Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820

Потихоньку собиралось местное общество. Жена дяди, Варвара Тихоновна, была больна и не выходила. Зато прибыла девица Лошакова, о которой с многочисленными намеками прожужжал ему уши дядя. Лошаковой было под тридцать, она криво улыбалась, чтобы скрыть, чего ей, впрочем, не удавалось, вставные зубы. Но, несмотря на вставные зубы, Лошакова была чертовски мила, здесь Александр согласился с дядей.

На шестерке лошадей, что для деревни было необычно, прибыл старый арап (vieux negre), двоюродный дед Александра Петр Абрамович Ганнибал и тут же попросил себе водки. Его усадили в покойные кресла, принесли водки. Старый арап велел поднести и Александру, Пушкин выпил, стоя перед ним, — не поморщился и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа.

— Ну-ка, — сказал старый арап, — покажи нам, чему ты выучился? Матушка твоя говорила, что ты стал стихотворцем, в журналах печатаешь свои опусы.

— Печатаю, — согласился Пушкин. — У нас в Лицее все, Петр Абрамович, печатали…

— Да что ж ты меня по батюшке величаешь, зови дедом. Я ведь тебе дед, хотя и двоюродный.

Он позвал слугу и поинтересовался, принес ли он из кареты корзину с бутылками. Узнав, что еще нет, слегка ударил того палкой по спине.

— Занимаюсь на досуге перегонкой водок, — пояснил он Александру. — Вот привез племяннику на именины гостинца.

Павел Исаакович услышал об этом, подходя к ним, и радостно захлопал в ладоши и потер руки:

— А у меня пивко приготовлено, пряное и тонкое. Как хлебнешь — упадешь, вскочишь — опять захочешь. — Он расхохотался довольно. — Все три родственничка: дедушка, батюшка и сынок.

— А что же это за родственнички? — поинтересовался Александр.

— Так пиво различается, — пояснил Павел Исаакович. — По степени крепости. Кто старее будет. Как мы вот: дедушка, батюшка да сынок, — похлопал он Александра по плечу.

Слуга поставил перед старым арапом корзину с бутылками. Арап ткнул в одну из них палкой — слуга достал ее.

— Вели открыть, — приказал он Павлу Исааковичу, — пусть внук мой Александр Сергеевич оценит.

У Пушкина уже снова начинала кружиться голова, столько и такой крепости напитков он еще никогда не пил. Он все время думал, как бы ввернуть словцо старому арапу о их родословной, выяснить, нет ли у него каких-нибудь старых бумаг, до нее относящихся, не оставил ли прадед записок, но никак не мог приступиться к делу. Он с недавних пор начинал понимать, что его эфиопское происхождение — подарок судьбы, поэту надобно выстраивать свою биографию, как и судьбу.

Наконец он решился спросить, когда они остались вдвоем, нет ли биографии Абрама Петровича Ганнибала. Его с детства интересовала история его прадеда, арапчонка Ибрагима, подаренного Петру Первому, который и стал его крестным отцом.

— Как же! Есть биография Абрама Петровича. Ее зять мой составил, Адам Карпович Роткирх. Он был женат на младшей моей сестре Софье Абрамовне. Оба уже преставились, спаси, Господи, их души. Список где-то хранится у меня, надобно поискать. Ты приезжай ко мне в Сафонтьево. Кажется, список там… Да я тебе хоть сейчас расскажу. Отец мой служил в российской службе, превосходил в оной чинами и удостоился генерал-аншефом чина ордена святых Анны и Александра Невского; был он родом африканский арап из Абиссинии… Отец его был знатного происхождения, владетельный князь, и за бунт, поднятый князем противу турок, был взят его младший сын в аманаты, то бишь в заложники, и увезен в Константинополь. Отец мой из Константинопольского двора был выкраден или выкуплен, тут уж точно не помню, и отослан к государю Петру I… Впрочем, на бале надобно заниматься, друг мой, девицами, а не биографиями. Я тебе потом как-нибудь все покажу…

— А там есть частные подробности биографические? — с нетерпением спросил Александр.

— Подробностей предостаточно.

Но тут подошел дядюшка, ведя под руку девицу Лошакову, и прервал их разговор, а девица Лошакова залопотала на плохом французском о его поэтических опытах. Пушкин спел ей один-другой мадригальчик и Лошакова зарделась, запунцевела, грудь ее стала вздыматься чаще. А тут и бал объявили открытым, заиграл небольшой оркестр, и начались танцы. Как всегда, с польского, в первой паре которого пошел дядюшка с Лошаковой.

В одной из фигур котильона, когда Александр уже подбирался к сердцу девицы Лошаковой, нашептывая ей французские любезности, если не сказать вольности, дядюшка довольно грубо отбил ее у Александра.

— Милостивый государь, — вскричал тут же Пушкин, — извольте извиниться! А то я вынужден буду требовать сатисфакции!

— Какой я тебе милостивый государь?! — в свою очередь возвысил голос Павел Исаакович. Музыканты продолжали играть, но котильон рассыпался, танцующие смешались, и те, кто стоял рядом, с интересом дожидались, чем окончится ссора. — Я твой дядька, а ты Сашка — племяш. И драться я с тобой не стану. А ежели ты пьян, прикажу тебя вязать, чтобы не буянил. Ну как Гришку нашего вяжут… Кучера…

— А я вас вызываю! — вскричал Пушкин и сам почувствовал, как вздулись вены у него на шее.

— Помилуйте, господа, как можно в день светлый, именины сердца, — бегал вокруг них Хрунов, — надобно помириться.

Хрунов был так смешон и мил, такая у него была жалостливая физиономия, что дядька обнял его и поцеловал:

— Люблю Хруна, он хоть и Хрун, но не врун! Давай, Сашка, мириться! — Он первым протянул племяннику руку.

И Пушкин вдруг успокоился, все показалось смешным, и девица Лошакова, и сам дядюшка с раздувающимися эфиопскими ноздрями и копной густых курчавых черных волос, в которых пробивалась седина, и маленький оркестр с хромым капельмейстером, и провинциальные белолицые барышни и дамы, и мельтешение черных лиц вокруг них, лиц жизнерадостных, грубых и родных, и бедный Хрунов, смотрящий на него с надеждой.

— Забудем, дядюшка, сегодня твои именины, — сказал он Павлу Исааковичу. — А я просто погорячился.

— Наша кровь! — воскликнул дядюшка. — Горяч, буен, но отходчив.

А тут прибыл другой дядюшка, отставной артиллерии подпоручик Семен Исаакович, и все с криками высыпали на улицу, потому что он привез в карете маленькую мортирку, и вскоре уже палили из нее в честь именинника.

За ужином все уже были совершенно пьяны. Павел Исаакович, подняв бокал и глядя на племянника, произнес:

Хоть ты, Саша, среди бала Вызвал Павла Ганнибала, Но, ей-Богу, Ганнибал Ссорой не подгадит бал.

Александр, опрокинув стул, при всей публике бросился к нему в объятья. Как он любил дядюшку и все эти черные лица, смеявшиеся вокруг. Он и не помнил, как его унесли наверх в отведенную ему комнату.

Утром дверь в его комнату распахнулась. На пороге стояла вся честная компания: дядюшка Павел Исаакович, дядюшка Семен Исаакович, Хрунов и даже девица Лошакова. Павел Исаакович, держа перед собой поднос с шампанским, пропел:

Кто-то в двери постучал: Подполковник Ганнибал, Право слово Ганнибал, Пожалуйста, Ганнибал, Свет-Исакыч Ганнибал. Сделай милость, Ганнибал, Тьфу ты, пропасть, Ганнибал!

Пушкина подняли с постели, заставили выпить шампанского.

— Сашка, не в обиде? Оставьте нас, оставьте нас, господа! Я тебе сейчас Тоську пришлю, прибраться в комнате… — сказал он с намеком, когда все вышли. — Тоськи не бойся, всему обучена, к тому же наша родственница, хоть и дворовая. Не торопись, Тоську никто не хватится.