Пушкин и его современники

Кюхельбекер скрыл от матери свои злоключения. В письме от 10 августа 1821 г. он писал ей: "Я закончил свое путешествие: совершенно восстановленное здоровье, разнообразные сведения, повеселевшее настроение и большое богатство воспоминаний, - вот в немногих словах следствие этого, в высшей степени замечательного для всей моей жизни, дара моей судьбы" (оригинал по-немецки).

Он был вполне искренен: путешествие необычайно его обогатило, и впечатления его отразились на его последующей судьбе. Впечатления путешественника сохранились в корпусе "Путешествия", которое Кюхельбекеру удалось напечатать только отрывками в журналах; парижские встречи, о которых сохранился след только в бегло набросанном плане, повлияли на него.

1821 г. как начался для него, так и окончился: бурно. Он сам удивлялся повороту своей судьбы; 29 сентября 1821 г. он писал матери из Москвы: "Новый год я встречал в Марселе, пасху провел в Париже, в начале августа был в Петербурге, а рождество проведу, вероятно, в Тифлисе, Баку или на границе с Персией" (оригинал по-немецки).

Между тем в путешествии Кюхельбекера был один факт, до сих пор еще не выясненный. Во время его путешествия началась война Греции за независимость. На Кюхельбекера она произвела громадное впечатление. Он пишет в 1821-1822 гг. ряд "греческих стихотворений" ("К Ахатесу", "Пророчество" и др.), в которых зовет на борьбу за Грецию и проклинает предательскую политику Англии, а уже в 1842 г. пишет III часть своей байронической мистерии "Ижорский", где герой погибает в Греции, подобно Байрону. (Одним из действующих лиц в ней является Каподистрия). Здесь следует упомянуть, что любимым чтением его во время путешествия в 1821 г. был именно Байрон. В Ницце 25/13 марта он пишет в дневнике своего путешествия: "Едва раскрыл своего Байрона" и т. д.

Мы знаем, что один из лицейских товарищей Кюхельбекера и Пушкина, Сильвер Броглио, уехавший вскоре по окончании лицея за границу, погиб в 1821 г. в борьбе за независимость Греции. 13 И вот когда возник вопрос, по возвращении из путешествия, об определении Кюхельбекера (или, проще говоря, удалении его) в Грузию, на службу при Ермолове А. И. Тургенев, хлопотавший за Кюхельбекера, писал 30 августа 1821 г.: "Мы устроили его дело. Государь знал о нем: полагал его в Греции и согласился определить к Ермолову". Разумеется, Александр I превосходно все знал о Кюхельбекере. И, по-видимому, суждение царя о намерении Кюхельбекера ехать в Грецию сражаться за вольность было основано на агентурных сведениях. Кюхельбекер вообще очень скудно запечатлевал подобные намерения, и мы более ничего об этом не знаем.

Роль Кюхельбекера как посредника между русской литературой и, в первую очередь, ее молодым авангардом, с Пушкиным во главе, с одной стороны, и такими писателями Запада, как Гёте и Бенжамен Констан, - с другой, не должна быть забыта.

Менее доступная для изучения его роль передатчика живых впечатлений от встреч с Гёте - Грибоедову и от встреч с Бенжаменом Констаном - Рылееву также не подлежит сомнению.

Вообще впечатление, произведенное его путешествием, было большое. Он возбудил всеобщее внимание, любопытство, и это сопровождалось в литературе шумом, шутками, слухами (которые отчасти и передает позднейший рассказ Греча). Все это очень живо отразилось на портрете Кюхельбекера, который удалось теперь разыскать в альбоме, принадлежавшем А. Е. Измайлову. Этот прекрасный портрет нарисован, вероятно, литератором П. Л. Яковлевым, талантливым рисовальщиком, братом лицейского товарища Пушкина и Кюхельбекера, входившим в тесный литературный круг А. Е. Измайлова, которому он доводился племянником. Акварельный портрет шаржирован в манере модного тогда Дебюкура (Debucourt) и с первого взгляда похож на модную картинку. Громадного роста поэт одет по последней моде: длиннейший голубоватого цвета редингот, под ним черный камзол и желтый жилет, желтые рейтузы, ботфорты с кисточкой, белое жабо, черная трость, велюровый цилиндр с широкими полями. Само собою, все это характеризует только что вернувшегося путешественника и несколько его шаржирует: он как бы вернулся не только модным человеком, но и модником. Это облегчает и датировку портрета: он нарисован, несомненно, осенью 1821 г., в августе-сентябре, по приезде Кюхельбекера в Петербург и до прибытия на Кавказ (декабрь 1821 г.), когда представление о нем как о "кавказце", тоже достаточно яркое, уже должно было вытеснить из общей памяти его "парижский" облик. Предположение это находит подтверждение и в том факте, что в первые же недели по возвращении в Петербург Кюхельбекер встречался с П. Л. Яковлевым, - 21 августа Кюхельбекер записал в его альбом шуточную автохарактеристику. *

* И. Медведева. П. Л. Яковлев и его альбом, "Звенья", 1936, т. VI, стр. 128.

Нарисован портрет в альбоме А. Е. Измайлова, председателя Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, членом которого Кюхельбекер был, и редактора журнала "Благонамеренный", в котором он печатался. Этот шарж - живой отклик интереса и толков о путешествии Кюхельбекера в петербургской литературе. Любопытна и подпись: "Г. Кугельбекер". Написана она (вероятно, тем же П. Яковлевым или, может быть, самим хозяином альбома, А. Е. Измайловым) с несомненной подделкой под характерный почерк самого Кюхельбекера. Соль шутки ясна. Мирный "хлебопекарь" (в шуточном переводе Ермолова, возможно, той же или, во всяком случае, немногим более поздней даты, что и подпись) превратился в воинствующего пекаря пуль и ядер (ср.: Kugelgiesser - отливщик пуль, ядер). Слава о парижских выступлениях Кюхельбекера и о его высылке явно занимала художника и автора подписи.

Отметим ценность этого портрета и самого по себе - это единственный портрет поэта во весь рост и вообще одно из немногих его изображений.

Больше всех и лучше всех знали о путешествии Кюхельбекера двое: Пушкин и Грибоедов. Пушкин - от общего приятеля, В. Туманского, свидетеля жизни Кюхельбекера в Париже, спутника его возвратного путешествия, который сразу же после того поехал в Одессу, где жил Пушкин; Грибоедов же - от самого Кюхельбекера.

Несомненно, для чернового, первоначального наброска фигуры Ленского личность Кюхельбекера дала важные материалы, но, прибавим, именно Кюхельбекера времени путешествия; самое путешествие также вошло в этот набросок как грунт - притом чертами, которые, может быть, ранее не были столь ясны Пушкину.

Крикун, мятежник и поэт Он из Германии свободной Привез учености плоды

(или: "Привез ученость и труды", ср. "Путешествия", на которые Кюхельбекер надеялся как на основу своего литературного и материального положения). Ср. также черновые варианты:

Вольнолюбивые мечты [Неосторожные мечты; Немного вольные мечты] Дух пылкий прямо благородный Несправедливость, угнетенье робость, клевета И жажда мщенья Любовь и месть кипели в нем И к людям пылкая любовь И к ближним пылкая любовь Рождали в нем негодованье ненависть и мщенье Он лирой странствовал на свете Под небом Шиллера и Гете Их поэтическим огнем Душа воспламенилась в нем Все дочек прочили своих За полу-русского соседа. 14

Вопрос о дружбе с Кюхельбекером, которую тогда временно осложнили литературные разногласия, волновал Пушкина. Недаром как раз в это время в письме к Кюхельбекеру Туманского с припискою Пушкина 15 Туманский укоризненно цитирует XIII строфу II главы:

Так люди (первый каюсь я) От делать нечего- друзья.

К тому же времени относится крайне любопытное прозвище, данное Кюхельбекеру Пушкиным: "Что журнал Анахарсиса-Клоца-Кю[хельбекера]?" (письмо Пушкина Вяземскому от 20 декабря 1823 г. из Одессы). И через полтора года, уже из Михайловского, он опять вспоминает Анахарсиса Клоца: "Надеюсь, что Дель[виг] и Бар[атынский] привезут мне и Анахарсиса Клоца, который, верно, сердится на меня, что мне не понутру резвоскачущая кровь Грибоедова] ". 16

На этом замечательном прозвище стоит слегка остановиться. Прежде всего, естественно предположить, что оно возникло не сразу. Первый образ был, вероятно, просто Анахарсис. Герой знаменитого "Путешествия" Бартелеми, молодой скиф, путешествующий по Греции, дружащий с Солоном, приобщающийся к эллинской культуре, был у Пушкина общим образом русского путешественника по Западу. В 1830 г. он писал в послании "К вельможе", воображая встречи Юсупова с Дидро:

...И скромно ты внимал За чашей медленной афею иль деисту, Как любопытный скиф афинскому софисту.

В 1823 г., естественно, было применить образ молодого скифа к Кюхельбекеру в Париже, хотя бы к его встречам с Бенжаменом Констаном, о которых, конечно, рассказывал Пушкину Туманский. *

* Любопытно, что в заметке "О цензуре* (1833) он говорит о софизмах Констана.

А затем уже, ассоциативно, это имя, вероятно, вызвало имя Анахарсиса Клоца, - и в этом имени, конечно, сгустились все рассказы Туманского о пребывании Кюхельбекера в Париже и о его выступлении в "Athйnйe Royal". Французский революционер, немец по происхождению, о котором Флобер составил законченное представление как об историческом чудаке и фантасте (см. письмо к г-же де Женетт от 1 марта 1878 г.), - это не только шутливое прозвище Кюхельбекера, но и художественный образ.

С Грибоедовым Кюхельбекер встретился как единомышленник - между ними оказалось полное единство взглядов: тот же патриотизм, то же сознание мелочности лирической поэзии, не соответствующей великим задачам, наконец, интерес к драме. Кюхельбекер присутствует при самом создании "Горя от ума" (декабрь 1821 г.
– май 1822 г.). Грибоедов читает ему в Тифлисе только что написанные два акта комедии; позднее он присутствует в Москве (и деревне Бегичева) при завершительной работе над комедией.

Грибоедов становится другом и доверенным всех замыслов Кюхельбекера. Нет сомнений, что Кюхельбекер подробно рассказывал ему о путешествии, и не только о беседах с Гёте и Бенжаменом Констаном; Грибоедову были, вероятно, интересны и разговоры Кюхельбекера с ориенталистом Ланглесом, которого он хорошо знал по изданию "Путешествия" Шардена, с драматургом Жуй и рассказы об игре m-lle Маре, учительницы А. М. Колосовой, да и вообще обо всей театральной жизни Парижа, как и о западных музыкальных впечатлениях (дирижерство Спонтини, игра Мендельсона).