Пушкин и Грибоедов

Вот мы и встречаемся с частным проявлением общего закона: в искусстве для того, чтобы понять изображаемое, надо учиться понимать, как это изображается, иными словами – надо осваивать язык искусства.

Что за человек, чьим именем названо произведение? Светский денди, плоть от плоти общества, к которому он принадлежал: таково наиболее устойчивое мнение. Такая трактовка не верна. Как не верна? Подобие денди отмечает не кто иной, как сам поэт. Поведение героя воспринимается, мало сказать, типическим, но резче – эталонным. Все это имеет место. Только необходимо принципиального значения уточнение: на каком этапе его жизни?

Подлинный эталон светского образа жизни, причем в полном виде, дан, но поздно, в восьмой главе романа в стихах, когда поэт приступил к «дорисовке» Онегина. Здесь жизнь человека уподоблена дневному циклу, метафорические рубежи применительно к человеческой жизни расчисляются.

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел,

Кто постепенно жизни холод

С летами вытерпеть успел;

Кто странным снам не предавался,

Кто черни светской не чуждался,

Кто в двадцать лет был франт иль хват,

А в тридцать выгодно женат;

Кто в пятьдесят освободился

От частных и других долгов,

Кто славы, денег и чинов

Спокойно в очередь добился,

О ком твердили целый век:

N. N. прекрасный человек.

Так расчислены этапы человеческой жизни: «утро» – двадцать лет (это если округляя; точнее – восемнадцать, как начало самостоятельной жизни), «полдень» – тридцать лет, «вечер» – пятьдесят. Ну и как? Онегинская жизнь совпадает с этим эталоном только в первом звене: в свои восемнадцать Онегин даже не на выбор, а слитно и франт, и хват; тут сказывается его «счастливый талант». Так что в пушкинском романе повествование ведется не о светском шалопае, а о человеке, порвавшем с прежним характерным образом жизни.

Когда Онегин развлекался в свете, смыслом жизни для него была эта самая жизнь. Четко показана иерархия его взглядов. Он знает «тверже всех наук» науку «страсти нежной». Что особенно нужно подчеркнуть, влечение к этой «науке» пробудилось в нем даже не в юности, а «измлада».

А это как? Ничего странного! Представим себе атмосферу в доме, где по прихоти отца задаются «три бала ежегодно». Ведь бал – это не только само мероприятие, но и подготовка к нему, и разговоры о прошедшем. Тут во всем доме переполох. Детям нет места в играх взрослых, но ведь отзвук происходящего в доме долетает и до детской. Фантазия уносит подростка в запредельные дали. Не ради красного словца сказано, что наука страсти нежной влекла Онегина к себе «измлада». (Не будем увлекаться новой веточкой этого дерева, но можно обнаружить факты, что некоторые поступки героя, описанные как деяния, на самом деле – по привычке – проходили лишь в его воображении).

Что после кризиса? Пока ничего! Прежние (обывательские) ценности разрушены, новые (истинные!) не обретены. Какие-то попытки читать, даже писать позитивным результатом не увенчались.

Что подвигнуло героя на перемену образа жизни? Конечно, можно принять во внимание особенности психологического склада Онегина, отмеченные поэтом «резкий, охлажденный ум» или умение с первого взгляда распознавать людей, что свидетельствует о даре героя извлекать опыт (но не односторонний ли?) даже из бесплодной науки страсти нежной («Зато как женщин он узнал», сказано в IX строфе первой главы в беловой рукописи; в печати строфа опущена, обозначена точками).

Но хотелось бы знать мнение автора. И кажется, поэт готов дать прямой ответ, как будто предугадав любопытство читателей!

Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора…

Слово «причина» вынесено в рифму, запоминается. Но что это? Фраза становится громоздкой, поэт на ходу упрощает ее.

Подобный английскому сплину,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу…

Воистину, перед нами уникальный фрагмент пушкинской поэзии. Это не черновик, а беловой текст. Поэт, разумеется, демонстрирует не косноязычие, а виртуозное владение словом. Он руководствуется своим принципом: «…Не надобно всё высказывать – это есть тайна занимательности» (Вяземскому, 6 февраля 1823 года).

Это не означает, что всю заботу объяснить изображаемое явление Пушкин перекладывает полностью на плечи любопытствующих. У него есть своя версия, и он заинтересован в том, чтобы она была доступной интересующимся, как минимум чтобы она учитывалась при выработке иной версии. Только делает это поэт не открытым текстом, а намеком. Такую роль выполняет в предисловии к первой главе отсылка героя для сравнения с Кавказским пленником.

Якобы забота о стиле в выделенном фрагменте прикрывает подмену темы: было обещано «отыскать» причину явления, а фактически оно только еще раз констатируется. Даже более! В новой констатации происходит смягчение содержания изображаемой неприятной ситуации. Это тоже необходимо заметить.

Пушкин, вероятно, рисует героя с преждевременной старостью души уже на излете своего интереса к человеку такого типа, но усматривает в этой особенности отличительную черту «молодежи 19-го века». Все-таки скорее интуитивно он угадывает, что такой герой не вызовет большого интереса читателей, а потому «разбавляет» экзотическое состояние чувствами более понятными, обиходными. Есть и другие формы неудовлетворенности (или не полной удовлетворенности) жизнью, и они разнообразны. Вариант Пушкин изображает в «Стансах Толстому» (1819): «Философ ранний, ты бежишь / Пиров и наслаждений жизни…» Поэт фиксирует: «Зевес, балуя смертных чад, / Всем возрастам дает игрушки…» Так что адресат послания Яков Толстой меняет ценности юности на ценности, предназначенные для следующего (зрелого) этапа жизни, а не переносит интерес к последним ценностям, как это делают юноши с преждевременной старостью души.

«Недугом, подобным английскому сплину, онегинством, поражены были многие из дворянского круга, близкого Пушкину», – отметил Н. Л. Бродский. Исследователь ссылается на записи К. Н. Батюшкова, В. Ф. Одоевского, Н. И. Тургенева, П. А. Вяземского 14 . Но здесь главенствует понятие «скука». «Скука» преследует и Онегина, однако его состояние все-таки вбирает разные оттенки, не исключая самых мрачных («к жизни вовсе охладел»); с другой стороны, его жизнелюбие до конца не истреблено. И тут мы видим, что герою тесноваты даже вроде бы удобные формулы.

14

Бродский Н. Л. «Евгений Онегин». Роман А. С. Пушкина. 5-е изд. М., 1964. С. 98–100.

2

Чтобы лучше понять героя, расширим материал. В первой главе рисуются не только индивидуальные и групповые портреты персонажей, но и парный портрет героя и автора. Их приятельские отношения содержательны и разнообразны. Об органической связи автора и героя в первой главе выразительно писал Е. Е. Соллертинский: первая «глава лишь внешне посвящена Онегину, внутренне же в ней идет параллельное развитие персонажа, пожалуй, не менее важного, чем Онегин, – автора романа, рассказчика, современника и в какой-то мере участника событий. Площадь этой главы не распределена между ними поровну или как-либо еще. Вовсе нет – они оба развиваются друг в друге: то Онегин вдруг приоткроется в каком-то сокровенном размышлении автора, то автор мелькнет на фоне бала, разделив чувства своего героя, то протянется прямая параллель между ними в как будто невзначай брошенном “мы”, порой очень значительном» 15 .

15

Соллертинский Е. Е. Лирические отступления и их место в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» // Вопросы жанра и стиля. Ученые записки / Вологодский пед. ин-т. Вологда, 1957. Т. 31. С. 61–62.

Уверенно можно предполагать, что сходные с героем духовные терзания поэт испытал сам. Стало быть, возникает необходимость заглянуть и туда, где они изображены наиболее отчетливо, – в лирические исповеди художника.

Пушкиноведами не отмечается первый духовный кризис Пушкина. А он был и приходился на полгода в канун окончания его лицейской жизни, с осени 1816 по весну 1817 года. Его источник сугубо внутренний, взросление: подросток становится юношей. Ему нестерпимо хочется иметь подругу, а как ее иметь при казарменном образе жизни? Скажи об этом прямым словом – попадешь в смешное положение, а юноша-поэт щепетилен в вопросах чести. Но у него уже разбужена творческая фантазия, и невозможное легко предстает быть доступным.