Пушкин

Заглавие поэмы Пушкина было, видимо, свободно от уголовного или обывательского понимания термина разбой, как позорного и страшного дела; оно сохраняло некоторый оттенок удальства, молодечества, смелого вызова, даже социального протеста (как и в ряде позднейших замыслов творца «Дубровского»).

Для разработки этой запретной темы Пушкин обращается к фольклору. Основываясь на исторических преданиях и народных песнях, он, очевидно, предполагает свободно изложить события старинной вольницы в новом жанре романтической поэмы. Предводитель восставшей голытьбы выступит в лице анонимного атамана, действующего в другую эпоху, но сохраняющего основные черты своего характера. Если личность окажется затушеванной, сохраняется интереснейшее явление русской жизни и огромный характер безыменного народного героя. Краткие конспективные обозначения Пушкина не оставляют сомнений в прототипе его героя.

Вступление к главной части поэмы («На Волге в темноте ночной Ветрило бледное белеет…») представляет собою обычный зачин целого цикла песен о Степане Разине, который и Пушкин разработает в своей народной балладе 1826 года («Как по Волге реке по широкой выплывала востроносая лодка…»). Трагическая история наложниц напоминает о легендарном любовном быте грозного старшины. Запись: «Атаман, с ним дева, хлад его etc; песнь на Волге», — имеет, очевидно, в виду известный рассказ об обращении Степана Разина к великой реке с благодарственной речью, завершенной потоплением персиянки. Пушкин впоследствии разработал этот эпизод в отдельной песне и охотно читал вслух рассказ иностранного путешественника об этом событии. В пометке «он пускается во все злодейства» отражены страшные предания о гневе и карах казачьего предводителя; наконец обозначение «есаул предает его» совпадает с историческим фактом выдачи Степана на Дону казачьим начальником агентам московского правительства.

Неудивительно, что такая поэма была сожжена в кишиневскую весну 1823 года. Судя по плану, продолжение показало бы исторические казачьи походы, раскрывающие во весь рост могучие натуры их знаменитых атаманов.

Сохранившаяся от задуманного эпоса вступительная поэма-монолог «Братья разбойники» отмечена единым устремлением и выражена живым и смелым языком, близким к наречию изображенного в ней отверженного люда. «Как слог, я ничего лучше не написал», — заявил сам автор, выделяя только свое любимое послание «К Овидию».

Но и по теме поэма отмечала значительный этап поэтического роста автора, вводя новый материал в русскую литературу. За сорок лет до «Записок из мертвого дома» Пушкин дает первый очерк русского острога, развертывая замечательные бытовые подробности и одновременно раскрывая глубоко человечное начало в угрюмом характере закоренелого «преступника». В поэме слышится ненависть к бесправию, унижению и угнетению вместе с глубоким сочувствием к жертвам правительственного произвола.

Неудивительно, что «Братья разбойники» встретили чрезвычайно высокую оценку в декабристских кругах. Живейший интерес к этому произведению проявили Рылеев и Бестужев, которые горячо настаивали на его опубликовании в их альманахе. Вскоре эта исповедь узника и появилась в «Полярной звезде» за полгода до 14 декабря, с подзаголовком «отрывок», как бы указывавшим на более обширные границы плана и иную глубину его первоначальных перспектив.

Так и была понята новая поэма Пушкина членами тайных обществ, готовивших восстание. Декабрист Штейнгель в письме к Николаю I заявил, что «Братья разбойники» «дышат свободой», и поставил поэму Пушкина в один ряд с «Исповедью Наливайки» и «Войнаровским» Рылеева. Именно эти три произведения, по его свидетельству, имели решающее значение в политическом воспитании заговорщиков 1825 года.

3

В Петербурге в 1819 году Пушкин познакомился с юными сестрами Софьей и Ольгой Потоцкими. Они были дочерьми знаменитой гречанки — Софьи Константиновны Глявонэ, увезенной в семидесятых годах XVIII века польским посланником при Порте из константинопольского трактира в Варшаву, где стала женой блестящего военного — Иосифа Витта, а вскоре за тем и непременной спутницей Потемкина во всех его разъездах и походах. Она находилась при нем и в момент завоевания Крыма в 1783 году. Вскоре князь Таврический предоставил ей земельные владения на завоеванном полуострове, которые сохранялись за членами ее семьи и впоследствии, когда после смерти Потемкина она стала женой коронного гетмана Станислава Потоцкого. Дети от этого брака, в том числе и две девочки, Софья и Ольга, росли в юго-западных городских владениях Потоцких, как Умань или Тульчин, и на крымских виллах, приобщенных к родовым владениям прославленной шляхетской фамилии. В старой столице Крыма Бахчисарае сестры Потоцкие услышали легенду о трагической представительнице их рода — княжне Марии Потоцкой, плененной последним ханом Керим-Гиреем, безнадежно полюбившим свою пленницу и воздвигнувшим в ее память необычайный мавзолей из мрамора и водяных струй. Легенда эта прочно держалась среди жителей ханской резиденции. Пушкин, познакомившийся с сестрами Потоцкими, писал о них в своей поэме о Тавриде:

Младые девы в той стране Преданье старины узнали, И мрачный памятник оне Фонтаном слез именовали.

Легенду о пленнице гарема, заколотой ревнивой соперницей, рассказывала Пушкину старшая из сестер Потоцких — Софья Станиславовна. Об этом сообщил сам автор «Бахчисарайского фонтана» в приложении к своей поэме: «В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes».

Загадочный инициал К. означает фамилию Софьи Станиславовны Потоцкой по мужу: в 1821 году она вышла замуж за генерала П. Д. Киселева. Запись Пушкина так и следует читать: «Киселева поэтически описывала мне его…».

В черновике этого сообщения Пушкин отмечает и «поэтическое воображение» рассказчицы, которое, очевидно, придало особую прелесть ее устному сообщению. В своих письмах он прямо называет ее имя в связи с «Бахчисарайским фонтаном». Так, 4 ноября 1823 года он пишет Вяземскому (цитирую по черновику): «Припиши к Бахчисараю маленькое предисловье или послесловье, если не для меня, так для Софьи Киселевой». Вяземский был влюблен в Софью Станиславовну, и Пушкин предлагал ему написать статью о своей поэме в честь ее вдохновительницы. Из письма П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу от 6 февраля 1820 года следует, что Пушкин, несомненно, встречался с С. С. Потоцкой в Петербурге в 1819–1820 годах. Ей же он посвятил стихотворение конца 1819 года «Платоническая любовь», где говорит о своем страстном чувстве к этой равнодушной отступнице Амура и Гименея.

Все это имеет большое значение не только для истории созданий Пушкина, но и для его личной биографии. О вдохновительнице «Бахчисарайского фонтана» он писал своему брату 25 августа 1823 года как о женщине, в которую он был «очень долго и очень глупо влюблен» (то есть без взаимности и без надежд). Таким образом, объектом петербургской любви Пушкина 1818–1820 годов следует признать Софью Станиславовну Потоцкую, впоследствии Киселеву. Это и есть его знаменитая «утаенная любовь», предметом которой признавали княгиню Голицыну, Наталью Кочубей или одну из сестер Раевских.

Легенда, услышанная Софьей Потоцкой в Крыму и рассказанная влюбленному в нее поэту, положена им в основу «Бахчисарайского фонтана». Это поэтическая новелла об одном из сильнейших увлечений Пушкина. Ее основные мотивы отвечают истории его «северной любви»: это безответная страсть хана к прекрасной Марии и неумолимое безразличие Потоцкой к его безумному чувству.

Обращение к «фонтану Бахчисарая» в черновиках «Евгения Онегина» подтверждает близость старинной любовной драмы к личной биографии автора:

Такие ль мысли мне на ум Навел твой бесконечный шум, Когда безмолвно пред тобою Потоцкую воспоминал?..

В окончательном тексте: «Зарему я воображал…» Героиню поэмы Пушкин воображает; вспоминает же он реальное лицо — Потоцкую. Воспоминание поэта может относиться не к легендарной Марии, а к живой и реальной Софье, то есть рассказчице легенды о фонтане слез, которую Пушкин и вспоминает перед этим памятником безнадежной любви.

Первоначально Пушкин назвал свою поэму «Гаремом», но его соблазнил меланхолический эпиграф из Саади Ширазского: «Многие так же, как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече». Слова о фонтане исключали заглавие «Гарем»; Пушкин решил сберечь прелестный афоризм персидского поэта на фронтоне своей восточной повести и назвал ее «Бахчисарайским фонтаном».

Бурные события старинной гаремной трагедии нашли свое глубокое отражение в этой непревзойденной лирической песне. Вопреки мнению самого автора Белинский правильно считал, что крымская поэма — значительный шаг вперед по сравнению с кавказской: «стих лучше, поэзия роскошнее, благоуханнее», основная мысль глубже и величественнее. Огромная тема перерождения жестокого завоевателя высоким чувством любви поднимает поэтическую новеллу на исключительную проблемную высоту. Дикий восточный деспот, пресыщенный наслаждениями, беспощадный в своих нашествиях и опустошениях, неожиданно склоняется перед величием этой «беззащитной красоты»: