Пуритане(ил. Б.Пашкова)

Мортон вошел вслед за ней в хижину.

ГЛАВА XLII

И так говорила старушка мать,

А слезы — ручьем из глаз:

«На эту охоту, Джонни, сынок,

Пошел ты в недобрый час».

Старинная баллада

Войдя в хижину, Мортон увидел, что старая хозяйка сказала правду. Внутри хижина была много лучше, чем можно было ожидать по ее наружному виду. Здесь было чисто и даже уютно, особенно в средней комнате, в которой, как сказала хозяйка, ее гостю предстояло поужинать и провести ночь. Ему подали еду, какая нашлась в трактире, и хотя есть ему не хотелось, он согласился поужинать, чтобы завязать разговор. Несмотря на свою слепоту, старушка сама прислуживала ему за столом и как будто инстинктом находила все, что ей требовалось.

— Есть ли у вас еще кто-нибудь, кроме этой славной девочки, чтобы обслуживать постояльцев? — начал Мортон.

— Нет, сэр, — ответила старая хозяйка, — я живу одна, как вдовица из Сарепты Сидонской. Здесь места пустынные, проезжих немного, я не привыкла держать прислугу. Когда-то у меня было двое пригожих сыновей, которые присматривали за всем. Но Бог дал, Бог и взял, да святится имя его! — продолжала она, подняв свои незрячие глаза к небу. — Прежде я была побогаче (то есть в отношении земных благ), даже после того, как потеряла моих сыновей, но это было до последнего переворота.

— В самом деле, — сказал Мортон. — А вы пресвитерианка, голубушка?

— Да, сэр, и возношу благодарность за свет божественной истины, который повел меня по праведному пути, — отвечала хозяйка.

— В таком случае, — продолжал гость, — революция принесла вам только хорошее.

— Если она принесла хорошее нашей стране, — ответила старая женщина, — и свободу исповедания, как велит совесть, то неважно, что именно принесла она бедному слепому червю вроде меня.

— Но все же, — заметил Мортон, — чем она могла вам повредить?

— Это долгая история, сэр, — ответила со вздохом хозяйка. — Поздно ночью, за шесть недель или около того перед битвой у Босуэлского моста, один молодой джентльмен остановился у дверей этой убогой хижины, изнуренный и истекающий кровью от ран, бледный и измученный скачкой, и его лошадь еле передвигала ноги: за ним гнались по пятам, и он был одним из наших врагов. А что я должна была сделать? Вы сами были солдатом и, верно, скажете, что я просто-напросто глупая старая женщина, но я его накормила, перевязала ему раны и скрывала у себя, пока не миновала погоня.

— Но кто, — спросил Мортон, — смеет вас осуждать за это?

— Не знаю, как вам ответить, — сказала слепая. — Кое-кто из наших людей сердится на меня. Они говорят, что я должна была с ним поступить, как Иаиль поступила с Сисарою. Но ведь я не имела повеления Господа проливать кровь человека, а спасти мне его подобало, как женщине и христианке. И потом, они говорили, что у меня нет чувства материнской любви, раз я спасла того, кто принадлежал к шайке разбойников, зверски убивших обоих моих сыновей.

— Как это зверски убивших?

— Да, сэр, хотя, может, вы и назовете это иначе. Один из них пал с мечом в руке, сражаясь за поруганный ковенант, а другой… о, они схватили его и расстреляли на лужайке у нашего дома, на глазах его матери! Мои старые глаза ослепила вспышка от выстрелов, и, мне кажется, они стали слабеть с этого ужасного дня, а горе, и разбитое сердце, и слезы, которые не высыхали, еще больше помогли моему недугу. Но увы! Если бы я предала молодую кровь лорда Эвендела мечу его беспощадных врагов, я все равно не воскресила бы ни моего Ниниана, ни моего Джонни.

— Лорда Эвендела? — спросил пораженный Мортон. — Значит, вы спасли лорда Эвендела?

— А как же, — ответила Бесси Мак-Люр. — Потом он был очень добр ко мне, подарил мне корову с теленком и дал солоду, муки и денег, и никто не смел тронуть меня, пока он был в силе. Но мы живем на земле, что принадлежит к Тиллитудлему, хоть это и совсем отдаленный участок, а за поместье долго судились леди Маргарет Белленден и теперешний наш хозяин Бэзил Олифант. Лорд Эвендел держал сторону старой леди, потому что он любил мисс Белленден, ее внучку, говорят, одну из самых добрых и самых красивых девушек в целой Шотландии.

Но им пришлось уступить, и Бэзил получил и замок, и землю, а потом пришла революция, и кто же переменил кожу быстрее, чем наш теперешний лэрд? Сейчас он говорит, что испокон веку был вигом, а прикидывался папистом, потому что так было нужно. Сейчас он выплыл, а лорд Эвендел пошел ко дну: он слишком горд и отважен, чтобы сгибаться по ветру, хотя многие, так же как и я, знают, что, какова бы ни была его вера, он не был врагом наших людей, когда мог заступиться за них, и был гораздо добрее, чем Бэзил Олифант, который всегда плыл по течению. Но лорда Эвендела отстранили ото всех дел, и смотрели на него косо, и не спрашивали ни о чем его мнения. И тогда Бэзил, человек мстительный, решил вредить ему во всем, в чем только мог, и стал разорять и притеснять бедную слепую вдову Бесси Мак-Люр, которая спасла лорду Эвенделу жизнь и к которой он был добр и внимателен. Но только Бэзил ошибся, если этого добивался, потому что не скоро лорд Эвендел услышит от меня хоть слово о том, что они продали корову за арендную плату, которую я им не была должна, или поставили ко мне на постой драгун, хотя сейчас в наших краях совсем тихо, или о чем другом, что может его огорчить, — мне нипочем терпеливо нести свое бремя, потому что эти потери — самая малая его часть.

Удивленный и тронутый этим терпеливым, благородным и великодушным смирением, Мортон не мог удержаться, чтобы не осыпать проклятиями тупого мерзавца, который не постеснялся прибегнуть к такой подлой мести.

— Не проклинайте его, сэр, — сказала старая женщина, — я слышала, как один славный человек говорил, что проклятие — точно камень, брошенный вверх, и чаще всего падает на голову того, кто его произносит. Но если вы знаете лорда Эвендела, предупредите его, чтобы он поберегся, потому что я слышала странные разговоры среди солдат, которые стоят у меня, и в этих разговорах его имя часто упоминается; а один из них уже дважды побывал в Тиллитудлеме. Он вроде любимчика у хозяина, хотя в прежние времена был в наших краях одним из самых жестоких гонителей пресвитериан (за исключением разве сержанта Босуэла) — его зовут Инглис. (Злодейства этого человека или, точнее, чудовища упоминаются на одной из надгробных плит, приводить в порядок которые было наслаждением для Кладбищенского Старика. Я уже не помню, как звали убитого, но обстоятельства, при которых погиб этот мученик, настолько подействовали на мое детское воображение, что нижеследующий текст эпитафии, я в этом уверен, почти точно воспроизводит ее, хотя я не видел оригинала уже более сорока лет.

— Я всем сердцем желаю благополучия лорду Эвенделу, — сказал Мортон, — и вы можете на меня рассчитывать, я найду способ сообщить ему об этих подозрительных обстоятельствах, а взамен, дорогой друг, разрешите спросить вас о следующем: что вам известно о Квентине Мак-Кейле Айронгрее?

— О ком? — спросила слепая женщина удивленно и встревоженно.

— О Квентине Мак-Кейле Айронгрее, — повторил Мортон. — Разве в этом имени есть что-нибудь, вселяющее тревогу?

— Нет, нет, — ответила, колеблясь, хозяйка гостиницы, — но когда о нем спрашивает незнакомый и к тому же солдат! Господи, спаси нас и помилуй! Какая еще беда теперь разразится над нами!

— От меня — никакой, уверяю вас в этом, — сказал Мортон, — тот, о ком я вас спрашиваю, может меня не бояться, если, как я имею основание думать, этот Квентин Мак-Кейл Айронгрей не кто иной, как Джон Белф…

— Не называйте его по имени, — сказала вдова, прикладывая палец к губам. — Я вижу, вы знаете его тайну, а также его пароль, и не стану от вас таиться. Но, ради Бога, говорите потише. Во имя Неба, я верю, что, разыскивая его, вы не желаете ему зла! Но вы сказали, что были солдатом?