Пушкин. Тайные страсти сукина сына

– Здесь моя жена, уведите ее, прошу вас.

Казалось, раненого беспокоили не столько собственные страдания, сколько то, что их увидит жена.

– Бедняжка, – сказал он как-то, слегка пожав плечами, – свет осудит ее с наслаждением, а между тем она невиновна.

Обо всем этом он рассуждал спокойно, будто был здоров, как обычно: за исключением двух-трех часов первой ночи, когда страдания превышали пределы человеческих сил, он был поразительно сдержан.

К ночи вновь воротился Арендт. Его оставили с больным наедине.

– Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат, – услышал я, выходя из комнаты.

Умирая, Пушкин беспокоился не о себе, а о своем секунданте и товарище по Лицею.

Лейб-медик Арендт имел возможность просить о нем государя.

– Я присутствовал при тридцати сражениях, – часто повторял впоследствии доктор Арендт, – видел многих умирающих, но не встречал ни одного, обладавшего таким мужеством, как Пушкин.

Я ушел в комнаты Натальи Николаевны и застал с ней княгиню Вяземскую, чему был очень рад. Эта сильная духом женщина, много пережившая и потерявшая нескольких детей, как никто лучше, могла утешить молодую супругу несчастного поэта.

Я пощупал пульс Натальи Николаевны: он был заметно учащенный. Бледное лицо ее искажала судорога страдания. Всегда тщательно уложенные волосы растрепались. Я дал ей успокоительного и кратко ответил на вопросы о состоянии поэта, как он и просил, не давая больших надежд и не скрывая тяжести его состояния.

Когда я вновь вошел к больному, Пушкин спросил,

– Что делает жена?

– Она стала несколько поспокойнее, – доложил я.

– Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, – возразил он.

Необыкновенное присутствие духа не оставляло больного. От времени до времени он тихо жаловался на боль в животе и забывался на короткое время.

Уезжая, доктор Арендт просил меня тотчас прислать за ним, если я найду то нужным.

Я спросил Пушкина, не угодно ли ему сделать какие-либо распоряжения.

– Все жене и детям, – кратко ответил он и попросил позвать Данзаса.

Тот немедленно пришел, и они остались наедине. Насколько я могу знать, разговор пошел о долгах Пушкина. Я ранее видел эти бумаги, список кредиторов был обширен.

Около четвертого часу боль в животе начала усиливаться, и к пяти часам сделалась значительною. Я послал за Арендтом, он не замедлил приехать и назначил промывательное, вероятно, зря: боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась; взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только тяжко стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб ее не испугать.

– Зачем эти мучения, – сказал он, – без них я бы умер спокойно.

Арендт назначил опий и каломель, и наконец боль, по-видимому, стала утихать. Однако еще некоторое время лицо Пушкина выражало глубокое страдание, руки по-прежнему были холодны, пульс едва заметен.

– Жену, просите жену, – сказал Пушкин.

Я отправился за Натальей Николаевной. Оказалось, что она слышала тяжелые стоны и теперь ожидала меня с ужасом. Молодая женщина тут же поспешила в кабинет и с воплем горести бросилась к страдальцу. Она упала на колени перед его ложем, целовала ему руки… Ее роскошные темные кудри пышной волной рассыпались по плечам…

Это зрелище у всех извлекло слезы.

– Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона. – напутствовал он Наталью Николаевну. Она отвечала ему горестным рыданием.

Эта слабая женщина никак не могла утешить своего мужа при его кончине. Несчастную непременно надобно было отвлечь от одра умирающего, и я чуть ли не силой увел ее из комнаты. И вовремя: с ней случился ужасный приступ неимоверной силы судорог.

– Я была ему верна! – твердила госпожа Пушкина в промежутках между спазмами. – Что бы обо мне не болтали, я была ему верна!

Я многократно заверил пациентку. что в ее верности супругу никто не сомневается, и сам Александр Сергеевич много раз повторил.

– Вы ни в чем не виноваты! – повторял я.

Постепенно приступ миновал и больная обрела способность изъясняться более внятно. Опираясь на меня, Наталья Николаевна прошла в свою спальню. К счастью, большую помощь оказала тут княгиня Вяземская, дама в высшей степени благоразумная и стойкая. Он взяла на себя заботу о бедной Наталье Николаевне, находившейся в самом плачевном состоянии духа.

А в сенях дома уже собралась толпа: многочисленные знакомые, коллеги по журналу «Современник», кредиторы, да и просто зеваки, собрались, желая узнать, каково состояние здоровья больного. Многие изъявляли желание с ним попрощаться. Естественно, я не мог, да и не хотел, сообщить им ничего и, продравшись сквозь толпу, вернулся в «каморку». Арендт и Даль молча сидели подле Пушкина. Пушкин держал Даля за руку. Все молчали, лишь только больной почасту просил ложечку холодной воды, кусочек льду и всегда при этом управлялся своеручно – брал стакан сам с ближней полки, тер себе виски льдом, сам снимал и накладывал себе на живот припарки, и всегда еще приговаривая:

– Вот и хорошо, и прекрасно!

Иногда он делал распоряжения, отписывая своим друзьям те или иные вещи, в качестве памятных подарков. Вашему покорному слуге досталась памятная «скучная книга» и та самая тяжелая трость с серебряным набалдашником, которая так плохо исполнила свою роль. Хотя, если бы овдовели обе сестры, разве было бы лучше?

Собственно, от боли Пушкин страдал, по словам его, не столько, как от чрезмерной тоски, что нужно приписать воспалению брюшной полости, а может быть, еще более воспалению больших венозных жил.

– Ах, какая тоска! – восклицал он, когда припадок усиливался, – сердце изнывает!

Тогда просил он поднять его, поворотить или поправить подушку – и, не дав кончить того, останавливал обыкновенно словами:

– Ну, так, так, хорошо; вот и прекрасно, и довольно, теперь очень хорошо!

Вообще был он послушен как ребенок, делал все, о чем я его просил.

– Кто у жены моей? – спросил он между прочим.

Я ответил, что за ней смотрит княгиня Вяземская, и добавил:

– Много людей принимают в вас участие – зала и передняя полны.