает нарты влево, и они проваливаются в какую-то яму. Человек падает в ту же яму. Он долго трет глаза, осматривается. Снежная яма вырыта пургой перед самой дверью. Под дверью — ступеньки. Человек ощупывает их. Одна, две, три, четыре...

«Магазин»,— разочарованно определяет он.

Всего на один дом ошибся он.

Человек приподнимается из своего укрытия и смотрит вправо. Ему кажется, что он видит желтое пятнышко в том месте, где стоит нужный ему дом. Но пурга уже вспомнила о человеке, ударом в лицо заставила его опуститься, в яму.

Человек немного посидел, потом потрогал веревки, крепившие на нартах поклажу. Потом стал на колени, уперся спиной в задок нарт и начал выталкивать их из ямы.

Гораздо позже, через несколько дней, он рассказывал своей сестре, какую злую шутку сыграла с ним под конец пурга. Он уже почти был возле дома, когда пурга сильнее прежнего накинулась на него, отбила у него нарты, отшвырнула их назад — к магазину. Но даже когда он вновь подтянул их к дому, ему еще долго пришлось разгребать руками снег, приваливший двери. А еще дольше — стучаться в двери…

Несколько рук втянули человека в сени. Те же руки затащили в дом нарты. И Юля Плотникова ахнула, увидев перед собой мальчишку-почтальона.

— Я привезла уголь, — сказал Коля. — Я не успела раньше… И радиограмма тебе есть…

Ему помогли раздеться, повели в палату отогреваться.

Юля вскрыла радиограмму:

«Кружусь над Северным. На борту хирург. Посадку не дают. Ухожу Крестовый…»

Она присела на краешек кровати, положила на спинку руку, уткнулась в согнутую руку подбородком.

«Ушак, Ушак! Как же ты не смог сесть? Ведь ты должен был сесть! Другой мог не сесть, а ты должен был…»

Юля чувствовала: еще минута и она заревет. На виду у всех… Хотя и главный врач.

17

А в Крестовом тихо. В Крестовом мороз тридцать градусов. Воздух тугой, как резина, снег крепкий, как цемент, — пила не возьмет. В пору устраивать оленьи гонки. Или нестись с головокружительной скоростью на санках с сопки. Впрочем, ни один нормальный человек не станет предаваться таким развлечениям ночью. Для этого день есть.

Ушаров открыл глаза от взрыва хохота. Он и не заметил, как вздремнул. За столом, где шла игра в преферанс, во всю глотку ржали ребята. Ушаров локтем оттолкнулся от кровати — кровать заскрипела. Смех несколько утих.

— Не спишь, Ушак? — спросил его Рокотов, — Подсаживайся к нам. Мы Ветрову уроки игры преподносим, — сказал он, кивнув в сторону молоденького бортрадиста. — Третий раз продувается.

— Не хочется, — вяло отозвался Ушаров, вытаскивая из-под кровати унты.

— Никак не втолкуешь ему, что в распасовку взятки не берут, — продолжал Рокотов. — В летчики записался, а погоду делать не умеет. — И Рокотов наставительно сказал Мите. — Если экипажу не дают вылет по причине погоды, экипаж делает погоду сам: режется в преферанс или пропускает по маленькой. Вопросы будут?

— Понял, — бодро ответил Митя.

Но оптимистический тон никак не соответствовал выражению Митиного лица. На Митином лице была написана крайняя растерянность, лицо и уши горели, лоб был мокрый, словно парень умаялся от тяжелой работы. Хохотали, вероятно, по его адресу, отчего радист и был так смущен. Ушаров посмотрел на Митю, сказал Рокотову:

— Обрадовались чистой душе! — И Мите. — А ты в долгу не оставайся — это же разбойники!

Он натянул унты, снял с вешалки пальто и шапку.

— Далеко? — спросил его Рокотов.

— Так, пройдусь.

Ночь была морозная, светлая. По небу торопливо бежал зеленоватый месячишко, проглатывая на миг попадавшиеся навстречу звезды. Летный городок лежал как на ладони. От центральной дороги к домам разбегались тропинки, чернея на снегу. Ушарову хорошо был знаком этот городок. Так же, как десятки других летных городков на Севере. В каждом из них он не раз бывал, в каждой гостинице не раз дневал и ночевал. Вот в этом доме живет начальник аэродрома. Жена начальника удивительная женщина: три года подряд дарит мужу по двойне, и все девчонки. В доме — собственный детский сад. Следующий дом — баня. Отличная банька с парной. А этот сугроб не убирают специально: для любителей окунуться в снег после изрядной пропарки. Дальше — клуб. Рядом — библиотека.

Дойдя до последнего дома, Ушаров повернул назад. Воздух приятно пощипывал лицо.

«Крепчает мороз, — решил он, — тридцать пять, не меньше».

Прошел мимо гостиницы — в противоположный конец городка. Снег певуче поскрипывал под мягкими подошвами унт, серебрился под ногами. У последнего дома Ушаров снова развернулся на сто восемьдесят градусов. Возле гостиницы остановился, закурил, поднялся на крыльцо, сел на боковую скамейку.

Курил и думал. О чем? Обо всем сразу. Но главное — о том, что паршиво сложился день. Можно было, конечно, отметить с ребятами — как-никак круглая дата. Но в общем не этого хотел он — не просто выпивки в честь сорокалетия. Хотя выпить в такой день тоже не мешало (кстати, он никогда не разыгрывал из себя трезвенника). И все-таки затевать сейчас петрушку с днем рождения совсем не стоило.

Ушаров щелчком отшвырнул окурок, достал новую папиросу. За домом заскрипели шаги, кто-то прокашлялся простуженным голосом. Невысокий мужчина в летной тужурке поднимался на крыльцо. Ушаров затянулся, сверкнув огоньком. Летчик толкнул дверь вовнутрь и вдруг остановился, повернулся к Ушарову.

— Так и есть, он самый! — Он уже хлопал Ушарова по плечу, — Здорово, Ушак!

Перед Ушаровым стоял старый знакомый — Федор Заводилов.

— Здравствуй, Федор, здравствуй, дружище! — гремя басом, тряс его за руку Ушаров, — Каким чудом?

— Прозрение не принимает. Семьсот километров отмахал сюда — и вот загораю.

— То же самое, — сказал Ушаров. — Чуть было не сел — вернули.

Заводилов уселся рядом на скамью.

Лет пять назад Заводилов был вторым пилотом у Ушарова. Потом сам летал первым пилотом, пока его не перебросили на другую базу. Последние три года они встречались редко, случайно попадая на один аэродром.

— Ну где ты и как? — спрашивал Заводилов. — Слыхал, ты на Врангеле фокус показал: на одном моторе при южаке садился?

— Было, — ответил Ушаров. — А в общем все так же: куда прилетишь, там и дом. Скоро начнем грузы на «СП» перебрасывать. Все веселее будет.

Они не виделись больше года, Заводилов вспомнил об этом.

— А у меня за это время прибыль: сын родился.

— Поздравляю, — искренне сказал Ушаров.

— Угадай, как назвал?

— Трудно.

— Платошкой. Платон Федорович Заводилов. Звучит? А знаешь, почему Платоном?

— Нет.

— В честь тебя.

— Мог бы и получше имя придумать. Но все равно поздравляю!