Пушкин и его современники

Грибоедов здесь обнаруживает такое понимание значения слухов, выдумок, клеветы, которое одинаково важно при оценке его драмы, художественной и личной; более того - статья, написанная за десять лет до гибели, как бы предвосхищает все основные причины ее и даже виновников. Рост, развитие выдумки, которое в первой редакции "Горя от ума" уподоблено росту снежной лавины, здесь излагается так: "А где настоящий источник таких вымыслов? кто первый их выпускает в свет? Какой-нибудь армянин, недовольный своим торгом в Грузии, приезжает в Царьград и с пасмурным лицом говорит товарищу, что там плохо дела идут. Приятельское известие передается другому, который частный ропот толкует общим целому народу. Третьему не трудно мечтательный ропот превратить в возмущение! Такая догадка скоро приобретает газетную достоверность и доходит до "Гамбургского корреспондента", от которого ничто не укроется, а у нас привыкли его от доски до доски переводить; так как же не выписать оттуда статью из Константинополя" [21]

Язвительная ирония дипломата сочетается здесь с полным отсутствием подчеркнутости в языке.

Искусство в анализе роли еле заметных усилений - здесь искусство и дипломата и художника.

Сюжет "Горя от ума", где самое главное - в возникновении и распространении выдумки, клеветы, развивался у Грибоедова каждодневной практикой его дипломатической работы.

3

Однако ни литературного, ни дипломатического поля изучения здесь было недостаточно. Здесь были глубокие впечатления личные, опыт жизненный. Ему самому пришлось прожить целый длительный период своей жизни оклеветанным. Пушкин, встретивший во время путешествия в Арзрум тело Грибоедова, вспомнил именно об этом, из чего можно заключить о роли клеветы в жизни Грибоедова. "Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении". [22] Здесь, несомненно, дело идет о знаменитой четверной дуэли: partie carrйe Завадовский-Шереметев-Якубович- Грибоедов; первая дуэль (1817) кончилась смертью Шереметева; вторая состоялась в октябре 1818 г.; этот промежуток, вызванный невозможностью драться сразу после убийства Шереметева, а затем ссылкою Якубовича и вызвал, конечно, выдумку, навет - обвинение в трусости. Как бы то ни было, вынужденный отъезд из Москвы и решительный перелом в жизни больше уж не жившего в Москве Грибоедова - были личные воспоминания, сделавшие "Горе от ума" явлением одновременно драмы и лирики. Вместе с тем причина его изгнания была значительно глубже и шире. Уже в 1820 г. он называет свою жизнь "политическим изгнанием".

Определение Сенковским "Горя от ума" как пьесы "политической" совершенно согласуется с этими словами. Позднее это смелое определение вызвало толки и объяснения, попытки все свести к 14 декабря 1825 г. и тут же это опровергнуть. Дело, однако, шло о пьесе, написанной задолго до декабрьского восстания; ссылка Сенковского на "Женитьбу Фигаро" придавала слову "политический" смысл, значительно более широкий. Как бы то ни было, уже в 1817 г. Грибоедов пережил лично против себя направленную широчайшую клевету.

Расставание с родиной, последовавшее вслед за этим, было главным жизненным результатом драмы. И таковы слова Чацкого в конце пьесы о родине:

И вот та родина... Нет, в нынешний приезд, Я вижу, что она мне скоро надоест... Таков же и знаменитый конец: Вон из Москвы!

Следует отметить, что в письме к Катенину Грибоедов говорит о клевете как о выдумке.

4

Понятие выдумки больше всего сочеталось с историей отставки и гражданской смерти Чаадаева. Самая фамилия Чацкого имела связь именно с фамилией Чаадаева (в правописании Пушкина, отражавшем живую речь, Чадаев); в первой редакции "Горя от ума" фамилия Чацкий писалась Грибоедовым как Чадский, что непосредственно связано с Чаадаевым. Эта совершенно ясная связь Чацкого с Чаадаевым заставляет на нем остановиться. Это тем любопытнее и значительнее, что характер, тип исторического Чаадаева вовсе не является прототипом Чацкого. Конечно, речь Чацкого о крепостном рабстве - это главная социально-политическая мысль Чаадаева о задержке русского развития из-за рабства, отражающегося на всех отношениях - не только бар и крепостных. Самое же поведение Чацкого, быстро разгорающегося, любящего и обиженного нелюбовью, далеко от известного образа Чаадаева. Единственно, что произвело главное впечатление на Грибоедова, - ото отставка Чаадаева и выдумка, клевета, способствовавшая ей. "Выдумка" о Чаадаеве, а затем отставка его были связаны с тем, что именно он был послан к находившемуся на конгрессе в Троппау Александру I с сообщением о волнениях в Семеновском полку как адъютант корпусного командира Васильчикова.

Д. Свербеев в "Воспоминаниях о П. Я. Чаадаеве" (1856) оставил о нем и его взглядах много интересных сведений. Таково его первое воспоминание о Чаадаеве: "Чаадаев был красив собою, отличался не гусарскими, а какими-то английскими, чуть ли даже не байроновскими манерами и имел блистательный успех в тогдашнем петербургском обществе". Говоря об известной храбрости и военных заслугах Чаадаева, Свербеев с самого начала роняет многозначительную фразу о происшествии с Чаадаевым: "Поведение Чаадаева в этом несчастном случае могло иметь некоторое влияние на бывший тогда конгресс в Троппау". И все же главною причиною, перевернувшей, по его словам, всю судьбу Чаадаева и имевшей влияние на всю остальную его жизнь, он считает запоздание, приписывая его туалету: "Чаадаев часто медлил на станциях для своего туалета. Такие привычки опрятности и комфорта были всегда им тщательно соблюдаемы".

Далее говорится о том, что "следствием медленности курьера-джентельмена было то, что князь Меттерних узнал о семеновской истории днем или двумя ранее императора" и т. д. Выдумка Свербеева далее возрастает: Александр запер Чаадаева на ключ, вслед за тем Чаадаев был отставлен и т. д. [23]

Отзвуки сплетен и рассказ о выдумке находим и в рассказе родственника Чаадаева М. Жихарева:

"Васильчиков с донесением к государю отправил туда Чаадаева, несмотря на то, что Чаадаев был младший адъютант и что ехать следовало бы старшему.

Чаадаев, отправляясь в Троппау, получил инструкции, разумеется, от Васильчикова и, сверх того, еще от графа Милорадовича, бывшего тогда петербургским военным генерал-губернатором.

После свидания с государем, по возвращении из Троппау в Петербург, Чаадаев очень скоро подал в отставку и вышел из службы.

Причина такой неожиданной неприятной развязки была будто бы та, что сначала Чаадаев, без нужды мешкая в дороге, приездом в Троппау опоздал. Австрийский курьер, отправившийся к князю Меттерниху, выехал из Петербурга в одно с ним время и поспел прежде. Известие о "семеновской истории" австрийский министр узнал прежде русского императора. Этого мало. В день приезда своего курьера князь Меттерних обедал вместе с государем, и на его слова, что "в России все покойно", довольно резко возразил ничего не знавшему императору: "Exceptй une rйvolte dans un des rйgiments de la garde impйriale". *

* Если не считать восстания в одном из полков императорской гвардии (франц.).
– Прим. ред.

Наконец, будто бы и после всего этого Чаадаев очень долго не являлся, занимаясь омовениями, притираньями и переодеваньем в близлежащей гостинице. Раздраженный государь только что его завидел, вошел в большой гнев, кричал, сердился, наговорил ему пропасть неприятностей, прогнал его, и обиженный Чаадаев потребовал отставки.

Эту сказку, в продолжение довольно долгого времени очень, впрочем, укоренившуюся и бывшую в большом ходу, опровергать, собственно, не стоит. Чаадаев не опаздывал, австрийский курьер прежде его не приезжал, да если бы и приехал и уведомил князя Меттерниха, то есть ли какая-нибудь возможность предположить, чтобы столь искусный и осторожный дипломат не догадался смолчать до времени про неприятное известие?"

Жихарев довольно подробно восстанавливает обстоятельства свидания Чаадаева с Александром I, прибавляя, что свидание "продолжалось немного более часу".

Родственник-мемуарист отвергает слух, выдумку о туалете Чаадаева и опоздании его, причем воспоминания его напоминают слова Грибоедова по поводу выдумки о сумасшествии Чацкого: "Никто не поверил и все повторяют". Он неоднократно рассказывает в мемуарах о том важном значении, которое Чаадаев придавал своей одежде, и т. д.

Об отставке Чаадаева, навсегда решившей вопрос о его государственной службе и деятельности, Жихарев говорит: "По возвращении его в Петербург, чуть ли не по всему гвардейскому корпусу последовал против него всеобщий, мгновенный взрыв неудовольствия, для чего он принял на себя поездку в Троппау и донесение государю о "семеновской истории". "Ему - говорили - не только не следовало ехать, не только не следовало на поездку набиваться, но должно было ее всячески от себя отклонить" и т. д. "Не довольствуясь вовсе ему не подобавшей, совсем для него неприличной поездкой, он сделал еще больше и хуже: он поехал с тайными приказаниями, с секретными инструкциями представить дело государю в таком виде, чтобы правыми казались командир гвардейского корпуса и полковой командир, а вина всею тяжестью пала на корпус офицеров. Стало быть, из честолюбия, из желания поскорее быть государевым адъютантом, он, без всякой другой нужды, решился совершить два преступления, сначала извращая истину, представляя одних более правыми, других более виноватыми, нежели они были, а потом и измену против бывших товарищей. Вдобавок и поведение его в этом случае было самое безрассудное: этим, почти доносом, он кидал нехорошую тень на свою до сих пор безукоризненную репутацию, а получить за него мог только флигель-адъютантство, которое от него, при его известности и отличиях, без того бы не ушло".

Далее этот мемуарист, подробно передающий клевету, принимает роль беспристрастного судьи и кое в чем Чаадаева оправдывает: "В моих понятиях, Чаадаеву положительно и безусловно, чисто и просто следовало от поездки... отказаться". И, наконец, племянник-судья добавляет: "Что вместо того, чтобы от поездки отказываться, он ее искал и добивался, для меня также не подлежит сомнению. В этом несчастном случае он уступил прирожденной слабости непомерного тщеславия; я не думаю, чтобы при отъезде его из Петербурга перед его воображением блистали флигель-адъютантские вензеля на эполетах столько, сколько сверкало очарование близкого отношения, короткого разговора, тесного сближения с императором". [24] Таким образом, Жихарев готов видеть целью этого тщеславия не флигель-адъютантский чин, а "близкое отношение, короткий разговор, тесное сближение" с Александром I, на которое Чаадаев надеялся. И если тщеславие осталось главною побудительною причиною, то племяннику, путем сложной внутренней борьбы, удалось уверить себя в неверности истории запоздания и в более высокой степени чаадаевского тщеславия, чем флигель-адъютантские эполеты. Итак: короткий разговор, тесное сближение с императором. Перед нами человек, близко знавший Чаадаева, человек не чужой.

Остальные свидетельства сводятся главным образом к опозданию.

Позднейший историк пишет об этом: "Первое известие было получено государем 29-го октября. П. Я. Чаадаев был отправлен только 21-го октября и приехал в Троппау (в Силезии) 30-го. Ввиду того, что государь уже был извещен донесением Васильчикова от 19-го октября, присланным с фельдъегерем, все рассказы о том, что по вине Чаадаева ими. Александр позже Меттерниха узнал об этой истории, оказываются совершенным вздором... К тому же в записках Меттерниха есть прямое известие, что ему это событие сделалось известным только 3-го ноября (по старому стилю). "Мы получили сегодня, - пишет Меттерних, - известие о вспышке в Семеновском полку. Сегодня ночью прибыло три курьера, один за другим. Тотчас после этого император Александр призвал меня и рассказал все это приключение". Семевский делает примечание к этому месту: "То, что Меттерних так поздно получил известие от своего посольства, объясняется задержкой иностранных курьеров посредством невыдачи им, в течение одних суток, паспортов по приказанию министра внутренних дел Кочубея. Чаадаев вышел в отставку лишь в феврале 1821 г. отчасти вследствие сплетен и клевет, вызванных его поездкой в Троппау. Васильчиков первоначально уговаривал его остаться на службе и предлагал продолжительный отпуск по 21 фев. 1821 г. Волконский сообщил, что государь получил о Чаадаеве неблагоприятные сведения и велел дать ему отставку без награждения чином (вероятно, вследствие того, что было перехвачено его письмо, где он писал, что не находит возможным жить в России)". [25]