Шрифт:
«Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы. У него господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзия; и в обеих он ушёл далеко».
Из воспоминаний барона М. А. Корфа, лицейского товарища Пушкина
«Пушкин, ты приобрёл уже в России пальму первенства: один Державин только ещё борется с тобою, но ещё два, много три года усилий, и ты опередишь его: тебя ждёт завидное поприще: ты можешь быть нашим Байроном, но ради Бога, ради Христа, ради твоего любезного Магомета не подражай ему. Твоё огромное дарование, твоя пылкая душа могут
Из письма К. Ф. Рылеева от 12 мая 1825 г.
Вступление
В прошлой своей книге – спустя два века после путешествия Пушкина по югу России – я проехался вслед за ним, попытался взглянуть на мир глазами ссыльного поэта, поймать отголоски пушкинской лиры в обновлённом хронотопе.
Далее, к новым местам ссылки, в Кишинёв, Одессу и Михайловское, а оттуда – на вольные хлеба, в Москву и Санкт-Петербург «солнцу русской поэзии» предстоит отправиться одному, ибо не в каждом из упомянутых мест мне довелось побывать.
Поскольку о Пушкине написано уже немало, я не стану здесь последовательно и скрупулёзно выводить все сколько-нибудь значимые эпизоды биографии Александра Сергеевича, а уделю внимание преимущественно чувственной стороне его жизни – то есть тому плодородному гумусу, из коего, собственно, и рождается поэзия. Всё в соответствии с его заветом, оставленным на полях рукописи первого пушкинского сборника стихотворений – так называемой тетради Всеволожского:
От многоречия отрёкшись добровольно,
В собранье полном слов не вижу пользы я;
Для счастия души, поверьте мне, друзья,
Иль слишком мало всех, иль одного довольно.
Глава первая. Кишинёв
Отправленный в ссылку за крамольные эпиграммы, молодой Пушкин вместе с семейством генерала Раевского совершил вояж по Кавказу и Крыму – и 21 сентября 1920 года наконец добрался до Кишинёва.
Там он остановился в заезжем доме Ивана Николаевича Наумова, состоявшего при квартирной комиссии. Но в скором времени наместник Бессарабской области генерал Инзов предоставил поэту квартиру в одном с собою двухэтажном доме: сам генерал жил на втором этаже, а Пушкину были отведены две небольшие комнаты внизу, с тремя окнами, выходившими в сад.
«В этом доме Пушкин прожил почти всё время, – писал литературовед Пётр Бартенев, – он оставался там и после землетрясения 1821 г., от которого треснул верхний этаж, что заставило Инзова на время переместиться в другую квартиру… Большую часть дня Пушкин проводил где-нибудь в обществе, возвращаясь к себе ночевать, и то не всегда, и проводя дома только утреннее время за книгами и письмом. Стола, разумеется, он не держал, а обедал у Инзова, у Орлова, у гостеприимных кишинёвских знакомых своих и в трактирах. Так, в первое время он нередко заходил в так наз. Зелёный трактир в верхнем городе».
Иван Никитич Инзов, под начало которого прибыл ссыльный Пушкин, отнёсся к молодому поэту весьма благосклонно и спускал тому все «проказы»; разве только иногда сажал «под арест» – то есть запирал для острастки в его собственной комнате. Пушкин всю жизнь вспоминал об Инзове с почтением и благодарностью. «Генерал Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе, – писал Александр Сергеевич. – Он доверяет благородству чувств потому, что сам имеет чувства благородные». А ещё генерал состоял в кишинёвской масонской ложе «Овидий», и по его рекомендации 4 мая 1821 года Пушкина приняли в общество «вольных каменщиков».
Впрочем, масонство для поэта было лишь вольнодумной забавой, одним из многих приключений, коих требовала душа. Да, одним из многих, поскольку в Кишинёве Пушкин, что называется, окунулся в бездну страстей: балы и маскарады, короткие, ни к чему не обязывающие адюльтеры с замужними дамами и «вавилонские ночи» с девицами лёгкого поведения… «С каждого вечера Пушкин собирал
новые восторги, – писал его товарищ по лицею, будущий российский канцлер В. П. Горчаков, – и делался новым поклонником новых, хотя и мнимых – богинь своего сердца».Молодой поэт, в самом деле, пользовался необычайной популярностью у кишинёвских дам. Об этом свидетельствуют все, знавшие его в ту пору. Особенно скандальную известность получил роман Пушкина с цыганкой Людмилой Шикорой, женой местного помещика Инглези. Приятель поэта, некто Градов, вспоминал один примечательный случай, касающийся развязки этого романа:
«Я лёг после обеда заснуть, вдруг раздался сильный стук. Я отворил дверь. Передо мной стоял Пушкин. «Голубчик мой, – бросился он ко мне, – уступи для меня свою квартиру до вечера. Не расспрашивай ничего, расскажу после, а теперь некогда, здесь ждёт одна дама, да вот я введу её сейчас сюда». Он отворил дверь, и в комнату вошла стройная женщина, густо окутанная чёрной вуалью, в которой, однако, я с первого взгляда узнал Людмилу. Положение моё было более, нежели щекотливое: я был в домашнем дезабилье. Схватив сапоги и лежавшее на стуле верхнее платье, я стремглав бросился из комнаты, оставив их вдвоём. Впоследствии всё объяснилось.
Пушкин и Людмила гуляли вдвоём в одном из расположенных в окрестностях Кишинёва садов. В это время мальчик, бывший постоянно при этих tete-a-tete настороже, дал им знать, что идёт Инглези, который уже давно подозревал связь Людмилы с Пушкиным и старался поймать их вместе. Пушкин ускакал с ней с другой стороны и, чтоб запутать преследователей, привёз её ко мне. Однако это не помогло. На другой день Инглези запер Людмилу на замок и вызвал Пушкина на дуэль, которую Пушкин принял… Дуэль назначена была на следующий день утром, но о ней кто-то донёс генералу Инзову. Пушкина Инзов арестовал на десять дней на гауптвахте, а Инглези вручил билет, в котором значилось, что ему разрешается выезд за границу вместе с женою на один год. Инглези понял намёк и на другой день выехал с Людмилою из Кишинёва. Таким образом дуэль не состоялась. Пушкин долго тосковал по Людмиле».
А дуэлей у молодого поэта в ту пору случалось немало – то из-за женщин, а то из-за каких-нибудь пустячных ссор с офицерами и местной знатью. А. И. Тургенев в письме сообщал П. А. Вяземскому: «Кишинёвский Пушкин ударил в рожу одного боярина и дрался на пистолетах с одним полковником, но без кровопролития. В последнем случае вёл он себя, сказывают, хорошо…». П. И. Долгоруков записал в дневнике: «Пушкину объявлен домовой арест за то, что прибил одного знатного молдавана, не хотевшего с ним выйти на поединок. Сцена, как сказывают, происходила в доме вице-губернатора, который вместе с бригадным командиром Пущиным приглашены были к наместнику для объяснения по сему предмету…».
Поэт словно испытывал судьбу на прочность, выказывая полное презрение к смерти, и вскоре снискал славу отъявленного дуэлянта. П. В. Анненков писал:
«Дуэли его в Кишинёве приобрели всеобщую известность и удостоились чести быть перечисленными в нашей печати, но сколько ещё ссор, грубых расправ, рискованных предприятий, оставшихся без последствий и не сохранённых воспоминаниями современников. Пушкин в это время беспрестанно ставил на карту не только жизнь, но и гражданское своё положение: по счастию, карты – до поры, до времени – падали на его сторону, но всегда ли будут они так удачно падать для него, составляло ещё вопрос. Сам Пушкин дивился подчас этому упорному благорасположению судьбы и давал зарок друзьям обходиться с нею осторожнее и не посылать ей беспрестанные вызовы, но это уже было вне его власти. Ко всем другим побуждениям нарушать обет присоединилась у него ещё одна нравственная особенность. Он не мог удержаться от соблазна идти навстречу опасности… Ему нужно было дать исход природной удали и отваге. Он даже не мог слушать рассказа о каком-либо подвиге мужества без того, чтобы не разгорелись его глаза, и не выступила краска на лице, а перед всяким делом, где нужен был риск, он становился тотчас же спокоен, весел, прост».