Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

– Мне нетрудно доказать вам, что вы шутите. Я предложу вам вопрос: если бы теперь уже существовало Тайное общество, вы, наверно, к нему не присоединились бы?

– Напротив, наверное бы присоединился.

– В таком случае давайте руку!

Раевский протянул руку. Якушкин расхохотался и сказал:

– Разумеется, все это только шутка.

Все смеялись, только брат Василия Львовича, Александр Львович, безмятежно дремал в креслах; не смеялся и Пушкин. Он был очень взволнован; у него явилась полная уверенность, что Тайное общество либо уже существует, либо тут же получит свое начало. Он покраснел, встал и сказал с навернувшимися слезами:

– Я никогда не был так несчастлив, как теперь. Я уже видел жизнь мою облагороженною, видел высокую цель перед собою, и все это была только злая шутка!..

Свою жизнь в Каменке Пушкин описывает в письме к Гнедичу от 4 декабря 1820 г.: «Нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время мое проходит между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов».

Пушкин воротился из Каменки в Кишинев, наэлектризованный беседами с заговорщиками, полный ощущения надвигающейся грозной и радостной поры, когда высоко вознесется кровавая чаша для причастия всех, чающих воскресения из мертвых нового бога-христа – Свободы. На Страстной неделе 1821 г. он писал В. Л. Давыдову:

…Меж тем как ты, проказник умный,Проводишь ночь в беседе шумной,И за бутылками аиСидят Раевские мои…Тебя, Раевских и ОрловаИ память Каменки любя,Хочу сказать тебе два словаПро Кишинев и про себя…Я стал умен, я лицемерю –Пощусь, молюсь и твердо верю,Что бог простит мои грехи,Как государь мои стихи…Однако ж гордый мой рассудокМое раскаянье бранит,А мой ненабожный желудок«Помилуй, братец, – говорит, –Еще когда бы кровь ХристоваБыла хоть, например, лафит…Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова,А то – подумай, как смешно! –С водой молдавское вино».Но я молюсь – и воздыхаю…Крещусь, не внемлю сатане…А всё невольно вспоминаю,Давыдов, о твоем вине…Вот эвхаристия другая,Когда и ты, и милый брат,Перед камином надеваяДемократический халат,Спасенья чашу наполнялиБеспенной, мерзлою струейИ за здоровье тех и той.До дна, до капли выпивали!..Но те в Неаполе шалят,А та едва ли там воскреснет…Народы тишины хотят,И долго их ярем не треснет.Ужель надежды луч исчез?Но нет! – мы счастьем насладимся,Кровавой чашей причастимся –И я скажу: Христос воскрес.

Те – революционеры, та – свобода. Через несколько лет В. Л. Давыдову пришлось причаститься «кровавой чашей»: в январе 1826 г. он был арестован, привезен в Петербург и приговорен к двадцатилетней каторге. Умер в Сибири.

Александр Львович Давыдов (1773–1833)

Служил в кавалергардах и гусарах, участвовал в наполеоновских войнах, несколько раз был ранен. Однако раны в боях получают не только храбрецы. Брат Давыдова по матери, генерал Н. Н. Раевский, во время кампании 1813 г. писал своему дяде из Германии: «Брат Александр уволен по просьбе в Теплиц на время перемирия, только от его болезни не воды, а розги одни помочь могут, я ожидаю его возвращения». Александр Львович был большой гастроном и сам рассказывал, что, находясь во Франции с оккупационным корпусом и командуя летучим отрядом, он всегда старался останавливаться в местностях, которые славились или приготовлением особенного какого-нибудь кушанья, или редкими фруктами и овощами, или искусным откармливанием птиц. В 1815 г. вышел в отставку с чином генерал-майора и поселился в имении своей матери Каменке, куда часто съезжались для совещания к его брату Василию Львовичу члены Тайного общества. Но сам Александр Львович никакими общественными делами не интересовался, за умными разговорами дремал, любил только попить-поесть. Был он физически очень силен, ростом высок и толщины непомерной. Пушкин вспоминает: «Александр Львович был второй Фальстаф: сластолюбив, трус, хвастлив, не глуп, забавен, без всяких правил, слезлив и толст. Одно обстоятельство придавало ему прелесть оригинальную: он был женат. Шекспир не успел женить своего холостяка, Фальстаф умер, не успев быть ни рогатым супругом, ни отцом семейства». Александр Львович был женат и был

…рогоносец величавый,Всегда довольный сам собой,Своим обедом и женой.

Эти стихи из «Евгения Онегина» применяли к Александру Львовичу, и в кругу знакомых за ним установилась кличка Рогоносец Величавый. В манерах он отличался «изысканностью маркиза», а в отношении к низшим проявлялся как русский барин и генерал. Однажды, когда он жил в Одессе, его надул еврей-фактор. Давыдов зазвал его к себе и избил чубуком трубки. Фактор пожаловался генерал-губернатору графу Воронцову. Воронцов тотчас же приказал полиции взыскать с Давыдова в пользу фактора 25 руб. Полицейский чиновник с фактором явился к Давыдову. Давыдов вскипел гневом. Он вынул из кармана деньги и сказал фактору:

– Вот тебе двадцать пять рублей за то, что я тебя побил, а вот двадцать пять за то, что еще побью!

Схватил фактора за бороду и так избил на глазах полицейского, что тот едва мог дотащиться до дому.

К Пушкину Александр Львович относился дружески, но несколько покровительственно. Это очень не нравилось Пушкину. К нему относится послание Пушкина «Нельзя, мой толстый Аристип», написанное с подчеркнутой фамильярностью.

Аглая Антоновна Давыдова (1787–1847)

Рожденная герцогиня де Граммон, дочь французского эмигранта. Жена Александра Львовича Давыдова. Он женился на ней в 1804 г. в Митаве, где жил изгнанником будущий французский король Людовик XVIII. Очень хорошенькая, ветреная и кокетливая, как истая француженка, она искала в шуме развлечений средства «не умереть от скуки в варварской России». В Каменке она была магнитом, привлекавшим к себе мужчин. От главнокомандующих до корнетов, все жило и ликовало в селе Каменке, но главное – умирало у ног прелестной Аглаи. Денис Давыдов, двоюродный брат ее мужа, писал ей в 1809 г.:

О, Аглая, как идет к тебеБыть лукавой и обманчивой!Ты изменишь, – и прекраснее!И уста твои румяныеЕще более румянятсяНовой клятвой, новой выдумкой,Голос, взор твой привлекательней!И, богами вдохновенная,Разрушаешь все намереньяРазлюбить неразлюбимую.Сколько пленников скитается,Сколько презренных терзаетсяВкруг обители красавицы!Мать страшится называть тебяСыну, юностью кипящему,И супруга содрогается,Если взор супруга верногоХотя раз, хоть на мгновениеОбратится на волшебницу.

Когда ее знал Пушкин, Аглая была уже не первой молодости. Он, видимо, был тоже ее любовником. Связь была чисто чувственная, и попытки Аглаи придать ей романтический оттенок вызывали у Пушкина насмешку. Он писал в послании к ней:

И вы поверить мне могли,Как простодушная Агнеса?В каком романе вы нашли,Чтоб умер от любви повеса?Остепенясь, мы охладели,Некстати нам учиться вновь.Мы знаем: вечная любовьЖивет едва ли три недели.Я вами, точно, был пленен,К тому же скука… муж ревнивый…Я притворился, что влюблен,Вы притворились, что стыдливы…Мы поклялись… потом… увы!Потом забыли клятву нашу:Себе гусара взяли вы,А я – наперсницу Наташу…

«Трагический жар» Аглаи, ее ревность и грусть Пушкину смешны:

Оставим юный пыл страстей,Когда мы клонимся к закату,Вы – старшей дочери своей,Я – своему меньшому брату,Им можно с жизнию шалитьИ слезы впредь себе готовить, –Еще пристало им любить,А нам уже пора злословить!

Ей же он посвятил очень злую эпиграмму:

Иной имел мою АглаюЗа свой мундир и черный ус,Другой за деньги – понимаю.Другой за то, что был француз…

и т.д.

Эпиграмму эту он рассылал своим друзьям; брату писал: «…ради Христа, не распускай ее, в ней каждый стих – правда». И Вяземскому: «…не показывай ее никому, – ни Денису Давыдову». Потому что Денис Давыдов, как мы видели, был ее родственник и относился к ней с симпатией. Вероятно, «по секрету» Пушкин сообщал эпиграмму и другим; во всяком случае, она дошла до Аглаи. И. П. Липранди виделся с супругами Давыдовыми в 1822 г. в Петербурге, куда они приехали из Каменки, обедал у них. «Я заметил, – рассказывает он, – что жена Давыдова в это время не очень благоволила к Александру Сергеевичу, и ей, видимо, было неприятно, когда муж ее с большим участием о нем расспрашивал. Я слышал уже неоднократно прежде о ласках Пушкину, оказанных в Каменке, и слышал от него восторженные похвалы о находившемся там семейном обществе, упоминалось и об Аглае. Потом уже узнал я, что между ней и Пушкиным вышла какая-то размолвка, и последний наградил ее стишками!» Вероятно, лишний раз по этому поводу Аглая подумала о «северных варварах», об отсутствии у них рыцарства и джентльменства.