Пурпур и бриллиант

Симон задумчиво стоял посреди дороги. Он пытался найти аргументы, чтобы отговорить Каролину от этой затеи, но вместе с тем понимал, что она все равно поступит так, как хочет. Недовольно бурча себе под нос, он открыл дверцу кареты, где был багаж. Алманзор, прикорнувший там, испуганно вскочил.

Каролина смотрела на поля и луга по обеим сторонам дороги. Лето катилось к закату, и трава потеряла свою свежесть, побурела и пожухла. Поля переливались оттенками благородных металлов: от золота к серебру и меди. На западе упорно росла черная гряда облаков. Но над головой небо было совсем еще светлым, прозрачным и ясным, как стекло. Казалось, достаточно малейшего дуновения, чтобы разбить вдребезги эту тончайшую стеклянную пленку.

С седлом на плечах и белой уздечкой в руке к кобыле подошел Симон. Лошадь стояла с опущенной головой, лениво пощипывая пыльную траву на обочине. Но в ту же секунду, как Симон стал расправлять упряжь, с ней произошла мгновенная метаморфоза. Она закинула голову, затанцевала, забила копытами. Запрягая лошадь, Симон вел сам с собой немой диалог об особенностях женского пола. О чем думал Господь, создавая их? Наверняка он был не в себе в этот миг. Они или скучны до смерти, или передышки не дают своими выкрутасами. В любом случае жизнь мужчины с ними рядом невыносима. Подведя к Каролине оседланную лошадь, Симон молча подал ей повод.

Она взлетела в седло. Лошадь заржала, затрясла гривой.

– Дай мне немножко сахара, – попросила Каролина.

Симон сунул руку в карман плаща и достал кусок колотого сахара. Его лицо все еще сохраняло замкнутое, неодобрительное выражение. Он уже так ярко представлял себе их прибытие в Розамбу; как они проедут через ворота; как все обитатели дома высыпят им навстречу – и среди них раскрасневшаяся Марианна, в фартуке с развевающимися оборками. Он, Симон Вальмон, открывает дверцу кареты. Опираясь на его руку, Каролина входит в дом. Марианна несет корзину с ребенком.

– А Жилиана? – спросил он.

Это была последняя надежда удержать ее.

– Если малышка проснется?

– Алманзор пересядет к ней, – ответила Каролина с оттенком нетерпения в голосе.

Симон опустил голову, смущенный и озадаченный этим тоном; слишком живо напомнил он ему Филиппа и ту злосчастную ночь в Лиссабоне, когда он пытался удержать юношу. Тот же страх сжал ему сердце. И опять, как тогда, он ощутил досаду на самого себя за такое немужское поведение и излишнюю сентиментальность. Но он предчувствовал несчастье, не зная, как может предотвратить его. Неосознанно он все еще держал кобылу за поводья.

– Ну езжайте же, – сказала Каролина. – Вам нужно поспешить. А то я попаду домой раньше, чем вы, и тогда... – Она повернула голову.

Издалека донесся топот копыт.

В конце дороги возникло облако пыли, а в нем нечеткий силуэт всадника, который быстро приближался к ним. Казалось, его конь едва касается копытами земли. Была видна только запрокинутая голова животного да его рыжая пламенеющая грива. Что касается всадника, то с трудом можно было понять лишь, что у него светлые волосы. Не спуская глаз с надвигающегося видения, Каролина ощущала, как в ней борются противоречивые чувства: страх и радость, гнев и надежда. Она не пыталась понять, чем вызван этот внезапный мятеж в ее душе; она потеряла способность размышлять.

Не замечая, что Симон все еще держит лошадь, она пришпорила животное. Не слыша его криков, не видя, что Симон едва успел отпрыгнуть в сторону, чтоб не быть сбитым ее лошадью, она ринулась вперед, желая только одного – взлететь.

Бешеным галопом мчалась она по лугу. За узким ручьем, окаймлявшим пастбище, начиналась низина. Каролина направила лошадь туда. Только достигнув деревьев и укрывшись за ними, она остановилась.

Бока кобылы вздымались, как кузнечные мехи. Каролина тоже вся дрожала. Она выпрямилась в седле, развела руками ветки деревьев. Отсюда, из низины, дорога, где осталась карета, терялась между зеленью луга и глубокой небесной синевой. Карета все еще стояла на прежнем месте, однако Каролине казалось, что она не стоит на твердой земле, а плывет по небу.

Всадник был всего в нескольких метрах от кареты. Конь перешел на рысь. Каролина видела теперь всадника настолько отчетливо, словно смотрела в бинокль. Страх, заставивший ее бежать, снова с еще большей силой охватил ее. Она не решалась в упор посмотреть на его лицо и внимательно рассматривала его одежду: голубой бархатный камзол, галстук из белого батиста, концы которого развевались, как крылья бабочки, и, наконец, темно-серые замшевые сапоги. Из того же материала, того же покроя были изготовлены сапоги для верховой езды и для нее. Это было в Париже, незадолго до их свадьбы. Еще один удар сердца – и волшебная картинка исчезла. Ее смятение и страх прогнали ее прочь, и теперь любимое лицо, бывшее так близко – так близко, что она не решилась заглянуть в него, – словно снова растаяло вдали.

Симон указывал рукой в том направлении, куда она ускакала. Всадник приподнялся на стременах и внимательно всмотрелся вперед. Потом пришпорил своего коня.

19

Тучи мошкары зависли между ветвями деревьев. Лошадь Каролины отмахивалась хвостом, однако насекомые наседали на нее со всех сторон. Их жужжание становилось все громче, все назойливей. Однако Каролина не замечала этого. Все ее чувства были сконцентрированы на всаднике, который скакал по лугу. Будто притягиваемый магнитом, он скакал точно по прямой линии к тем деревьям, за которыми притаилась Каролина.

Это он! Он пришел! Ее любовь, ее мука. Ее жизнь и счастье!

Кобыла беспокойно затанцевала, чувствуя приближение другого животного, и наконец, отбросив голову назад, громко приветственно заржала. Каролина натянула поводья. С другой стороны ручья было огороженное пастбище, слева граничащее с лиственным лесом. Каролина направила кобылу в воду. Животное с трудом удерживало равновесие на скользких камнях. Но Каролина крепко держала его, понукала идти вперед. Они преодолели ручей, поднялись по откосу и одним высоким прыжком перемахнули через ограду пастбища.

Каролина бросила взгляд назад и увидела по ту сторону ручья медно-рыжую гриву коня. Всадник припал к лошадиному крупу. Добравшись до ручья, он приподнялся на стременах и поднял руку. Каролина еще крепче сжала лошадиные бока, и кобыла, высоко подняв голову и раздув ноздри, опять понеслась вперед, оставляя в траве глубокие темные следы. Опушка леса приближалась.

Каролина все еще подгоняла кобылу, когда узнала знакомое возвышение между двумя дубами. Оттуда начиналась просека, ведущая через густой лес. Она достигла другой стороны ограды. Лошадь с ходу взяла препятствие. Это было темпераментное, умное животное: достаточно легкого движения всадника, чтобы направить ее в нужную сторону.

Лес, сумрачный и по-осеннему пестрый, принял кобылу и всадницу в свои объятия. Каролина вдыхала знакомый с детства аромат сухих листьев и цветов. В вышине прокричала сойка. Каролина слышала сзади топот копыт и хруст ветвей. Она поскакала дальше с отрешенной, спокойной улыбкой на лице. Здесь она чувствовала себя уверенно; это был лес ее детства, лес ведьм и чудес, лес говорящих зверей и танцующих огоньков. Справа между стволами виднелась поляна, поросшая высокой, побуревшей после длинного жаркого лета травой. Нередко бедняки косили здесь траву для своего скота: ведь луга примыкали к заброшенной мельнице Жирадо. Издалека мельница, лишенная крыльев, была похожа на церковь. Марианна всегда суеверно крестилась, когда речь заходила о мельнице Жирадо. Звенящим шепотом рассказывала она о золоте, лежащем в глубоком колодце, о духе мельника, который в новолуние выходит из этого колодца. Но эти истории возбуждали в Каролине не страх, а живое любопытство. Ночи напролет ждали они с Филиппом появления духа. Привидение не показывалось, однако в жаркие летние ночи им доводилось видеть блуждающие огоньки. Не маленькие голубые огоньки, которые вспыхивали над скошенными лугами, а большие, в рост человека, светящиеся столбы. Они появлялись в разных местах, но исчезали всегда только над колодцем. Они двигались по прямой, но, приближаясь к воде, начинали описывать круги и так, по сужающейся спирали, двигались к колодцу, пока, оказавшись над ним, не вырастали внезапно вдвое, чтобы без следа исчезнуть внутри.